Сообщение о ранней смерти президента Косова Ибрагима Руговы опять вернуло меня в жаркую Приштину начала 90-х, к улыбающемуся интеллигентному мужчине в неизменном шейном платке, первому, кто рассказал мне об албанской культуре, первому, кто дал возможность вписать маленький и практически забытый нами в советские времена народ на окраине континента в европейский контекст.
Теперь, когда этот человек стал частью истории, трудно себе представить, что можно было вот так просто общаться в маленьком домике рядом с городским стадионом, что можно было позвонить по телефону в Приштину в поиске каких-то материалов о Косово для газеты... Все это происходило не в таком уж далеком прошлом, когда можно было лишь спрогнозировать косовский конфликт и — как всегда — невозможно было даже представить себе массовое изгнание албанского населения режимом Милошевича, бомбардировку Белграда, поездки Руговы в сербскую столицу...
Тогда, во время наших свиданий в Приштине, Ругова казался мне одним из многочисленных европейских интеллектуалов, с которыми судьба давала — или нет — возможность познакомиться. Это отношение не изменилось и тогда, когда рядом с ним — уже президентом непризнанной республики — появились охранники, а домик Союза писателей стал напоминать крепость в осаде...
Однако со временем — возможно, даже благодаря тому, что наше общение прекратилось, — образ Ибрагима Руговы начал приобретать масштабность. Вероятно, если бы я продолжал внимательно следить за политическими распрями в среде косовских албанцев, за сложными отношениями Приштины и Тираны, за дискуссиями вокруг будущего статуса края, я мог бы не увидеть самого важного — умения жертвовать собой, собственными политическими интересами и перспективами ради обычных людей, которые тебе доверились. Именно поэтому Ругова в дни изгнания албанцев из Косово оказался в Белграде, а не в лагере беженцев с пламенными речами. Именно непонимание Милошевичем того, что человек способен мыслить такими — не своими собственными, а «чужими» — интересами, возможно, и спасло тогда жизнь лидеру косоваров... И именно тогда стало очевидно, что удерживать десять лет албанцев от вооруженного сопротивления режиму, расценивавшему их как будущих изгнанников — и только так, — было настоящим политическим подвигом. И примером внутренней толерантности, которую не сломали даже жизненные испытания и почти непреодолимое для политика стремление нравиться публике.
И этот образ — образ толерантности — сложился не только в моем воображении, но и в воображении большинства населения Косово. Потому что на портрете, увиденном мной на траурной полосе ведущей газеты края Koha e ditore, Ругова был — с белым голубем в руке.
Может, стоит задуматься, как народ, находящийся в такой непростой ситуации, постоянно подозревается соседями в самых плохих намерениях, народ, которым манипулируют и который ненавидят, дал в течение прошлого века два примера деятельности людей, родившихся — конечно, с огромным временным интервалом — на расстоянии в несколько десятков километров друг от друга. Это были мать Тереза, чей памятник теперь можно увидеть в ее родном городе Скопье, и Ибрагим Ругова, памятник которому обязательно появится в Приштине. И эти два монумента для албанцев — и их соседей — будут намного важнее, чем памятники полководцам, завоевателям и даже освободителям. Поскольку станут вечным напоминанием о том, что можно вести себя по-человечески даже тогда, когда люди вокруг тебя бесповоротно теряют лицо...