На этой неделе чешский парламент обратился к процедуре избрания нового президента республики. В Центральной Европе заканчивается не просто эпоха Вацлава Гавела — завершается время президентов-неофитов, лидеров-неполитиков, тех, кто самим фактом своего существования во дворцах и резиденциях доказывал стремление общества измениться. Если вспомнить, таких людей было немало еще несколько лет назад — Лех Валенса в Польше, Арпад Гёнц в Венгрии, Желю Желев в Болгарии, Леннарт Мери в Эстонии... Не могу сказать, что все они превратились в профессиональных политиков. Более того — профсоюзный лидер Валенса так и остался прежде всего масштабным рабочим трибуном, а его коллеги-интеллектуалы в соседних странах все-таки были прежде всего профессорами в президентских кабинетах. Да и на этом, совсем неплохом, фоне пример Вацлава Гавела был самым убедительным.
Не могу сказать, что раньше я был в восторге от Гавела-драматурга. И не могу сказать, что считаю Гавела выдающимся политиком. И среди диссидентов в странах бывшего СССР и Восточной Европы было немало незаурядных людей — для меня Андрей Сахаров все равно будет личностью намного более убедительной и значимой. Однако Гавелу удалось — не прилагая, кстати, для этого особых усилий — стать своеобразным мифом и символом. Символом нравственности в политике, символом личного самосохранения в наиболее сложные времена общественного перелома, символом самой возможности идеализма. Бывшие диссиденты укоряли Гавела в том, что он очень изменился после избрания президентом Чехословакии, что со временем менялись его вкусы, его круг общения, его привычки и желания. Возможно, это так. Однако самое главное — не менялась аура Вацлава Гавела, его восприятие реальности. «Интимный» Гавел, конечно, не мог не измениться после того, как сменил привычное жилье на Пражский град и свободу свободного художника на обязанности президентского протокола. Однако «публичный» Гавел, Гавел для людей оставался таким, каким был. Экономическими преобразованиями в Чехии занимался в первые годы перемен премьер-хирург Вацлав Клаус, однако за состояние нравственного здоровья общества отвечал президент-педиатр Вацлав Гавел... Я вспоминаю, как в те годы чешский коллега говорил мне во время прогулки по берегу Влтавы, что ему стало трудно в собственной стране, превратившейся в «страну маленьких Клаусов». А я подумал, что единственным спасением для «страны маленьких Клаусов» является то, чтобы в ней оставались большие Гавелы...
Нам трудно все это до конца понять. На постсоветском пространстве подобные сюжеты — темы, скорее, международных комментариев, нежели раздумий. А между тем мы решительно нуждаемся именно в этом — осознании, что большая политика во времена перемен должна быть делом идеалистов в свитерах, а не ремесленников в модных галстуках. Все великие лидеры нашего времени были идеалистами — и не только Валенса или Гавел. Рональд Рейган или Маргарет Тэтчер, скажем, также были в определенной степени идеалистами — только воспитанными в более комфортных условиях западной демократии. Однако убежденность в собственных взглядах и желание работать для других — это то, что объединяет их с центрально-европейскими диссидентами в президентских кабинетах и разъединяет с постсоветским политическим классом...