Эти дневниковые записи, сделанные в закрытом женском монастыре, что в Западной Украине — исповедь души, которая за шесть дней прошла путь от глубокого отчаяния до полного обновления.
Просящему да воздастся
Давление обреченности сорвало все предохранительные пломбы и продолжительная депрессия стала реальной угрозой. Когда любимый человек уходит из твоей жизни — он имеет на это право. А ты должен продолжать жить без него. Чтобы не упасть в зияющую внутри дыру, я начала усиленно думать, что мне сейчас нужно в первую очередь, кроме воздуха, воды и пищи. Душа просила слишком многого: идеального покоя, мудрости, любви, терпения. Вдруг возникла парадоксальная мысль.
Монастырь? Я понимала всю несерьезность просьбы: «в келью на неделю»... По ту сторону монастырских ворот живут люди, прошедшие семилетний испытательный срок и огромную школу духовной подготовки. И все же я постучала, зная, что в любом случае эти двери всегда отворят.
Можно сколько угодно иронизировать, но я верю в чудо. Я доверилась в своей просьбе настоятельнице, рискуя вызвать праведный гнев и вполне понятное возмущение. До сих пор не понимаю, каким образом моя просьба была удовлетворена.
День первый
Двадцать две сестры-василиянки греко-католического монастыря поднимаются в 5.45 утра. В десять минут седьмого все собираются во внутренней каплице для чтения утренних молитв и так называемых «рассуждений». Без пятнадцати семь сестры служат утреню. А в половине восьмого двери наружной церкви открываются для мирян и начинается святая литургия. Поскольку круглосуточно находиться в монастыре мне так и не разрешили (в кельи допускаются только настоящие монахини), ни за что не хотелось опаздывать. Вопреки всем ожиданиям первое необыкновенно раннее утро далось мне довольно легко. В молитве, святом причастии и непередаваемом чувстве умиротворенности пролетело несколько утренних часов. Возможно ли до конца осознать это? Нет, мы слишком привыкли начинать день с телевизора, наш нервный обыденный день.
После службы сестра Зоряна (она же настоятельница) препоручила меня заботам деятельной, симпатичной сестры Оливии, с которой, закрыв до вечера двери наружной церкви, мы и отправились завтракать. Смутно припоминая пугающие жизнеописания бенедиктинок-бернардинок, красочно изложенные Виктором Гюго в «Отверженных», я приготовилась к символическому завтраку на голом столе. Но каков был мой восторг, когда мы очутились в уютной трапезной за украшенным живыми цветами довольно изысканным столом! Сестра Оливия заметила мое смущение и удовлетворенно сказала: «Все почему-то думают, что монахини занимаются самоистязанием и живут впроголодь. Более всего мирян удивляет, что мы действительно счастливы». Еще долго я невольно находилась под впечатлением ее жизнерадостной глубокой веры, простоты и искренности. Плотный, холодный комок отчаяния стал разжижаться и куда-то невидимо течь...
Далее меня передали под опеку моей тезки, сестры Вероники. С первого взгляда меня поразили ее сильная бледность и худоба. Но взгляд — лишенный беспокойных примесей, лукавства и твердости, — выдавал человека сознательно доброго. Обязанность сестры Вероники — обшивать всю сестринскую обитель. И вот впервые я старательно выглаживала так называемые габиты (монашьи платья). Ни одного суетного звука не доносилось ни извне, ни изнутри. Кругом тишина и сосредоточенность. Такой же покой постепенно устанавливался и во мне.
Но, конечно, я пришла не утюжить габиты или пропалывать монастырский огород, хотя и в этом есть немалый элемент смирения. Я пришла за чем-то большим, с трудом поддающимся определению, и мне дали книги. Чудесные книги, легко и глубоко читаемые в пустой церкви, под взглядом единственных всепонимающих глаз.
За пять минут до полудня сестры прерывают всякую работу и сдают так называемый «экзамен совести». Сам процесс называется Посещением святых тайн. Еще одно посещение проводится около двух часов дня. Монахини в тысячный раз благодарят Господа за каждый прожитый и все предстоящие дни. И всякий раз делается это глубоко и проникновенно.
После обеда я долго беседовала с отцом Парфением, священником-монахом, который часто приходит к василиянкам на службы. Мы говорили об истинной вере, истинном богатстве и истинной любви. Все поразительно просто: если бы каждый из нас был хоть немного подобен Христу, не существовало бы сотен сект и множества религий. Была бы одна. Если бы человек смог ограничить свои потребности до минимума, он был бы безмерно богат. И если бы мы смогли чувствовать лишенную эгоизма любовь, мы познали бы истинное счастье.
День второй
После завтрака я взялась за вторую книгу, данную мне сестрой Зоряной. Открывая для себя россыпи мудрости, я холодела от устремленных на меня в упор глаз Трагедии несвоевременности. Только увещевания сестер, что всякое знание человек получает в положенное для этого время, вернули мне расположение духа. Не могу передать этот внутренний полет, когда вырастаешь в собственных глазах и твердо знаешь, что многие ошибки прошлого сознание отмело навсегда.
Так или иначе что-то происходит в нашей жизни впервые. Но далеко не все первое остается в памяти навсегда. Сегодняшний день даже через десятки лет я назову одним из самых прекрасных и незабываемых. Я впервые вместе с сестрами пела вечерние псалмы. Словно переступила порог тайны. Не особенно пугливая, я вся наполнилась торжественным страхом перед чем-то очень важным, но не пугающим и строгим, а необъяснимо великим в своей простоте. Час и жизнь в молитве, чаша с водой и река, горка песка и километры Сахары... Я смогла увидеть эту разницу. Но никогда не смогу уподобиться сестрам в их жертвенности.
На этом открытия дня не закончились. Вчера я была готова осуждать любимого человека во имя самооправдания и самоуспокоения. Сегодня же во мне появилась искренняя благодарность за то, что, сам того не ведая, он дал мне такую редкую возможность постигать укрытое от мира. Хотелось смеяться и плакать вместе с ним от радости, легко, не помня обид и забыв о времени — как бывает в детстве.
День третий
Целый день я сидела на церковном полу перед иконой Николая Мирликийского чудотворца и читала, читала... Кто-то будто поставил передо мной большое замутненное зеркало и старательно его чистил. Озарение за озарением разверзало пропасть между таким недавним прошлым и настоящим. Как легко меня можно было убедить в истинности ложного и во лжи истинного! Настоянное вино притч тяжелило голову... И снова — разверзающаяся пропасть. Ясное видение мелочности и уродливости разрыва с любимым человеком... Боль сменилась старческими ощущениями бездумно прожитой жизни, когда нет времени что-то менять. Это состояние тяжело передать. К этой мысли невозможно привыкнуть. Был момент, когда я вдруг почувствовала пустоту. Неотвратимую зияющую дыру. Я здесь. Он где-то далеко и уже живет своей отдельной жизнью. Если бы он мог знать, где я, если бы мог прийти...
...После вечерни долго стояла перед Распятием. Мысли светлели. Сердце успокаивалось. За ужином щедро смешиваю хозяйскую сметану с вареньем и на время забываю о фигуре. Я снова — ребенок, но как никогда раньше, — мудрый. Воистину, дивны дела Твои, Господи.
День четвертый
Удивительно, но вот уже четвертый день я не чувствую усталости. Сегодня я проснулась с поразительно простой мыслью: правда делает нас свободными. Почему все так боятся ее?
За время пребывания в монастыре я успела заметить, что все события каждого дня логически связаны между собой. После завтрака сестра Оливия вдруг спросила меня о журналистике. Громоздкое и шероховатое на слух слово было для нее воплощением чего-то трудного, неоднозначного и опасного. Рассказывая об этой профессии и моем понимании ее, я во второй раз вернулась к той же мысли: нужно смотреть на мир глазами ребенка. Но ребенка, в совершенстве владеющего словом и одаренного мудростью. В неподдельной искренности великое преимущество детей перед взрослыми. И как ничтожно мало ее в моем профессиональном кругу!..
Был четверг. Я начала готовиться к тайне исповеди.
Именно с этого момента со мной стали происходить невероятные вещи. Попробуйте полностью абстрагироваться, встать в тишине перед самим собой и честно ответить за каждый свой поступок. Невозможно передать поднимающийся изнутри протест собственной слабости, мелочности и недальновидности. От этого хочется расплакаться и упасть к кому-то на колени в поисках защиты и успокоения. В поисках оправдания... Взывать, убеждать, что на самом деле все не так...
А затем была первая в моей жизни осознанная, прочувствованная и глубокая исповедь. Для священника она, возможно, была тысяча первой, о чем говорил весь его вид обреченного неизбежно прощать. Но это ничего не меняло во мне.
...Через несколько минут с прошлым было покончено раз и навсегда. Передо мною лежал чистый лист. Я написала первое слово... Потом еще и еще. Меня переполняло нечто большее, чем ощущения прощенного. Это была неудержимая радость отпущенного на волю узника, который задыхается от свежего воздуха и боится поверить в свою свободу, ибо такое количество счастья способно разорвать его изнутри. Хотелось растормошить спокойную чистоту сестер, взметая вихрем сверкающие пылинки их внутреннего совершенства и неосторожно рассыпая их вокруг. Но началась вечерня. Затем святой час покаяния и смирения... Радость и легкость внутри меня упорно не исчезали. Напротив, они делились и росли пучками блуждающего света...
...Все, что я делала и говорила потом, было, как в детстве, когда неведомо чувство греха и не бывает мыслей о прошлом.
Я принесла эту радость домой, поделилась ею, и уже за полночь села писать письмо искренней благодарности человеку, который стоил мне стольких страданий и слез.
День пятый
Наверное, впервые в жизни моя молитва была так близка к тайне, как сегодня. В ладонях ощущалось тепло, будто в них положили что-то невидимое, но весомое. Я, кажется, забыла, что такое боль. Я старалась припомнить ощущение страха. И никак не могла дать определение печали и угнетенности. Я забыла о ненависти. Будто перестала понимать зависть. Ну не чудо ли это? Может ли просящий получить больший подарок?
Теперь меня волновала только судьба отправленного мною письма. Было важно знать, достигнет ли оно адресата.
День шестой
Сегодня я покидаю монастырь. Мне сполна дали то, о чем я просила. Теперь я подошла к черте, переступить которую — значило бы навсегда погрузиться в новый мир и стать сестрой во Христе. В сущности, отречение от всех мирских благ — идеальный выбор для перфекционистов, особенно чутких и ранимых натур и тех, кто не выносит мирской суеты. После некоторых размышлений я пришла к выводу, что к каждой из этих категорий отношусь лишь отчасти. И еще. Не было монахини, которая не сказала бы мне о призвании быть здесь, потребности реализоваться именно таким образом. Сестры уверены, что посвятить всю жизнь единственно молитве — это своеобразный заложенный свыше талант. Потому-то в монастыре, как нигде в миру, не бывает случайных людей. Сюда приходят по велению сердца, живут счастливой уверенностью в завтрашнем дне и жалеют нашу постоянную зависимость от греха. И тысячу раз неправ был тот же Гюго, утверждая, будто монастыри благотворны в десятом веке, спорны в пятнадцатом и отвратительны в девятнадцатом. Существование обителей духа не зависит от эпохи. Это внутренняя потребность человека. Монастырь как явление вечен.
После святой литургии я случайно наткнулась на маленькую, неприглядную с виду книжицу. Франц Скуполи, «Духовная борьба». Год издания 1912. Написанная около 1589 года итальянским монахом, книга до сих пор считается лучшей среди аскетов плоти и духа. Святой Франц Салезий на прочтение ее 236 страниц потратил 18 лет своей жизни. Вначале я прочла до десятка страниц. И больше не выпустила книги из рук.
«...В чем суть духовной жизни? — пишет Франц Скуполи. — Некоторые думают, что суть духовной жизни состоит в издевательстве над телом, ношении власяницы, посте, недосыпании или в других каких-либо умерщвлениях тела находят ее. Другие убеждают себя, что святы благодаря религиозной практике. ...По их мнению, духовная жизнь состоит в том, чтобы отчитать много молитв, слушать по нескольку служб Божиих в день, посещать церковь, часто приступать к святому причастию. А что сказать о тех добрых делах, которые творятся не для постижения святости и не есть следствием совершенства?.. Тогда люди сами себя затуманивают высокими понятиями о великой цене своих дел... В итоге человек, который превозносит себя своими добрыми делами и думает, что в них суть духовной жизни и совершенства, становится жертвой злых пристрастий и добычей дьявола...»
В последней беседе сестра Зоряна просила меня поддерживать то внутреннее свечение, которое я ощутила в себе в результате неимоверных усилий и глубокого самосозерцания. «Этому свету свойственно бесконечное деление», —так сказала она на прощание. Я и сама уже это знала. Собрала свои вещи, закрыла ворота обители и с наслаждением вновь погрузилась в коловорот вечной человеческой суеты. Теперь мне совсем не было страшно. Открытая, я стояла во всеоружии.
...На городской ратуше пробило полдень.