Маргарита Криницына «уехала на съемки» фильма, который мы никогда не увидим. На «той площадке» с нею рядом, полагаю, может оказаться неплохая компания — Брондуков, Степанков, Миргородский, Перфилов… Многие другие. Те, для кого столичный Дом кино только за последнее время оказался не премьерным залом, а, увы, прощальным пантеоном. Криницину оплакивали и отпевали в этом же Доме на этой неделе. Похоронили на Байковом…
Когда не стало Маргариты Васильевны, сообщения о потере проникли даже в злободневный желтый Интернет. Некоторые заголовки ошеломили занимательной эксклюзивностью — «Пугачева понесла утрату!» или «Скончалась актриса, сыгравшая единственную роль!»… Привычно такое читать... В последнее время о ней снова заговорили, лишь когда в Киеве проходили съемки безобразного римейка «Двух зайцев». И Алла Пугачева, не сомневаюсь, совершенно искренне прониклась интересом к украинской актрисе, устроив ей ужин в ресторанчике на Андреевском спуске и подарив даже драгоценное колье за 18 тыс. долларов, которое впоследствии, как известно, было продано, потому что актрисе денег на лекарства не хватало. Но то, что Криницына — актриса «единственной роли» — абсолютная чушь. Расхожий штамп пишущих неумех, которые судят об артистах только по телепрограмме, а наполнение оной можно предсказать даже сейчас на десять лет вперед. «Зайцы» Виктора Иванова «носятся» по всем телеканалам — от них не устаешь. И легкая подольская походка франта Борисова так же очаровательна, как неповторимы ужимки и интонации Маргариты Васильевны в роли Прони — роли, ставшей для нее звездной и роковой... Хотя, в общем-то, «актер одной роли» — не такое и клеймо… Даже у самых «превеликих» насчитываются десятки образов, а какой-то единственный вдруг определяет суть и судьбу. У Смоктуновского — Гамлет, у Фрейндлих — «мымра», у Мягкова — Лукашин, у Джигарханяна — Горбатый, у Высоцкого — Жеглов, у Раневской — «Муля, не нервируй»… У Криницыной — «А то шкварчала ваша папироска». После этой крылатости актриса рассыпала на кинонебосводе мириады эпизодических звездных ролек в картинах, названия которых вспоминать бессмысленно, хотя присутствие актрисы в них и оправдано, и незабываемо. Вдруг среди ночи покажут милицейскую сагу «Рожденная революцией» — и там ее тетка-цветочница с широко закрытыми глазами свидетельствует о банде оборотней своему зятю-менту: в платочке, трикотажной кофте, родная, теплая, вроде только с Владимирского рынка. Или днем, в обеденный перерыв, как правило, демонстрируют аграрную картину «Меж высоких хлебов» — и забавный Винни-Пух — Леонов в роли непутевого сельского тюфяка, и замечательная Зинаида Дегтярева — передовая колхозница, а Криницына, если не ошибаюсь, тамошняя председательша… Строгая такая, «сурьезная». За эту роль, говорят, ее «чихвостили» даже партийные троглодиты, потому что якобы «не красавица», как по статусу полагается орденоносному председателю. Довели ее тогда до слез, до истерики… Подруге призналась, что даже руки на себя наложить хотела: «Да за что ж мне это? И так всю жизнь только Пронькой и поганяют, и тут еще такое!..»
В середине 80-х, когда стало понятно, что украинское кино осталось только в книжках по истории украинского кино, она не то чтобы металась, но очень переживала, что окажется на окраине профессии… Даже эпизодов становилось меньше. Большую роль написал для нее муж, известный сценарист Евгений Оноприенко, но режиссер подумал-подумал и утвердил… московскую актрису Козелькову. У Криницыной снова отчаяние, горе, безверие… Потом ей кто-то рассказал, что в Москве в Театре эстрады оглушительной популярностью пользуется спектакль «Приятная женщина с цветком и окнами на север» с Дорониной. Пьесу для жены написал, естественно, Радзинский — и триединая роль безымянной женщины, обозначенной местоимением «Она» (хотя Она откликается на призыв: «Аэлита, не приставай к мужчинам!»), поддержала Татьяну Васильевну в период миграции из «Маяковки» в Художественный театр. В один прекрасный вечер Криницына берет под руку мужа и стучится в дом к известному киевскому режиссеру Виктору Шулакову: «Витя, надо что-то делать! Не могу же я ждать манны небесной — никто не снимает!» Так появилась киевская «Приятная женщина...» в погибшем нынче театре-студии киноактера с Маргаритой Васильевной в роли «Она».
То была ее первая и единственная большая театральная работа. После которой, к сожалению, не случилось «продолжение следует». Как она жадно играла! Будто три недели человека не кормили, а потом допустили к ломящемуся от изысков столу! В пьесе Радзинского — двойное-тройное дно, путаница с персонажами. Эта самая «Она» — то актриса, которая готовится сыграть заветную роль, то тетка-дворничиха, которую «разводят и обирают» рецидивисты, потому что «чокнутая», то жэковский дед Мороз, которого эта же тетка играет не ради заработка, а потому что искусство любит… И очень любить «Она» любит… Ребенка родить не удалось (не от кого), хотела было кошку, собаку или хомячка завести — соседи не позволили (она подселенка). Тогда чтобы хоть что-то любить, завела себе… герань в горшочке! «И умный такой цветок оказался, — говорит, — и совершенно живой! Но вот выгуливать приходится». Окна квартирки у героини Криницыной выходили на север, а цветы любят светлую сторону, вот и таскала она свой цветок по улице, «чтобы солнце видел!». А потом Она встретила «Его», на свою голову, да еще полюбила, как ту герань… А под генеральской личиной оказался, блин, уголовник… Растерянная, обманутая, опустошенная, ограбленная, «Она» стояла и все равно упрямо твердила: «Люди же должны помогать друг другу!..» Прости меня, великий Боже, но Маргарита Васильевна, в отличие от любимейшей Татьяны Васильевны, явно пыталась сыграть в той полузабытой забавной пьесе что-то феллиниевско-«кабириевское»… То самое состояние, когда маленькую женщину с большим сердцем втаптывают в землю, в грязь, в мусор самые подлые обстоятельства (в виде мужчин, например), а она после рыданий, истерик и попыток суицида… поднимается, отряхивается, смахивает слезу — и с полуулыбкой советской Моны Лизы идет на встречу… с очередным аферистом!
Репетировала Криницына трудно. Театрального опыта не было. Привыкла к кинематографической методе сиюминутности. А в театре нужно каждую мизансцену фиксировать, оттачивать. Тогда Шулаков в какой-то момент решил пустить ее по колеснице импровиза… И как пошла! Остановить было невозможно! «Приятую женщину» играли на территории студии, затем в здании Театра киноактера на площади Победы, пока его не закрыли (а потом не перекупили). Почти семь лет спектакль кормил полубеспризорный Театр киноактеров… Зрители обожали актрису, восхищались оформлением: гримерка превращалась в квартиру, а серые «бетонные» стены вдруг становились прозрачными — и сквозь них просвечивал другой мир — зелень, цветы, мечты… А в финале все исчезало. И в темноте, в узком лучике света, та самая Она (Маргарита Васильевна) стояла одинешенька, прижав к груди свой вазончик, и как заклинание твердила текст Радзинского: «Как хорошо любить… Во мне горы любви! Если у вас в доме собака, крокодил, кролик, сенокосилка, хомячок, ручка от двери — я их всех полюблю… Только не бойтесь моей любви, ладно?» А у меня в ушах и в глазах финал «Зайцев»: «Не за ваші магазіни я йшла… Я вас любила… А ви…» Другая интонация, иная ситуация, а состояния ее героинь — киношной и театральной — такие же пограничные: хотят хоть кому-нибудь отдать любовь (которой с избытком), да никто не берет, не нужна, понимаете ли…
А если б Радзинский, известный обожатель ярких актрис, однажды написал пьесу о ней, о нашей… То это была бы не очень веселая пьеса о приятной женщине с окнами на юг. Первое действие — успех. Второе действие — тревоги и пустые надежды («Она же мечтала Медею сыграть, а ей торговок предлагали», — проговорился мне на днях по телефону режиссер Шулаков). И последнее действие — потери (тяжело пережила смерть мужа и разлуки с дочерью), болезни (две трепанации черепа в связи с инсультом), больницы (ей вводят наркоз, а она шутит, как Проня: «Хлопці, підходьте! Пані лягли і просять!), печали (местная дворничиха часто ей хамила: «Ну и что, что ты народная, а я пролетариат — зато пенсия у нас одинаковая!»). Она плакала... И поднималась в заоблачную высь «каменного гнезда» своей высотки на Русановке, спуститься оттуда ей, с больными ногами, не всегда удавалось — в доме часто лифт не работал…
