«Нас уводили по твердой в глубоких трещинах дороге, где цвели никем не собранные цветы, где зрели яблоки и щерились, уставясь на солнце, осыпавшиеся наполовину подсолнухи. И не было ни одного человека. Ни единого... За весь наш многочасовой путь не попалась нам ни подвода, ни машина, ни случайный путник. Было пусто кругом. Поля дозревали. Кто-то их засевал, кто-то пропалывал, убирал. Кто?.. Мы стояли перед входом в новую жизнь и не торопились туда войти. Отчего же в тот момент, я точно помню, так сильно болело у меня, да наверное, не только у меня, внутри? Может, от ужасной догадки, что не ждет нас на новом месте счастье. Впрочем, мы и не знали, что это такое. Мы просто хотели жить...»
Я привел здесь отрывок из своего романа «Ночевала тучка золотая». События, описанные в нем, происходили пятьдесят один год назад, но и тогда, в начале восьмидесятых, когда я решился рассказать об этих событиях, сохраненных в моей памяти, я не догадывался до конца о той истинной трагедии, которую пережил по воле Сталина маленький чеченский народ, брошенный в холодные снега Сибири и Казахстана.
До сих пор неизвестна точная цифра погибших, но утверждают, что из полумиллиона (640 составов) обратно на Кавказ вернулось около половины. Самые слабые, то есть женщины, дети и старики погибали еще дорогой, тяжкой и долгой, в товарных вагонах, без пищи и без воды. Но и тем, кто добрался до «места», выпала нелегкая судьба.
Однажды, во время съемок фильма по упомянутому роману, а фильм снимался именно там, где происходили трагические события, к нам в домик пришли два парня, два чеченца, они прождали меня весь день (я был на съемках) — лишь для того, чтобы спеть одну чеченскую песню.
Мы встретились поздним вечером, почти ночью; наутро я должен был уезжать. Режиссер фильма Саламбек Мамилов, ингуш, который сам в детстве пережил депортацию, попросил меня выслушать певцов. «Они споют, а потом ты успеешь отдохнуть», — сказал он. Саламбеку было три года, когда его семью выселяли. Все погибли, а первым погиб семилетний брат, он зашел за вагон помочиться и был застрелен охранником.
Поздней ночью мы слушали певцов, пели они под гитару, — это была странная, страшная песня о земляке, который возвращается из ссылки и везет огромные чемоданы... В песне спрашивалось: что ты, горец, везешь, какое богатство ты нажил на чужой земле? А горец отвечал, что ничего он не нажил на чужой земле, а везет он в двух чемоданах кости тех, кто не может уже сам вернуться, их захоронят на любимой, на кавказской родине...
Мы слушали и плакали, и ни о каком там отдыхе речь уже не шла. Всю ночь мы проговорили о прошлом, о том, что досталось этому народу пережить.
Потом-то мне многие рассказывали, как в день Советской Армии (символично, не правда ли?), 23 февраля 1944 года, жителей в селениях выводили на площадь — якобы для праздника — и, не дав собрать вещи, даже побывать в собственном доме, грузили на машины и отправляли на ближайшие станции.
Тех, кто не мог передвигаться, убивали на месте.
Так, в селении Хайбах больные, в том числе женщины и дети, были сожжены заживо, среди них три старика больше ста лет и два грудных младенца. Ну а головы тех, кого вылавливали в горах как партизан, для опознания приносили в штаб, и полагалось за такой подвиг вознаграждение.
Интересно бы теперь узнать — какое же?..
Да что там говорить о ссылке, которую помнит каждый чеченец, и старый, и молодой, — тут даже о кавказской войне в прошлом веке говорят так, будто она случилась вчера, и для любого чеченца имя царского генерала Ермолова звучит так же ненавистно, как ны-не имя Грачева. Этот может быть твердо уверен, что памятника в центре Грозного, как это было с Ермоловым, ему не поставят.
Неужто наших воителей в золотых погонах история, а тем паче литература — скажем Толстой, — ничему и не научили?!
Кстати, меня часто спрашивают: как же получается, что после романа, где вы описали трагедию сталинской депортации народов, такие же военные продолжают убивать мирных граждан, оккупировав маленькую Чечню?
Что можно ответить?
Я писал роман вовсе не для Грачева и ему подобных, которые кроме воинского устава да служебных инструкций ничего в жизни, наверное, и не читали. Я писал роман для тех мальчиков, которые ныне мерзнут в окопах под Грозным, с трудом представляя, куда и для чего их пригнали.
Я пытался облагородить их души, вызвать в них чувство сострадания, как и чувство неприятия любого насилия.
Хочется все-таки думать, что это мне удалось.
Возвращаясь к тем давним воспоминаниям детства, не самым светлым, повторю, мы тоже тогда не знали, зачем нас, детишек из далекой Москвы, забросили в эти суровые горы. Мы жили затаившись и слушали по ночам, как где-то ухают пушки, гремят бомбы, но мы, конечно, не знали, что там в горах идет настоящая война, о которой потом не будет написано ни строчки за все время советской власти.
А вот таких легенд, что чеченцы якобы подарили Гитлеру белого коня с золотым седлом, я наслушался вдоволь. Только не было этого, и быть не могло, ибо немцы в войну так и не дошли до этой республики.
Специально подготовленные войска МВД преследовали чеченцев, те нападали по ночам на гарнизоны, и в огне той войны погибли мои дружки-приятели, а сам я тогда уцелел чудом. Мне было двенадцать. Может Господь сохранил мне жизнь, чтобы я смог об этом когда-то рассказать?
А последний из партизан, из тех смельчаков, что бросили вызов Сталину, выполз из горных пещер, как рассказывают очевидцы, аж в 56-м году. Тогда вышел указ Хрущева о реабилитации репрессированных народов.
Реабилитировали и чеченцев, только некуда было им ехать. Я знаю из их рассказов, как возвращались они на родину и ставили палатки во дворе собственного дома, где жили уже чужие люди.
В ту пору еще не существовало этого несуразного словосочетания «бандформирования». Но слова, выражающие отношение к чеченцам, были примерно такие же: «бандиты», «головорезы», «чернозадые» и тому подобное.
Коммунистическая пропаганда много сил потратила, чтобы создать «образ врага» из людей инородного происхождения, из татар, калмыков, чеченцев... Впрочем, надо честно признать, образ «злого народа», это про чечен и ингушей, имеет давние корни, идущие из прошлого века: необходима была достоверная легенда, подтверждающая право стрелять и преследовать этот народ. И было ведь за что — русская армия в 280 тысяч не могла 55 лет справиться с 20 тысячами, а после того, как в 1859 году Шамиля вывезли в Калугу, уже на следующий год произошло восстание чеченцев, и оно повторилось через несколько лет дважды! В гражданскую войну Деникин держал здесь треть своей армии; чтобы обеспечить надежные тылы, он уничтожил десятки аулов...
Авторханов утверждает, что Сталин ненавидел чеченцев еще и за то, что они чуть ли не единственные, которые у себя сорвали ему коллективизацию.
Может кто-то и верил, что они враги, но не мы — дети улиц, которые знали жизнь не по газетам. У нас в детприемнике в Грозном, где собрали уцелевших крошек (но мы и были как крошки со стола кровавого пиршества, которое затеял «вождь всех народов»), дети оценивали друг друга не по национальным признакам, а по личным качествам, и лучшими моими дружками был татарин Муса, немка Лида Гросс (она потом переделала фамилию на Гроссова!) и ногаец Балбек, прозывавшийся, несмотря на очевидную раскосость глаз, на всякий случай русским именем Борис...
Полагаю, что интернационализм свойствен детям от природы, чего не скажешь о взрослых, сильно испорченных политикой. Да что далеко ходить, вот уж сейчас и в Москве пугают обывателя некими чеченскими террористами, которых никто и в глаза не видел. А один высокопоставленный чиновник договорился до того, что обозвал весь чеченский народ преступной нацией и даже пытался доказать, что они, кроме грабежа да воровства, ничего, дескать, знать не хотят и делать не умеют.
Но вот поразительная какая история: люди, простой народ не поверил этим басням и никакого озлобления к чеченцам не испытал.
Более того, проникся к ним сочувствием, увидев на экране телевизора, как обращаются они с нашими плененными и ранеными солдатиками, как лечат их и кормят, в отличие от Грачева, бросившего их на произвол судьбы в подвалах дудаевского дворца.
И само собой вдруг осознаётся, что война, которую развязали высшие чины, военные и гражданские (о них речь после), происходит не против каких-то мифических формирований или банд, как утверждает та же государственная пропаганда, а против народа, даже против двух народов: против чеченцев и против русских. Один коммерсант недавно так и сказал: «В Грозном убивают наших людей: русских и чеченцев».
В недавние времена, когда снимался фильм, я проехал по многим чеченским деревням и убедился, что вайнахи, как именуют они себя, — народ, живущий трудно, бедно; попробуй начинать сначала, если и в самом деле люди везли из ссылки только кости своих предков!
Но это очень гордый и свободолюбивый народ. Мы трижды, со времен покорения Кавказа, пытались его поработить, и даже уничтожить, и это выработало в нем такие качества, как мужество, стойкость, — но не убило природной горской щедрости и широты. Я убеждался в этом много раз. И, конечно, этот народ трудолюбив, на каменистой почве они, почти не используя техники, выращивают хлеб и виноград, да и такая земля у них на вес золота. Оттого-то многие пошли по миру на заработки (а кое-кто и в преступный мир), и в далекой Сибири, на Ангаре и на холодном Севере, всюду я встречал первоклассные чеченские бригады, умеющие здорово строить.
Ну а уж воевать они всегда умели.
И первый подарок, который они мне поднесли в знак уважения, был, конечно, кинжал, без которого здесь мужчина — не мужчина. И не воин. Впрочем, боюсь, что ныне это традиционное оружие заменили автоматы Калашникова.
В той самой станице Асиновской, которая описана у меня в романе, недавно произошел случай: наш боевой самолет спикировал на дорогу и расстрелял в упор хлебный фургон, водитель-чеченец был ранен в левую руку. «Хорошо, что в левую, — сказал посетивший его журналист. — Все-таки для работы правая нужней». На что водитель отвечал, что ему нужна теперь правая рука не для мирного труда, а для того, чтобы стрелять.
А вот на днях, выступая по телевидению, один генерал сказал с недоумением о нынешних событиях, что это, дескать, никакая не война: что же это за война, когда в наших солдат из окон стреляют?.. И невдомек старому вояке, что это и правда не война, к которой он привык, а это война против народа, и стрелять будут из окон, из гор, из каждого дома. Так воевали наши партизаны против немцев в минувшую войну, защищая свои хаты, и мы, помнится, называли ее, такую войну, «священной»!
В прошлом веке писали: «В Чечне только то место наше, где стоит наш отряд; двинулся отряд — и это место немедленно переходит в руки повстанцев».
Кстати, у нынешних военных существует термин: «зачистка территории», это когда население изгоняется со своей земли.
Вот сейчас «зачистили» город Грозный, повесили флаг над «рейхстагом», его демонстрируют по всем каналам телевидения, — а ведь это флаг поражения, флаг нашей беды. Боевые славные наши летчики вдребезги разнесли детский дом, где проживали сироты-инвалиды. Правда, они были в подвале, погибли их игрушки, их посуда, их одежда... Да и крыша над головой! А что есть еще у сирот, кроме казенной крыши, да и то не всегда?
Но это уже было однажды, было!
Это было со мной, с моими друзьями.
Что же, мы так ничему и не научились за пятьдесят лет?
Один из летчиков заявил в интервью: нормальному человеку трудно понять мое состояние, — когда льется большая кровь, сатанеешь... Самое трудное — начать убивать, а дальше всё происходит как в кошмарном сне, и ты уже не можешь остановиться.
Поступают с Кавказа (как прежде из Афганистана) цинковые гробы, и опять разрываются сердца матерей... Кстати, этих гробов заказаны тысячи, секретный заказ Министерства обороны разбросан по десяткам российских фабрик, то-то наша промышленность воспрянет!
Гибнут необстрелянные мальчики, практически — мои дети, а что будет с теми, кто вернется «осатанев», с искореженными душами, с извращенным понятием о добре и зле?
Среди множества уголовных дел, которые приходят в Комиссию по вопросам помилования, где я работаю, очень большой процент бывших афганцев. Их приучили к крови, а теперь их судят за то же самое, за что их прежде награждали.
Гайдар определил наше время так: сегодня мы живем при другой власти. Я бы добавил: и при другом президенте. Он сделал ставку на Партию Силы (военные, милиция, органы безопасности и т.д.), не осознав до конца, что это гибельный путь — и лично для него, и для России в целом. Именно силовые структуры, подталкивая президента к пропасти, приведут страну к диктатуре, сам же президент, несущий полную ответственность за гибель гражданского населения в Чечне, думаю, уже вряд ли поднимется. Народ за него не проголосует.
Был у него шанс, кажется, последний, когда встречался он с борцом за права человека Сергеем Ковалевым и — не услышал его.
Впервые, кажется, с тех пор как не стало коммунистов, разошлись пути президента и интеллигенции. Ее голос тоже утонул в грохоте пушек.
Мы испытываем странное состояние, когда кругом ложь и дезинформация, от которой мы как бы немного отвыкли. Лгут депутаты, лгут помощники президента, и рядом с генеральским окриком на печать, на телевидение это выглядит как бы прелюдией к другим событиям, которые вот-вот последуют...
Бездарный и агрессивный генералитет, жаждущий войны (лучшие — такие, как Громов и другие, покинули его), съест наш и без того жалкий бюджет, бедствующее население и пенсионеры обнищают еще более. Россия лишится поддержки Запада, который и сейчас-то не очень торопится инвестировать средства в нашу промышленность... Но что гораздо хуже, тот же Запад, его лидеры (в том числе и американцы и господин Коль), топчутся, простите за сравнение, как нерешительные гости в прихожей, не в силах выразить прямо господам из Кремля, что те никакие не демократы, а в лучшем случае — партократы, их методы наводить железный порядок среди «младших братьев» при помощи самолетов и танков практически ничем не отличается от сталинской.
История, поздно или рано, произнесет свой суд.
Однажды от своих друзей-болгар я впервые услышал поговорку: «Если, возвращаясь домой, ты увидишь у себя во дворе танк, не пугайся, — это старший брат приехал к тебе в гости».
«Старшим братом» болгары, как и другие республики, называли тогда русских.
«Старший брат» немало поутюжил гусеницами Европу, наезжая в чужие «дворы» — и чешские, и венгерские, и берлинские...
Не так давно и жители Европы, и бывшей Западной Германии, ложась спать, на всякий случай прислушивались ко всяким разным чужеродным звукам за окном. Не едут ли «гости»?
Нет, нет, пока не едут. Ибо граница Закавказья нынче проходит через Москву. И сегодня уже мы прислушиваемся ко всяким звукам за окошком... Так прислушивались наши родители в тридцать седьмом, хотя тогда не танки ездили — «воронки». Ну, а завтра?
Наши мудрые прадеды еще в прошлом веке писали, что погибельность Кавказа приняла иную форму, быть может, роковую, а может быть и полезную в итоге, раскрыв внутренние язвы нашей жизни, немощи нашего духа, ошибки и грехи нашей окраинной политики.
О «полезности» судить не берусь, я лишь о погибельности, которая угрожает всем нам, причем России в большей степени даже, чем чеченцам, ибо такая «окраинная политика» вызовет и уже сегодня вызывает брожение других народов, входящих в Федерацию. Не говоря уж о том, что мы практически навсегда потеряли доверие чеченцев, ингушей, а вслед за ними и Кавказа в целом.
Кавказ мы потеряли, это ясно, — не потерять бы теперь Россию!
Несколько лет назад, обсуждая вариант названия при переводе моего романа на английский язык, я впервые услышал цитату из Шекспира, воспроизвожу по памяти: Кавказ на твердой ладони Земли — как раскаленный уголек.
Он и есть раскаленный уголек, который мы дали раздуть в пожар, опасный для всех нас. Однажды я имел несчастье попасть в этот пламень, и знаю, как это страшно.
* * *
Одна старая русская женщина, сидя под бомбежкой в Грозном, сочиняла письмо Ельцину, она понимала, что письмо не дойдет, и сказала: «Это занятие иначе как безумным не назовешь... Но я написала, умоляла его, чтобы он перестал нас убивать!».
Да вот, кстати, и я ведь когда-то один экземпляр моего романа «Ночевала тучка золотая» вручил с дарственной надписью во время личной встречи нашему уважаемому президенту Борису Николаевичу Ельцину.
Прочитал ли?
Москва, февраль 1995.