Ошибка Набокова
Примечательно, что авторы многих книг о Н.Гоголе использовали только те материалы о великом писателе, которые были под рукой. Например, Владимир Набоков черпал факты из книги В.Вересаева «Гоголь в жизни». Этим путем пошли многие. Не потому ли на протяжении многих десятилетий русский классик родом из Украины представлен как человек с завышенной самооценкой — до такой степени, что есть все основания называть его психически ненормальным?
Книга В.Вересаева издана в 1933 году. Разрешила бы советская цензура показать Николая Гоголя как человека глубоко верующего, защищающего крепостное право?! Но и Набоков, писатель, не зависящий от советских реалий, мягко говоря, ошибся по-крупному. В 1987 году в разгар гласности, когда «Новый мир» напечатал набоковского «Николая Гоголя», было восхищение и даже триумф, — солидная публикация состоялась! — но никто не воспротивился: Николай Гоголь в книге не настоящий! И теперь, когда многие «патриоты» клеймят Гоголя как предателя, который покинул Украину, не писал на украинском языке, не любил Тараса Шевченко; а русофилы называют сумасшедшим, но все же талантливым хохлом, наш земляк в тесноте и в обиде. Ведь даже интересующийся творчеством великого писателя не имеет возможности ознакомиться с его письмами, которые печатались только до революции. А ведь именно там — подлинное лицо Николая Гоголя. После изучения писем его никогда не назовешь сумасшедшим, а убедишься — это был величайший мастер художественного слова, который верил в Бога с такой силой, какой не имели ни Лев Толстой, ни Федор Достоевский.
Возможно, Владимир Набоков этого не знал, а потому и его книга «Николай Гоголь» стала субъективным суждением об уже известном. Набоков «делает открытие»: создавая «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Тараса Бульбу», Николай Гоголь стоял на краю пропасти, ибо лишь таким образом мог стать сочинителем украинских фольклорных повестей и романтических историй. «Когда я хочу, чтобы мне приснился настоящий кошмар, я представляю себе Гоголя, строчащего на малороссийском том за томом «Диканьки» и «Миргорода» — о призраках, которые бродят по берегу Днепра, водевильных евреях и лихих казаках», — писал Владимир Набоков.
Но все это иллюзии. Николай Гоголь над пропастью не стоял. Он не ценил ни «Миргород», ни «Диканьку», а сотворив знаменитую «Шинель» (да-да, ту, из которой вышла русская литература), даже не заметил своего подвига. Набоков уверен: Гоголь был странным, больным и даже более: «я не уверен, что его пояснения к «Ревизору» не обман, к какому прибегают сумасшедшие».
Как известно, первым Николая Гоголя назвал сумасшедшим В.Белинский после выхода книги «Выбранные места из переписки с друзьями». Гоголь объяснил В.Белинскому его заблуждение. Грустно, что Владимир Набоков легкомысленно его повторил.
Гоголь — циник, лицемер, льстец, изворотливый лгун — и вместе с тем гениальный писатель, — такова оценка Набокова. Писатель предположил, что бегство Николая Васильевича из России после премьеры «Ревизора» породило манию преследования. Это предположение не ново. Владимир Набоков обескуражен: как так, публика в восторге от писателя, наступило время радости или скандала, известность тут как тут, но Николай Гоголь избегал этого?! Причина нехитрая: наверняка он сумасшедший. «Он боялся, что двор вдруг пересмотрит свое высочайшее, но изменчивое благорасположение… Он боялся, что бдительная цензура будет многие годы вредить его литературной карьере в России».
Ошибался Набоков и в ином: «Читать переписку Гоголя — унылое занятие…». Но ведь не зная переписки писателя, читая только воспоминания его современников, так и не понявших гения, можно действительно воспринять его как неполноценного человека!
Прочитав многие неизвестные большинству читателей материалы, я удостоверился: странности Николая Гоголя объяснимы, а количество тайн в его личной жизни не так уж велико. Сожалею о предвзятости Владимира Набокова, Абрама Терца и многих других первоклассных писателей, которые сочинили хотя талантливые, но однобокие книги о Николае Гоголе.
«Диагноз» Чижа
Недавно московское издательство «Республика» выпустило книгу видного российского психиатра Владимира Федоровича Чижа «Болезнь Гоголя». Книга очерков пользуется спросом и в России, и в Украине. Версия, опубликованная ровно сто лет назад в журнале «Вопросы философии и психологии», теперь подтвердилась не только с точки зрения литератора, но и специалиста: Николай Гоголь был психически ненормальным человеком. «Диагноз» психиатра В.Чижа очень своеобразен: Гоголь — сумасшедший, но поскольку был гениальным, то «даже в последнем периоде своей болезни превосходил своим умом обыкновенных смертных».
За точку отсчета Владимир Чиж взял обвинение В.Белинского. Вышло так, что далекий от медицины русский критик поставил «диагноз», а далекий от литературы психиатр решил подтвердить это, исследовав жизнь писателя. «Поле» для исследований психиатр имел очень скудное.
В.Чиж утверждает, что дурное здоровье писателя в детстве привело к тому, что мозг его не развивался гармонически. Именно в неполноценности психиатр увидел объяснение того, что Николай Гоголь плохо учился в Нежинской гимназии высших наук. Гоголь-юноша очень отличался от однокашников и поведением. В.Чиж относительно этого утверждает: «В самом деле, что, кроме патологической организации нервной системы, могло мешать Гоголю и кутить, и любить?» И далее: «Важно, и даже очень важно, что Гоголь не имел любовных увлечений, ни грубых, ни идеальных». Это не так (см. статью «Неземная любовь Николая Гоголя» в «ЗН» за 26 октября 2002 года).
Владимир Чиж уверен, что еще в юношеские годы Николай Гоголь был психически болен, что он — лицо параноического характера. Источник этой болезни — в скрытности, недружелюбном отношении к окружающим, одиночестве, высокомерии к «существователям», что подтверждает письмо к матери
1 марта 1828 года: «Но вряд ли кто вынес столько неблагодарностей, несправедливостей глупых, смешных притязаний, холодного презрения и проч. Все выносил я без упреков, без роптания, никто не слыхал моих жалоб, я даже всегда хвалил виновников моего горя. Правда, я почитаюсь загадкою для всех, никто не разгадал меня совершенно… Нет, я слишком много знаю людей, чтобы быть мечтателем. Уроки, которые я от них получил, останутся навеки неизгладимыми, и они верная порука моего счастия. Вы увидите, что со временем за все их худые дела я буду в состоянии заплатить благодеяниями, потому что зло их мне обратилось в добро».
К сожалению, В.Чиж не увидел, что дело не в завышенном самомнении, а в глубокой религиозности будущего писателя. Во время учебы Николай Гоголь стал только на первую ступеньку христианского самоусовершенствования, но и она была выше той, на которой стояли не только однокашники, но даже учителя. Чем объективнее оценивал он себя, тем будто бы выше становилось его самомнение, сильнее — чувство превосходства над другими.
В.Чиж отрицал утверждение, что писатель бранил Петербург и восхвалял Украину: «Гоголь ничего и никого, кроме себя, любить не мог вследствие патологической организации нервной системы и потому решительно не мог любить Малороссию…»
Признаки паранойи В.Чиж увидел в том, что Николай Гоголь не стал преподавателем в университете, ибо не мог готовиться к лекциям, и вообще — он не мог учиться. «Если мы даже допустим, что Гоголь не был хуже некоторых своих сотоварищей по профессуре, то это все же ничуть не доказывает, что Гоголь поступал как здоровый человек».
Несостоятельность «диагноза» великого психиатра хорошо просматривается в уверенности, что Гоголь не понимал великого гуманизирующего и морализирующего значения своих произведений, несмотря на то, что Белинский вполне объяснил их смысл. «…Душевнобольной Гоголь не мог любить своих художественных произведений, потому что его ничуть не интересовали те великие начала, которые возбуждали любовь Белинского». Еще В.Чиж считает, что из-за преждевременного истощения жизненных сил писателя второй том «Мертвых душ» оказался очень слабым, потому он его и сжег.
В.Чиж делает еще одно «открытие»: деятельность Николая Гоголя как писателя прекращается в 1841 году. А ведь это вовсе не так! Равно как и то, что он причинил много страданий своему другу и благодетелю Погодину, что друзей выбирал лишь для корысти, что невероятно боялся смерти… Все это не так!
Усомнившийся Чижов
Скандал, разразившийся после выхода книги Николая Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», трезво воспринял Федор Васильевич Чижов. Это многих удивило. Ведь он был не мечтателем, а крупным промышленником, построившим первую в России частную железную дорогу Москва — Сергиев Посад, основателем крупнейшего Московского купеческого банка и Архангельско-Муромского пароходства, много сделал для постройки Киево-Брестской железной дороги.
Издатель и опекун наследства Гоголя был участником национально-освободительного движения на Балканах, членом тайного «Славянского общества святых Кирилла и Мефодия». Когда Николая Гоголя объявили сумасшедшим, Ф.Чижов находился в ссылке на Украине. Он пребывал под наблюдением полиции, поэтому ему не удалось защитить товарища. Встретились они в Киеве лишь в мае 1848 года. Киево-Печерская лавра, частые встречи у попечителя Киевского учебного округа М.Юзефовича и друга Николая по Нежинской гимназии А.Данилевского дали возможность двум благородным душам сблизиться навек. «Назначение нашего писателя высоко, потому и жизнь его должна быть своего рода иночество», — писал Федор Васильевич художнику Александру Иванову.
«Выбранные места из переписки с друзьями», за которые Николая Гоголя назвали сумасшедшим, Ф.Чижов прочитал в местечке Прилуки Полтавской губернии, где пребывал в ссылке. Беду великого писателя он воспринял как свою личную. Ведь он и сам готовился к писательскому поприщу, собирался издавать солидный журнал.
Ф.Чижов пишет Николаю Гоголю не что иное, как исповедь: «Не только чувствую, но как бы осязаю внутри, что у меня мало работается: я не ленив, и очень не ленив, и вместе с тем ничего не пишется. Ваши письма дали этому неопределенному осязанию большую ясность. После них я увидел яснее, что у меня нет глубины ни мысли, ни чувства…»
После смерти Николая Гоголя Федор Чижов становится издателем его полного собрания сочинений. Под его редакцией вышло три издания произведений великого писателя. Кроме этого, Чижов стал опекуном родных писателя, регулярно отправлял им деньги, вырученные за реализацию книг Николая Гоголя. С его помощью племянник писателя Николай учился за казенный счет в Полтавском кадетском корпусе, а племянницы Анна и Варвара в Полтавском институте благородных девиц.
За два года до смерти Ф.Чижов убедился, что миф о сумасшествии Николая Гоголя раздувается до невероятности, а журнал «Русская старина» (1875 год) подавал письма писателя и воспоминания о нем так, что гений явился перед читателем плутом, бессовестным человеком, обманывающим родную мать, использующим друзей в корыстных целях. С тяжелым сердцем отошел в мир иной Ф.Чижов, хоть и не предполагал, что основной жизненный и творческий принцип его великого друга — литература должна вести человеческую душу к усовершенствованию — нивелируется. Тогда об этом было даже неприлично говорить.
Гоголь и пустота
Сперва тягостное, а потом странное чувство постигло Николая Гоголя, когда появилась книга «Выбранные места из переписки с друзьями». Неожиданное неприятие его позиции взбудоражило писателя, а вскоре вокруг образовалась пустота…
«Надо всеми мерами спасать людей от бешеного человека, хотя бы взбесившийся был сам Гомер», — сказал В.Белинский во время написания сердитого письма Николаю Гоголю, в котором констатирует: «Некоторые остановились было на мысли, что ваша книга есть плод умственного расстройства, близкого к положительному сумасшествию». И что же? Николай Гоголь не молчит! Он отвечает на оскорбление достаточно деликатно: «Вам следовало поудержаться клеймить меня теми обидными подозрениями, какими я бы не имел духа запятнать последнего мерзавца».
Очень больно воспринял автор «Переписки» и отзыв Сергея Тимофеевича Аксакова, который тоже называл его сумасшедшим. Весь 1847 год для писателя был годом осмысления «оплеухи». Вскоре Гоголь сознался, что книга выпущена для того, чтобы узнать, на какой степени душевного состояния он находится, ибо себя трудно видеть, а когда нападут со всех сторон и станут показывать пальцами, отыскивается многое. Затем Николай Васильевич написал «Авторскую исповедь», в которой очень доступно объяснил свою позицию. «Учить общество в том смысле, какой некоторые мне приписали, я вовсе не думал. Учить я принимал в том простом значении, в каком повелевает нам церковь учить друг друга и беспрестанно, умея с такой же охотой принимать и от других советы, с какой подавать их самому».
Чему же Николай Гоголь дерзнул учить общество? Одна из главных идей «Переписки» состоит в том, что каждый гражданин должен честно трудиться на своем месте. Занимающий не свое место приносит много вреда себе, обществу и государству. Само же общество должно обновиться не путем революции, а путем самоусовершенствования каждого человека.
Итак, вокруг имени Николая Гоголя зияла пустота… Кстати, именование сумасшедшим в то время в России было не ново. И Петр Чаадаев, и Владимир Печерин «удостоились» такого «звания».
«Желание и жажда добра, а не гордость, подтолкнули меня издать мою книгу», — защищал свое смелое произведение Николай Гоголь. Писатель был уверен в своей правоте. Прощения попросил только у одного человека — своего духовного наставника отца Матвея: «очень понимаю, что для вас оскорбительнее, чем для многих, появление такой книги, от которой соблазняются те, за спасение которых вы молитесь».
В защиту гениальной книги звучали эмоциональные возгласы близких Николая Гоголя, но лишь один литературный критик и поэт, в то время ректор Петербургского университета Петр Плетнев достойно оценил ее: «Она, по моему убеждению, есть начало собственной русской литературы. Все, до сих пор бывшее, мне представляется как ученический опыт на темы, избранные из хрестоматии».
Характеризуя Николая Гоголя как проповедника кнута и апостола невежества, Виссарион Белинский предостерегал писателя, что он стоит над бездной. На самом деле под ногами у Гоголя был очень прочный грунт. Бездны не было — была лишь тревожная пустота со всех сторон.
Недруги упрекнули Гоголя в оскорблении Михаила Погодина, у которого писатель долгое время жил и получал материальную поддержку: будто бы Гоголь назвал Погодина неряхой, спешащим обнародовать свои несозревшие мысли. Но такая спекуляция, имевшая целью вторично назвать «виновника» сумасшедшим, не прошла. Ведь в то время у Михаила Погодина уже была книга «Выбранные места из переписки с друзьями» с забавной дарственной надписью, в которой пересчитывались его недостатки «в вечное напоминание» и подчеркивалось, что автор книги такой же грешный, но более неприятный.
Размолвка с Погодиным
Многие не понимали, как могли настолько осложниться отношения между Николаем Гоголем и его давним другом. Лишь через 40 лет после смерти великого писателя было предано гласности его письмо к Михаилу Погодину, которое так и не попало к адресату, сохранившись в архиве Сергея Аксакова. Письмо было отослано в 1844 году через Степана Шевырева, и дальше рук Аксакова не пошло. Позже Николай Гоголь благодарил Аксакова и судьбу за это. О чем же это «страшное» письмо, будто бы говорившее о начале сумасшествия писателя?
«Как из многолетнего мрачного заключения, вырвался я из домика на Девичьем поле. Ты был мне страшен. Мне казалось, что в тебя поселился дух тьмы… Я уверен, что я тебе казался тоже одержимым нечистою силою: ибо то, что ты приписывал мне в уединенные минуты размышлений, то можно приписывать только подлейшему лицемеру, если не самому дьяволу». Так писал своему лучшему другу Николай Гоголь. Злые языки говорили: как могло такое случиться между двумя авторитетными, известными людьми в России? Во всем обвиняли писателя: дескать, он жил в доме Михаила Погодина, и поэтому должен был уступить.
В то время Николай Гоголь был полностью занят вторым томом «Мертвых душ», а Михаил Погодин, хотя и дал клятву не мешать ему в творчестве, решил воспользоваться известностью друга, чтобы поднять престиж своего журнала «Москвитянин». Николай Васильевич болезненно реагировал на постоянные требования статей для журнала: «Мертвые души» были для него важнее всего. Писатель упорно работал в неуютном доме потому, что не имел денег на наем жилья. Грустно, но факт: друзья, долгое время живя в одном доме, не разговаривали, а только переписывались по надобности. Это «затмение» Николай Гоголь запомнил на всю жизнь.
Узнав об этом, несколько теряешься: как может глубоко верующий человек долго помнить обиду? Невольные свидетели размолвки двух великих людей Сергей Аксаков и Степан Шевырев утверждали, что Гоголь был уверен в необходимости помнить добро и зло вечно. «Добро нужно помнить для того, что уже и одно воспоминание о нем делает нас лучшими. Зло нужно помнить для того, что с самого того дня, как оно нам причинено, на нас наложен неотразимый долг заплатить за него добром».
Чего же боялся Николай Гоголь в отношениях с Михаилом Погодиным? Прежде всего, что тот втянет его в журналистику: Гоголь считал, что писатель и журналист в нем не смогут ужиться. «Труд мой занял меня совершенно всего, и оторваться от него на минуту есть уже мое несчастие», — говорил Николай Васильевич, работая над «Мертвыми душами». Но Михаил Погодин не унимался, ему хотелось, чтобы писатель работал на него. Нарушение Погодиным клятвы не чинить препятствий творчеству было тяжелейшим ударом для писателя.
Позже они помирились, но Николай Гоголь уже не был таким искренним со старым другом. Он не скрывал, что помнит о причиненном зле. Многим это было непонятно, другим давало почву для пересудов, третьим — повод назвать великого писателя сумасшедшим.
«Сам не знаю, какая у меня душа…»
Как известно, в начале своей литературной деятельности Николай Гоголь очень увлекался Украиной, но вскоре охладел к ней как художник. В 1833 году о своих «Вечерах на хуторе близ Диканьки» он говорил: «Черт с ними! Я не издаю их вторым изданием; и хотя денежные приобретения были бы нелишние для меня, но писать для этого, прибавлять сказки не могу. Никак не имею таланта заняться спекулятивными оборотами». В то же время он жил надеждой написать многотомную историю Малороссии. Это свело его с профессором Михаилом Максимовичем, который готовил к печати «Украинские народные песни». Их дружба была очень крепкой, вдвоем они собирались ехать в Киев, где открылся университет. «В Киев, в древний, прекрасный Киев! Он наш, но не их, — не правда? Там или вокруг него деялись дела страны нашей. Да, это славно будет, если мы займем с тобою киевские кафедры: много можно будет наделать добра», — писал Николай Гоголь своему земляку. Но Николаю Васильевичу предложили в Киевском университете лишь должность адъюнкта, и он отказался от поездки.
В 1834 году писатель еще мечтал купить в Киеве, где-то на возвышенности, домик с видом на Днепр. Летом 1835 года он побывал в Киеве, когда ехал в Москву из Крыма, остановился у Михаила Максимовича. Это была фатальная поездка на родную землю. Уже через два года писатель начнет отождествлять Украину с Россией, а родиной души, «где его душа жила, пока он не родился на свет», назовет Рим. Вернувшись из Италии, Николай Гоголь поедет в Москву, а не на Полтавщину. В 1844 году писатель скажет: «…Сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская…»
Во время работы над вторым томом «Мертвых душ» у Гоголя исчезло былое восхищение козацкой Малороссией, а понятие родины приобрело иной смысл. Только незадолго до смерти писатель начнет посещать родную Васильевку.
Осенью 1851 года писатель навсегда покидает Сорочинцы и Васильевку и снова приезжает в Москву. В доме Талызина, в квартире графа Александра Толстого он будет доживать последние месяцы жизни. Здесь же своему земляку Осипу Бодянскому Гоголь расскажет о своем отношении к Тарасу Шевченко: «Дегтю много, и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами, как малороссам, это, пожалуй, и приятно, но не у всех носы, как наши. Нам надо писать по-русски, надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Я знаю и люблю Шевченко, как земляка и даровитого художника. Но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту».
Свои повести, в которых описана Украина, Николай Гоголь называл слабенькими, это были для него лишь упражнения, он их не ценил и даже отказывался от них.
Стилистическая «недостаточность»
В произведениях Николая Гоголя случалось немало стилистических погрешностей, которых он так и не смог преодолеть. И хотя он говорил, что произведение нужно переписывать восемь раз, чтобы отшлифовать языковую сторону, сам этому правилу не следовал. Стилистической «недостаточностью» особенно грешили ранние произведения.
Гоголь оказался бессильным победить этот недуг. Особенно неправильность речи тревожила его во время написания второго тома «Мертвых душ». Тот же Михаил Погодин был честен перед ним, откровенно заявив: «Писать ты сам никогда не будешь правильно. Тебе нужен стилист, который бы исправил безделицы, а язык твой и без правильности имеет такие достоинства высшие, которые заменяют ее с лихвою. Греч и Булгарин правильны, да что же толку!»
Через несколько десятков лет Николай Гоголь задастся вопросом, что же его свело с учителем в литературе Василием Жуковским, который был на 22 года старше. (Их дружба всегда будет крепкой, высокой и для обоих полезной.) «Мы чувствовали родство, сильнейшее обыкновенного родства».
Свое упорство в достижении цели, своеобразные мысли и стиль жизни писатель объяснял соединением в нем двух национальностей — «хохлика» и русского. Ему навязывали иные мысли, иную жизнь, иную судьбу. Он был великим художником, которому не мешала стилистическая «недостаточность», наоборот — она оживила и обогатила русскую речь.
И нам ли упрекать (а это уже делается) Гоголя в том, что он предал родной народ, поскольку не хотел писать на украинском, уехал жить и творить в Россию и дальше?.. А если бы он остался дома? Был бы Гоголь Гоголем? Стал ли бы он большим, чем писателем, штампующим сериалы «Миргородов»?
Почему писатель сжег «Мертвые души»
Утверждение, что второй том «Мертвых душ» Николай Гоголь сжег из-за того, что он был намного слабее первого, стало классическим. «Горестное снижение творчества мы замечаем только там, где Гоголь начинает рисовать показательных «хороших людей», — заметил Викентий Вересаев в своей знаменитой книге «Гоголь в жизни», книге, которая стала вместилищем фактажа для многих писавших о великом творце. Но не подобные утверждения — ключ к разгадке мифа об упадке творчества Николая Гоголя, его сумасшествии!
Причину сожжения второго тома «Мертвых душ» в 1845 году пояснил сам писатель: «Вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе «Мертвых душ», а оно должно было быть едва ли не главное; а потому он сожжен…» Николай Гоголь верил, что подобное «крещение» огнем поможет ему.
Был ли второй том «Мертвых душ» слабым? Николай Гоголь так не думал. Об этом говорили лишь соратники В.Белинского. Но вот С.Аксаков 29 августа 1849 года сообщал своему сыну Ивану: «Не могу больше скрывать от тебя нашу общую радость: Гоголь читал нам первую главу 2-го тома «Мертвых душ». Слава Богу! Талант его стал выше и глубже». 19 января следующего года Сергей Тимофеевич напишет сыну о последующем чтении второго тома: «Такого высокого искусства показать в человеке пошлом высокую человеческую сторону нигде нельзя найти. Теперь только я убедился вполне, что Гоголь может выполнить свою задачу…»
Как известно, главной задачей второго тома «Мертвых душ» было показать путь к Христу, чтобы этот путь был ясен каждому читающему. К сожалению, многое во втором томе не понравилось отцу Матвею Константиновскому, который в последние годы был духовным наставником писателя. Отец Матвей просил сжечь только отдельные главы второго тома, а Николай Гоголь сжег все. И этот акт не был приступом сумасшествия, как трактуют многие. Ведь писатель сжигал все, что ему не нравилось, а потом писал сызнова. Гоголь в этом плане был чист перед Богом: «Хозяин, заказывающий это, видел. Он допустил, что она сгорела. Это его воля. Он лучше меня знает, что для него нужно».
На практике обнаружилось, что сплетники лучше знают, что случилось с главным произведением гениального писателя. Потеря многолетнего труда не была большим личным горем для писателя. Ведь в последние годы писательский труд для него отождествлялся с воспитанием души. Сожжение второго тома он пояснял тем, что сила дьявола еще властвует над ним.
Врачи, лечившие писателя насильно, не сумели сберечь гения. Наивно звучит давнее, как мир, утверждение, что поскольку Николай Гоголь не смог спасти мир словом, то не захотел выздоравливать. После его смерти в написанном завещании были весьма важные строчки: «Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе есть тать и разбойник…» Путь к спасению был определен до Николая Гоголя. До него и для него.
Гоголь и смерть
Исследователь-психиатр Владимир Чиж неоднократно объяснял сумасшествие Николая Гоголя боязнью смерти. Да, Николай Васильевич беспокоился о своем здоровье: писал он много и упорно, а хворал очень часто. Десять лет писатель работал над главным произведением своей жизни — вторым томом «Мертвых душ». Он осознавал свою ответственность за сожженное сочинение не только перед людьми, но и перед Богом. Николай Гоголь всю жизнь готовился к тому, что отвечать придется на высшем суде, но судили его простые грешники, жестоко, почти единогласно.
Боязнь смерти у Николая Гоголя выражалась в одном — в страхе, что он не успеет написать свое произведение. Писатель подсчитал, что за год-другой ему не сделать желаемого: ведь чтобы сочинение состоялось, он должен был сам пройти нелегкий путь духовного усовершенствования.
«Завещание», напечатанное в «Выбранных местах из переписки с друзьями», у многих вызвало насмешку. Пошла молва о горделивом писателе, который очень много о себе думает. Появилось объяснимое с психологической точки зрения предположение, что Николай Гоголь очень боится умереть. Но все было не так просто. Писатель задолго до этого много думал о смерти и никогда не вел себя так, словно он бессмертен. В этом было его величие. Именно это разъясняет многие странности Николая Гоголя. Он был гениален не только как художник, но и как мыслитель, вопреки утверждению В.Белинского. Николай Гоголь понял, что «покуда человек не сроднится с мыслью о смерти и не сделает ее как бы завтра его ожидающую, он никогда не станет жить так, как следует».
Своей матери, которая его боготворила, Николай Гоголь 25 января 1847 года (время, когда его не восприняли в связи с «Выбранными местами…») напишет: «Своим помышлением о смерти я обязан тем, что живу еще на свете. Без этой мысли, при моем слабом состоянии здоровья и при тех тяжелых огорчениях, которых на моем поприще предстает человеку более, чем на всех других поприщах, я бы не перенес многого и меня бы давно не было бы на свете. Но, содержа в мыслях перед собою смерть и видя перед собою неизмеримую вечность, нас ожидающую, глядишь на все земное, как на мелочь и на малость».
Даже на смертном одре, больной менингитом и острым воспалением желудочно-кишечного тракта, он не боялся смерти. Желал только, чтобы его не тревожили, а оставили в покое, как истинного христианина. И несмотря на насильственное лечение, Николай Гоголь был уверен, что умрет. Как утверждают современники писателя, последние слова Николая Васильевича, сказанные еще в полном сознании, были: «Как сладко умирать».
Гоголь умирал долго, но не мучительно. Свой последний час он воспринял как должное. Алексею Хомякову, желающему его подбодрить, сказал: «Надобно же умирать, а я уже готов, и умру…» Граф Александр Толстой, в доме которого доживал последние дни писатель, как глубоко верующий человек знал, что лучшие московские врачи не возвратят Николая Гоголя к жизни, даже если его будут насильно кормить. Ибо писатель не беспокоился о теле, которое было ему уже ненужным.
В чем же болезнь Николая Гоголя?
«Установка» былого авторитета в литературе Виссариона Белинского до сих пор живет, передаваемая из книг в книгу различными исследователями. И ее непросто опровергнуть. Благо, имя Николая Гоголя и его творчество в последние годы снова оживили умы, хотя и смешно и грустно, когда великого писателя «записывают» то русским, то украинцем. Ошибка проста: Николай Гоголь воспринимается как писатель статичный, хотя он был как никто другой динамичным не только в художественном отношении, но и в духовном.
Самоусовершенствование Николая Гоголя происходило такими бешеными темпами, что его организм обессиливался от недостатка энергии. При этом могут ли быть в диковинку простудные и «нервические» болезни?!
«Лестницу, поскорее давай лестницу!.. — в беспамятстве повторял, умирая, Николай Гоголь. Что имел в виду писатель, знали лишь близкие к нему люди: граф Александр Толстой и духовный наставник отец Матвей Константиновский. В дни перед смертью писатель как никогда усердно читал «Жития Святых» и молился. Образ лестницы многие годы был для Николая Гоголя неизменным ориентиром. Это была духовная лестница.
В религиозности Николая Гоголя видели нечто не присущее православному человеку. Поговаривали, что писатель в восторге от католичества. Николай Гоголь объяснял Степану Шевыреву: «Что же касается католичества, то скажу тебе, что пришел ко Христу скорее протестантским, чем католическим путем. Анализ над душой человека таким образом, каким его не производят другие люди, был причиной того, что я встретился со Христом, изумясь в нем прежде мудрости человеческой и неслыханному дотоле знанью души, а потом уже поклонясь божеству его».
И все же писатель, проживший воистину монашескую жизнь, оказался в отчуждении. Люди, хорошо принявшие гиперболизацию отрицательных качеств героев «Мертвых душ», не приняли гиперболизации положительного во втором томе поэмы. Поэтому отборные зерна, взращенные в творческой мастерской гениального художника, не упали в благодатную землю. Им не было где прорасти.
Так ли несчастен и жалок писатель, каким его рисуют некоторые исследователи? Неужели Николай Гоголь и вправду был психически неполноценным с признаками паранойи, поскольку высоко ценил себя и т.д.? Еще в 1836 году, когда ему было всего 27 лет, он писал Василию Жуковскому из Парижа: «Еще один Левиафан затевается. Священная дрожь пробирает меня заранее, как подумаю о нем: слышу кое-что из него… божественные вкушу минуты… теперь я погружен весь в «Мертвые души». Огромно велико мое творение, и не скоро конец его. Восстанут против меня новые сословия и много разных господ; но что ж мне делать! Уже судьба моя враждовать с моими земляками. Терпение! Кто-то незримый пишет передо мной могущественным жезлом. Знаю, что мое имя после меня будет счастливее меня, и потомки тех же земляков моих, может быть с глазами, влажными от слез, принесут примирение моей тени».
Именно из книги Томаса Гоббса «Левиафан» взял напутствие Николай Гоголь, работая над поэмой. По Гоббсу смех приносит мгновенную славу. Но Николай Гоголь в «Мертвых душах» не смеялся! Это мы смеялись. «…Еще и до сих пор все принимают мою книгу за сатиру и личность, тогда как в ней нет и тени сатиры и личности… Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над многими героями, он смеялся надо мной», — эти строки красноречиво говорят, каким был смех Николая Гоголя в «Мертвых душах». Лишь Александр Пушкин после знакомства с этой великой поэмой произнес: «Боже, как грустна наша Россия!»
Горько, очень горько было Николаю Васильевичу, что от него требовали немедленного продолжения «Мертвых душ», не зная, о чем там будет написано. Было печально: смеялись над тем, что герои первого тома не способны ни на что высокое, а мелочи и дрязги, низменность — их идеал. В то же время Гоголя не покидала мысль, что и над лучшими людьми второго тома тоже будут смеяться.
И все же — был ли болен Николай Гоголь? Душевное расстройство, как известно, означает неспособность правильно воспринимать действительность, адекватно реагировать на нее и т. д. Неужели писатель, до сих пор заклейменный только из-за того, что не ждал чего-то большого от толпы, не искал у царя славы, но и не осуждал его, веря, что хороший правитель сможет сделать для общества не меньше, чем революция?
Николай Гоголь — истинный христианин, сумевший до конца жизни усовершенствовать свою душу настолько, что второй том «Мертвых душ» «отстал» от него, а потому был сожжен. Ведь время показало, что не высокое самомнение, не паранойя мешали Гоголю быть счастливым. Воистину христианский путь, которым собирались идти многие, твердо до конца прошел только он. Попутчики отстали. Николая Гоголя, выпавшего из «обоймы», иначе как сумасшедшим назвать не могли. Писатель все это прекрасно понимал, зная, что отставшие могли с ним сравняться только тогда, когда бы его унизили. Гоголь поднимался все выше и не мог остановиться… Именно это было болезнью Николая Гоголя, ведь жил он в нашем грешном мире! Но эта болезнь была высокой, ибо она не для призванных, а для избранных. Только для бессмертных.