Заметный след в истории Российской империи, Украины, Киева оставили члены большой семьи Терещенко. Сахарозаводчики, общественные деятели, щедрые благотворители и меценаты, коллекционеры, авиаконструктор, министр — это все они. Когда называют фамилию Терещенко, то в памяти прежде всего возникает патриарх рода Никола Артемьевич — о нем в последние годы писалось не раз. В тени «старого Николы» незаслуженно оказался Федор Артемьевич, шедший в благотворительстве и меценатстве параллельно, иногда даже и опережая старшего брата. Имя Ивана Николовича связывается в основном с известной киевской Рисовальной школой Н.Мурашко, которую он финансировал более четверти века. Сегодняшний рассказ — о его сыне Михаиле Ивановиче Терещенко — дважды министре Временного правительства России в 1917 году.
Он родился 5 марта 1886 года в Киеве. Крещен в Старо-Киевской Сретенской церкви, стоявшей на том месте, где теперь на Большой Житомирской улице здание Торгово-промышленной палаты Украины.
Его отцу, окончившему университет св.Владимира со степенью кандидата юридических наук, прослуживщему один год в гвардейской конной артиллерии, вышедшему в запас в звании корнета и теперь избранному гласным городской думы, шел 32-й год. Мать, Елизавета Михайловна, была дочерью генерал-лейтенанта М.А.Саранчева.
Детские годы Михаила проходили попеременно то в Киеве, Москве и каком-либо из родительских имений, то в Крыму, Швейцарии и в Каннах на юге Франции, где по нездоровью отца приходилось жить подолгу.
Позже, в автобиографии, представленной перед экзаменами на аттестат зрелости, он писал:
«Я начинаю помнить себя с двухлетнего возраста, но в моем воспоминании остались, конечно, только отдельные факты из моей тогдашней жизни, хорошо же я себя начинаю помнить с пяти лет. В это время мы были в Киеве и жили в своем доме на Бульварной улице (бульвар Т.Шевченко, №34. — В.К.); таким образом, первые мои сознательные впечатления связаны с Киевом. Особенно памятна мне картина Днепра в зимнее время, помню я также хорошо ботанический сад на нашей улице, арестантов, которые каждый день проходили мимо наших окон, извозчиков, которые спешили на вокзал, — словом, вся обычная картина киевской улицы осталась прочно в моей памяти с того времени». (Киевское исправительное арестантское отделение находилось на Бибиковском бульваре №27, сейчас здесь профтехучилище №14.)
Грамоте сына обучал отец, и в семь лет он уже читал, писал, знал правила арифметики и с удовольствием просвещал младшую сестру. Дальнейшее образование проходило тоже в домашних условиях, с приходящими учителями. Семья на одном месте не жила, и поэтому Михаил гимназию не посещал. Но, приезжая в Киев, проверял свои знания на переводных испытаниях в Первой гимназии сразу за два-три класса.
19 января 1903 года умер Никола Артемьевич Терещенко. Тяжело больной Иван Николович не смог приехать из Канн попрощаться с отцом, а 11 февраля и сам ушел в мир иной. Один прожил 83 года, другой — 48 с половиной.
Потеряв сразу обоих, Михаил стал главным наследником всего, что было завещано дедом отцу, не успевшему вступить в права наследования. Это были дома в Киеве, Москве и Одессе, земли и заводы в нескольких губерниях. Кое-что дед завещал персонально и внуку — 600 тысяч рублей «для успешного ведения хозяйства и заводов в Теткинском имении».
В июне 1904 года Михаил сдал в Первой гимназии экзамены на аттестат зрелости по полному курсу. Получил по двенадцати предметам «пятерки» и только по математической географии — «четыре».
18-летний «вундеркинд», как его уважительно называли в дружеском кругу, свободно владел французским, немецким и английским языками, знал древнегреческий и латынь. В детстве его особо захватили география и история, потом пришел интерес к физико-математическим наукам и словесности. Он хорошо знал русскую классику — Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Льва Толстого; читал много из немецкой — Шиллера, Гете, Гейне; из французской — Корнеля, Мольера, Мюссе, Гюго, Ламартина; из английской — Шекспира, Диккенса, Байрона, Теккерея. Его интересовали Гомер, Софокл, Гораций, Цицерон. Сверх положенного гимназист изучал российскую историю по Костомарову, Соловьеву, Ключевскому, Забелину.
После гимназии Михаил думал подавать документы на юрфак университета св.Владимира, но поступать не стал: продолжил учебу в Лейпциге, потом в Петербурге и в 1912 году сдал экзамены в Киеве, получив диплом первой степени.
Впоследствии многие мемуаристы, подчеркивая глубокую образованность, серьезность и энергию Терещенко, вместе с тем неизменно писали о нем как о «баловне судьбы». Он зарекомендовал себя страстным театралом и меломаном, интересуется поэзией и живописью; приятный в общении, завязывает широкие знакомства в обществе, прежде всего с людьми искусства. Среди его многочисленных друзей появляется Александр Блок.
Их познакомил весной 1912 года А.М.Ремизов, писатель и знаток древней книги. В то время Михаил Иванович больше жил в Петербурге, состоя чиновником особых поручений при директоре императорских театров Теляковском. Увлечение сценой у Терещенко было настолько серьезным, что он даже хотел пойти в учебу к К.С.Станиславскому, а теперь подумывал об учреждении собственного оперно-балетного театра. Для него надо было подготовить новый оригинальный репертуар, и Терещенко рассчитывал привлечь к этому композиторов А.К. Лядова и А.К.Глазунова.
Ремизов, по предложению Михаила Ивановича, уже писал для Лядова либретто балета «Алалей и Лейла» по мотивам древнерусского сказочно-обрядового фольклора. А для второго балетного спектакля, на музыку Глазунова, Терещенко попросил Алексея Михайловича предложить Блоку сочинить сюжет на романтическую тему из жизни средневековых провансальских трубадуров. Об этом и говорили Михаил Иванович с Александром Александровичем на первой встрече у Ремизова. Она осталась бы просто деловой да и только, если бы не возникшая взаимная симпатия.
Терещенко признался поэту, что хорошо знает и любит его стихи, а тот все больше и больше располагался к новому приятелю. Их ежедневные общения проходят в обсуждении сюжета о тайной любви старого трубадура к молодой красавице, в обмене сокровенными мыслями о предназначении искусства, о его месте в жизни.
Они становятся почти неразлучны: подолгу засиживаются у Михаила Ивановича дома, разъезжают по городу и за городом на терещенковском автомобиле, который тот великолепно «лидировал», с юношеским азартом катаются на «американских горках», открывшихся в Луна-Парке. Блок записывает в дневнике о Терещенко: «Милый, хороший, с каждым разом мне все больше нравится».
Поэт упоенно работает над балетом и вскоре видит, что надо говорить не о балетном сюжете, а об опере. При этом Терещенко не оставлял надежду на музыку Глазунова для нее.
А когда была закончена третья, окончательная редакция, стало ясно, что рамки оперы тоже малы. Так из незамысловатого, чисто балетного сюжета выросло одно из самых блестящих творений Блока — стихотворная драма «Роза и Крест».
В конце января 1913 года Александр Александрович собрал у себя небольшой круг и прочел новую вещь. Драма произвела на присутствующих очень сильное впечатление. Всеволод Мейерхольд был восхищен стройностью развития действия и законченностью отделки. «Вы никогда еще так не работали», — сказал он автору.
В.Н.Княжнин, автор одной из монографий о Блоке, вспоминал о своем разговоре с поэтом:
— Я очень многим обязан Терещенко. Он заставил меня окончить «Розу и Крест».
— Заставил?
Улыбка (кивок головы):
— Заставил. Я ходил к нему читать каждый акт снова и снова, пока все стало хорошо.
Помолчав, наивно и скромно:
— А то бы не закончить...
Впервые драма была напечатана в альманахе недавно появившегося в Петербурге издательства «Сирин». Его в октябре 1912 года основали Михаил Иванович Терещенко и его сестры Пелагея и Елизавета (первая была на два года старше брата, вторая — на два года младше). Безусловно, толчком явилось тесное общение с Блоком. Он принимал самое непосредственное участие в подготовке программы издательской деятельности.
«Учредительное собрание» состоялось на квартире у Ремизова, а обосновался «Сирин» по Пушкинской №10. Две небольшие уютные комнаты с широкими оттоманками и глубокими креслами сразу же стали не просто помещением редакции, но своеобразным клубом единомышленников. Обитые красным сукном стены часто бывали первыми слушателями новых поэтических работ уже признанных мэтров и литературной молодежи, свидетелями дружеских споров и философских размышлений.
Почти ежевечерне, начиная с пяти часов, сюда приходили и оставались порой до поздней ночи Блок, Ремизов, Сологуб, Пришвин, часто приезжавший в Петербург, реже — Брюсов, Бальмонт, Белый, неизменно бывали Михаил Иванович и сестры. Так продолжалось все три года существования «Сирина».
Издательство ориентировалось на «классику» символизма и, по мнению Александра Александровича, должно было помочь оздоровлению литературной атмосферы, дать писателям возможность «работать спокойно». «Сирин» выпустил несколько сборников сочинений ведущих поэтов и три альманаха. В них, в частности, увидел свет роман Андрея Белого «Петербург», названный принципиально новым типом прозаического повествования и одним из высших достижений русского символизма.
Издательство заключило договор с Валерием Брюсовым на 25-томное собрание его сочинений и успело выпустить I—IV, XII, XIII, XV и XXI тома. Планировалось издать новое собрание Блока, но оно не вышло в связи с закрытием «Сирина» в 1915 году — шла первая мировая война.
«Я его люблю», — записал Блок в дневнике о Терещенко. Эту любовь не смущали миллионные капиталы друга, ей не мешали шесть лет разницы в возрасте. Из письма Блока Ремизову: «Сейчас сижу и жду Михаила Ивановича, который вечером поедет в Киев. Уже два дня мы не виделись с ним». Какая грусть и тоска в этих коротких строчках! Как много они говорят!
В 1919 году, вспоминая минувшее, поэт писал: «Мы с ним в свое время загипнотизировали друг друга искусством. Если бы так шло дальше, мы ушли бы в этот бездонный колодезь; Оно — Искусство — увело бы нас туда, заставило бы забраковать не только всего меня, а и все; и остались бы: три штриха рисунка Микеланджело; строка Эсхила; и — все; кругом пусто, веревка на шею».
Но не ушли, не могли уйти, ибо в России случилось то, что случилось, и последние слова Блока — о том времени. О времени, не давшем до конца реализоваться этим двум ярчайшим личностям. Блок ринулся в революцию — и надорвался. Терещенко вместо искусства довелось заняться политикой, о которой он раньше не хотел и слышать.
Ну а пока это роковое время не наступило, он оставался в искусстве.
Продолжая семейные традиции благотворительности и меценатства, Михаил Иванович в 1912 году стал почетным попечителем Первой гимназии и сделал тот своевременный шаг, что стал решающим в затянувшейся проблеме преобразования Киевского музыкального училища в консерваторию. Впервые городская дума возбудила этот вопрос перед Петербургом три года назад, но пока безрезультатно, хотя ходатайствовали многие.
Совет Собрания домовладельцев Киева в сентябре 1909 года писал, в частности: «В первопрестольном Киеве еще при св.князе Владимире баяны, кобзари, лирники и др. создавали русскую песню, а следовательно, и музыку. Так же созданы церковные песнопения Киево-Печерской лавры, перешедшие затем в другие города и области России. Оттуда же хоры, капеллы и выдающиеся оперные певцы и до сих пор заполняются в России выходцами из Малороссии, где вокальное искусство глубоко проникло в народную среду. Если мы к этому припомним еще, что религия, просвещение и искусство тоже из Киева распространилось по целой России, то станет ясно, что Киев только по недоразумению лишен высшего музыкального образования».
В мае 1912 года председательница императорского Русского музыкального общества принцесса Елена Георгиевна уведомила, наконец, Киев о согласии главной дирекции Общества на учреждение консерватории. Она попросила представить финансовые расчеты, но средств Петербург не пообещал — их должны были изыскать в Киеве самостоятельно.
Вот тогда и помог Михаил Иванович Терещенко. Он заявил, что пожертвует 50 тысяч рублей на содержание консерватории, а дума сообщила об этом в главную дирекцию, где принималось окончательное решение. Чуть позже Елизавета Владимировна Терещенко, вдова Александра Николовича, добавила 30 тысяч в процентных бумагах на стипендии имени ее покойного мужа.
Урегулировав все формальности, открытие консерватории назначили на 3 ноября 1913 года, приурочив к 50-летнему юбилею Киевского отделения Русского музыкального общества. В следующем году совет консерватории планировал на пожертвованные М.И.Терещенко деньги начать строительство нового здания. Но уже шла война — и было не до этого.
В Киев стали приходить эшелоны с ранеными, их надо было где-то размещать. Поэтому закрывались школы, училища, гимназии, некоторые из них эвакуировали в другие города подальше от линии фронта. В августе 1914 года Михаил Иванович открывает за свой счет лазарет на 300 кроватей в здании городского училища имени Н.А.Терещенко на Большой Подвальной (теперь здесь Институт театрального искусства им. И.К.Карпенко-Карого). Его примеру последовали другие члены общей терещенковской семьи.
С самого начала войны Михаил Иванович активно работает в Российском обществе Красного Креста, занимаясь организацией сети госпиталей. В июне 1915 года, находясь в Петрограде, он направляет в Киев телеграмму, предлагая немедленно создать Киевский военно-промышленный комитет, через который правительство будет координировать перевод производства на нужды военного времени и распределять заказы среди предпринимателей. Буквально через пару дней комитет был создан, в него вошли такие авторитеты, как Л.И.Бродский, Д.С.Марголин, М.А.Суковкин, а 29-летний Терещенко возглавил комитет. Одновременно стал членом такого же Всероссийского комитета.
На этих общественных должностях в полной мере проявились его умение ориентироваться в меняющейся обстановке, схватывать суть и организовывать дело. Помогали, безусловно, огромные личные капиталы и связи, но авторитет Михаил Иванович завоевал вполне заслуженно. Этим и руководствовался исполнительный комитет Государственной думы, когда 2 марта 1917 года назначил Терещенко министром финансов Временного правительства, а 5 мая — министром иностранных дел.
Позже управляющий делами Временного правительства В.Д.Набоков (отец писателя Владимира Набокова) писал, что появление Михаила Ивановича на этих высоких постах было для него большой неожиданностью: «Сперва я даже не хотел верить, что дело идет о том самом блестящем молодом человеке, который несколько лет до этого появился на петербургском горизонте, проник в театральные сферы. До сих пор я точно не знаю, кто выставил его кандидатуру. Я слышал, что он от нее упорно отказывался... Я помню, что когда ему приходилось докладывать Временному правительству, его доклады были всегда очень ясными, не растянутыми, а напротив, сжатыми и прекрасно изложенными... В июле и августе он, вместе с Некрасовым и Керенским, составлял триумвират, направлявший всю политику Временного правительства».
По-разному оценивалась деятельность Терещенко и современниками, и историками. В.В.Шульгин, вспоминая в своих «Днях» март 1917-го, недоумевал: «Но почему, с какой благодати он должен был стать министром финансов? А вот потому, что Бог наказал нас за наше бессмысленное упрямство. Если старая власть была обречена благодаря тому, что упрямилась, цепляясь за своих Штюрмеров, то так же обречены были и мы, ибо сами сошли с ума и свели с ума всю страну мифом о каких-то гениальных людях, — «общественным доверием облеченных», которых на самом деле вовсе не было. Очень милый и симпатичный Михаил Иванович — каким общественным доверием он был облечен на роль министра финансов огромной страны, ведущей мировую войну, в разгаре революции?»
И еще одна мысль В.Д.Набокова: «При всех его выдающихся способностях, он не был и не мог быть на высоте политической задачи, выпавшей ему на долю. Роль его была для него столь же не по плечу, как и для большинства прочих министров. Столь же мало, как они, мог он «спасти Россию». А в марте—октябре 1917 года Россию приходилось спасать в буквальном смысле слова».
Политическая карьера Терещенко, начавшаяся в тяжелейшее время, оборвалась арестом в Зимнем дворце 26 октября (8 ноября) и заключением в Петропавловскую крепость.
Его мать, Елизавета Михайловна, страшась за жизнь сына, бросилась за помощью к американскому и английскому послам, обратилась к И.И.Манухину — доктору медицины, деятелю Красного Креста, лечившему от туберкулеза М.Горького.
А 3 декабря к ней явились матрос из Военно-революционного комитета и комендант Петропавловки. Они предложили освободить Терещенко и еще пятерых министров по подложным документам. Растерявшаяся Елизавета Михайловна обрадовалась и вручила матросу записку для сына по-французски — отнесись, мол, с доверием. Лишь потом сообразила, что предложение выглядит странным.
Зинаида Гиппиус записала в дневнике об этой истории: «Мы, конечно, пришли в ужас. Ясно, что это провокация, но откуда она исходит? Был, очевидно, план получить согласие на побег, может быть, инсценировать его, чтобы далее объявить «кадетский заговор», с «фактами» на руках. Несчастный И.И.Манухин не спал всю ночь, утром бросился к Горькому, туда же вызвал мать Терещенко. Горьковская жена, «знаменитая» М.Ф.Андреева, которая всячески дружит и болтает с Луначарским, — эта жена отправилась с Терещенко... к Ленину! Чтобы ему все «доложить». Однако, по-видимому, ничего другого Терещенко не оставалось. Дальнейших подробностей не знаю. Знаю, что как-то «уладилось» и что Смольный просил эту историю не разглашать, заявив, что матрос «уже смещен».
Но все-таки Терещенко удалось бежать из-под стражи и перебраться сначала в Норвегию, а потом во Францию. Его троюродный брат Андрей Владимирович Муравьев-Апостол, родившийся в 1913 году, приезжая пару лет назад в Киев, рассказывал, что он помнит Михаила Ивановича, когда тот пришел к ним без копейки в кармане, так сказать, в чем стоял, но вскоре уже имел солидное состояние — талантливый был человек.
Он прожил долгую жизнь в эмиграции и умер 1 апреля 1956 года в Монако.