Каждый великий спортсмен после ухода с олимпийских арен как бы начинает жизнь с самого начала. Звания, титулы и ордена, конечно, помогают ему на первых порах, но уж больно быстро забываются самые громкие спортивные победы, достижения ветеранов заслоняют новые успехи задорной молодежи, да и что греха таить — некоторым приятно видеть вчерашнего триумфатора в роли рядового тренера, не имеющего на первых порах даже группы новичков. Не все выдерживают эти испытания тяжелыми реалиями жизни после того, как много лет они были освобождены от забот о хлебе насущном и от них требовалось только одно — тренироваться и побеждать. Под грузом новых забот ломаются часто люди, которых в спорте именовали стальными, железными, непобедимыми.
Ивану Гавриловичу Богдану, олимпийскому чемпиону, чемпиону мира и СССР по классической борьбе, вроде бы, удалось спокойно перейти к новой, второй жизни. На моей памяти он всегда был одинаково спокойным, стройным, могучим, отличался великолепным народным юмором. Поседел, конечно, ну без этого в нынешние его почти 67 лет не обойдешься. А что думает о своем вхождении во вторую жизнь сам олимпийский чемпион?
— Я знал, что вечно бороться на ковре не буду, а потому сознательно избрал армейскую службу, как дающую гарантию на будущее, приличную пенсию. Но все же не мог себе представить, насколько тяжелым будет переход от большого спорта к обыденной жизни. Я пошел преподавателем в Суворовское училище. Это трудно спортсмену, неинтересно. Шел на занятия, как на эшафот. Но надо было жить, два года я мучился, работал, сжав зубы. И вот однажды на сборах в лагерях после кросса построил ребят и посмотрел на них. И вдруг увидел перед собой не хлюпиков и слабаков, какими они все были два года назад. Передо мной стояли атлеты, здоровые, загорелые, с рельефными мышцами. Это были плоды моей работы, я понял, для чего живу, почувствовал впервые любовь к своей профессии спортивного педагога, осознал, что умею работать, и дальше шесть лет в училище я уже не мучился, а жил полнокровной жизнью.
Потом стал начальником киевской армейской футбольной команды. Тогда ее перевели в Чернигов, вместо выбывшей из второй группы «Десны». Пришел на стадион посмотреть на игроков, чем они там занимаются? Ну, бьют по мячику по очереди двадцать человек, побегали немного — и конец. Еще день глядел — то же самое. Собрал их и говорю:
— Товарищи! Я не сильно понимаю, что такое футбол. Но что такое труд и что такое тренировка — очень даже понимаю. И вижу, что вы все вместе не пролили за два часа столько пота, сколько я один проливал. У вас вон футболочки еле на груди взмокли, а я костюм и майку после тренировки выкручивал. А тут вижу — фити-мити, побросали мячик — и все дела.
Взял я их на свою ответственность, и перед каждой тренировкой бегали они у меня 20 кругов по стадиону. Гонял их страшно, навел дисциплину. Раньше они игры продавали, пьянствовали. У меня за два года никаких ЧП не было. И за один сезон они перескочили с девятнадцатого на седьмое место. При том же составе.
Как-то один намекнул, что надо бы вот выпить как следует. Я его сразу в автобус, отвез в Остер в учебную дивизию и говорю старшине: «Сделай так, чтобы, когда я через две недели приеду из командировки, он просился».
И действительно, приехал я в Остер снова, так этот парень чуть не на коленях молился, что будет играть как зверь, только бы забрал я его от старшины.
А еще через год вышли мы на второе место. Подбирали в команду не асов каких-то, а людей, болеющих за дело, способных упорно работать, на которых можно положиться. А потом я демобилизовался в чине майора, пошел уже тренером в Школу высшего спортивного мастерства.
— Скажите, ветеранам свойственно анализировать свои прошлые выступления? Какие ошибки вы нашли на своем спортивном пути, что сделали бы сейчас иначе?
— А я ошибок не делал. Все, что я мог выиграть, я выиграл — Олимпиаду в Риме, три чемпионата мира, чемпионаты СССР.
— Может быть, судейство неправильное...
— Это другое дело, это было, но сие от меня не зависело. Собственно, засуживали не лично меня, а как бы сборную Украины на всесоюзных соревнованиях. Дело в том, что тяжеловесы борются последними и обычно складывалось такое положение: я выигрываю последнюю схватку и Украина тогда побеждает Россию. А кто же это допустит, если судил часто главный тренер сборной РСФСР? Однажды даже знаменитый Коткас мне в раздевалке сказал после нашего финала:
— Ты, Иван, выиграл, но я же не буду тебе на ковре руку поднимать. Для этого судьи есть.
Засуживали таким образом три или четыре раза. Если бы я выступал за Москву, то был бы чемпионом СССР шесть или семь раз, а так — только три, когда уж ничего сделать нельзя было. В 1958 году Толя Парфенов стал чемпионом Союза, а я никому не проиграл и оказался четвертым. А на чемпионат мира повезли меня, потому что знали, кто сильнейший на самом деле. Тренер сборной тогда сказал, что хватит над Богданом издеваться, пусть он едет. Я оправдал и в 1958-м, и потом на Олимпиаде.
Повторяю, что ошибок я не делал. У меня был крестьянский ум, практичность, я все вычислял наперед. Между прочим, и борьба была не такая, как сейчас. Намного лучше было для творчества на ковре, тактики, борец мог вести свою линию.
— Как мне кажется, все же медленнее боролись, толкались много...
— Ничего подобного. Сейчас никто быстрее не борется. Технических приемов намного больше. Во времена легендарного Арама Ялтырьяна схватка длилась 15 — 20 минут и набирали борцы по 20, 30, даже 60 баллов. А сейчас один прием за схватку проводится, ну, три, десять. Я наблюдаю за молодежью, ей-богу, я в 67 лет быстрее их. Сейчас люди уже за пять минут задыхаются...
— А были у вас какие-то секреты подготовки?
— Главное для меня был кросс. В 1961 году, когда приехали во Владивосток готовиться к чемпионату мира в Иокагаме, то дали мне врачи наши пробу Летунова — там есть 15 секунд быстрого бега на месте. Так я в обморок упал. То есть, до чемпионата мира 28 дней осталось, а я от бега сознание теряю. Ну, главный тренер умный у нас был, Вячеслав Петрович Кожарский, он и говорит: «Что ж это ты, Иван, падаешь? Я в тебя верю, на чемпионат едешь, так что не дури, готовься».
И я первые две недели в зал вообще не заходил, а шел к сопкам. Иду час, а обратно должен вернуться за полчаса — хоть умри. Вторую неделю — на сопки за два часа, а обратно вернуться за час. Третью неделю после такого кросса я приходил в зал и еще боролся в партере, а последнюю неделю — в стойке.
В конце концов выпустил на меня Кожарский олимпийского чемпиона Толю Парфенова, выносливого страшно, сухого, и наказал ему: «Толя, едет на чемпионат Иван, но ты его так проверь, чтобы он почувствовал».
И вот Толя, у которого и сила была страшная, и выносливость, вышел меня проверять, но на последней минуте сам поплыл, начал пятый угол на ковре искать. Я поехал на чемпионат и выиграл.
— А как сейчас у вас здоровье?
— Бывало неважно, определяли даже инфаркт. Есть, конечно, остеохондроз, однако я до 65 лет кроссы бегал — только вот сейчас перестал, колени малость болят, но для меня в 67 лет это нормально.
— Вы родились 29 февраля, то есть день рождения у вас бывает только в год проведения Олимпийских игр. Не считаете ли вы, что вам на роду было написано стать олимпийским чемпионом?
— В общем-то об этом я думал и это как-то помогало бороться. Но был еще во мне сильный патриотизм заложен. Если бы не это, то при моем добром характере я бы побеждать не смог. Я внутри страны боролся всегда хуже, чем за рубежом. Там уже знал, что боролся за свою страну и просто делал иногда такие чудеса, что сам себе удивлялся.
И вот в Риме боролся я с немцем Дитрихом. Ухватил я его, а он меня, раскрутились, как юла, и разлетелись по краям ковра. Я упал и вижу, что Дитрих только собирается подниматься. Я тогда прыгнул, ей-богу, восемь метров (а олимпийский ковер размером 9х9 метров) летел ласточкой в воздухе и накрыл его. А Дитрих потом пальцем показывал: «Он что у вас — сумасшедший?».
— А вот патриотизм у вас какой был — советский или украинский?
— Патриотизм у меня за свое село в Николаевской области. В Риме боролись мы на открытом воздухе, у стен Колизея. Вышел я на ковер в 2 часа дня, жара дикая, от ковра жар пышет. Стою спиной к противнику, в углу ковра, сосредоточиваюсь перед схваткой, а свистка судьи все нет. Обернулся, а турок стоит в своем углу на коленях и молится. И тут у меня за секунду в голове пронеслось все — село, друзья, детство, юность, ровесники, школа, отец и мать. Это и есть патриотизм.
Я всегда гордился, когда объявляли: «Иван Богдан, Киев».
Киев — это мать городов русских. И в сборной меня иначе и не называли, как хохол. У меня Родина — и село, и Киев, и Союз был. И что ни говорите, прекрасный был Гимн, который поднимал людей на стотысячных стадионах. И я под этот Гимн стоял на пьедестале и мурашки по телу бегали. А Роднина вот плакала, и не одна она...
— Сейчас вы возглавляете киевскую ассоциацию ветеранов спорта. Что это такое?
— Она организована, как говорится, еще при советской власти, в декабре 1990 года. Вместе с тогдашним председателем Горспорткомитета Юрием Маслачковым мы создали совет ветеранов, чтобы помочь людям, потом собрали конференцию и учредили ассоциацию. Сначала развивали туризм, на этом зарабатывали, помогали тем, кому особенно тяжело — где-то полсотни человек получали от нас по 25 рублей в месяц, но на эти деньги тогда можно было купить 12 кг мяса. Отдали нам верхний этаж Дворца спорта, коридоры — там проводили платные занятия по восточным единоборствам. Потом все это развалилось, аренда стала непосильной.
Сейчас нам помогают такие люди, как Кисель из «Денди», предприниматели Лавров — сильный в прошлом борец, Шуклин и особенно президент Ассоциации борьбы Украины, заслуженный тренер Борис Савлохов. Он объединил всех борцов. Вот здесь, в манеже Киевского округа, мы все вместе тренируемся — школа Синявского, клуб «Чемпион». Ассоциация ветеранов сейчас доплачивает более чем сорока бывшим спортсменам по 200 тысяч карбованцев.
Я очень благодарен Борису Савлохову. Когда я закончил выступления в спорте, никто обо мне не вспомнил, ни разу не пригласили на сбор, хотя я был борец очень техничный, большую пользу мог бы принести молодежи. Савлохов нас объединил буквально в одну борцовскую семью. Прекрасно, что помнят сейчас ветеранов, всем помогают.