Помимо всего прочего, независимость подарила нам мир. Очень разнообразный, иногда лучший, чем принято было считать, а нередко и намного худший, чем мы представляли до сих пор, но главное — доступный для нас, тех, кто всю жизнь рос в тени железного занавеса. На определенное время он даже будто бы закрыл собой гигантское пространство, до недавнего времени бывшее нашей великой родиной, Советским Союзом, и к которому мы привыкли как к чему-то неотъемлемому, своему, знакомому до малейших мелочей. Тем не менее раздел границами мы, бывшие советские люди, и по сей день считаем несколько условным, хотя уже привыкли жить заботами только своей страны (благо, все эти годы их было более чем достаточно) и воспринимать как что-то чужое и далекое и Чукотку, и Казахстан.
Но в Санкт-Петербург я почему-то собиралась почти как в родительский дом. Может, потому, что снова ехала на экскурсию, как в далеком детстве. И, как тогда, с нетерпением ожидала удивительного впечатления от золота куполов, колоннад, дворцов, прозрачности фонтанов, Невы, белых ночей, совершенства архитектуры, монументальности памятников, легкости скульптур в Летнем саду. А еще — стерильной чистоты улиц и скверов, интеллигентной вежливости жителей бывшей российской столицы, которая в советские времена вполне соответствовала красивому мифу под названием «ленинградский характер».
Северная Пальмира не разочаровала. Все памятники древности — на месте, все реставрируются или уже отреставрированы: строительные леса стали таким же символом современного Питера, как Адмиралтейский шпиль или Александрийский столб. После реставрации много новых замков, храмов, залов и экспонатов добавилось к экскурсионным маршрутам. Да и количество самих экскурсантов, по сравнению с последним десятилетием, выросло несравнимо: город снова переполнен туристическими автобусами и разноязычными и разноцветными толпами туристов. Они заполняют залы Эрмитажа и Русского музея, спешат в Мариинский театр с неизменным «русским балетом», то есть «Лебединым озером», в ежевечернем репертуаре, переливаются из музейного Исакиевского собора в действующий Казанский и упрямо ищут внешнее сходство между героизированным образом Петра I в знаменитом Медном всаднике Фальконе и новейшим изображением императора в скульптуре Шемякина, размещенной в Петропавловской крепости: двухметровый великан с маленькой головкой (слепок с прижизненной маски самодержца) похож на паука.
Все будто бы так, как в детских воспоминаниях: город-памятник, монументальный и прекрасный. И что-то не так. Ах да, впечатления. Просто — впечатления.
По пути: Беларусь
Мы добирались до Питера и оттуда автобусом и тем же автобусом каждое утро и каждый вечер накручивали километры от пригорода, где жили. Поэтому невозможно хотя бы несколько слов не сказать о дорогах.
В советские времена самыми лучшими дорогами в европейской части СССР были белорусские. Такими они остались и сейчас. Да нет, стали еще лучше. И теперь здесь активно строятся мосты, автомобильные развязки. Размах дорожного строительства впечатляет. Так же впечатляет, что на этих современных трассах с недавно оборудованными вокруг зонами для отдыха практически нет автомобилей. Ни частных легковых, ни служебных грузовых. Те, которые изредка случаются, — старенькие «жигулята». Выводов напрашивается два. Первый: население бедное, средств на новые авто нет, своего автомобильного завода нет тоже. Второй: железная стена между Беларусью и Европой подержанные западные авто сюда не пропускает.
Заодно стоит сказать о полях. Они в Беларуси все засеянные и ухоженные. Пшеница стояла стеной. Чувствовалось, что агрокультура на этих бедных-пребедных землях не пришла в упадок: ни одного василька-мака-сорняка видно не было. Сенокосы замечательные, овощные плантации тоже. Вспоминались наши черноземы с чертополохами в человеческий рост — и хотелось плакать.
В Беларуси все придорожные села пытаются отгородить от трассы одинаковыми оградами. «Бедно, но чисто» — универсальная характеристика для всего увиденного в соседней стране, которую мы пересекли с юга на север. Еще не забытый социализм проглядывал отовсюду. Капитализм, то есть рыночные отношения типа «купи-продай», пролез разве что в грибные корзинки и баночки с сезонными земляникой и черникой, продававшимися кое-где вдоль дороги. Транзитные авто возле этих даров леса не останавливались: «зайчиками», то есть белорусскими деньгами, ни русские, ни украинские водители (а только они преимущественно ездят по этой трассе) не запасаются. Белорусские же гаишники «берут» валюту любых смежных и не совсем стран.
Говорят, в Беларуси практически вымер белорусский язык. Не знаю: на дорожных указателях он сохранился — только белорусский. Ни на русском, ни на английском названия белорусских городов и сел не повторяются. А сами указатели и знаки — тоже почти как в Европе: стоят где нужно, сообщают что необходимо, по виду — как новые.
Беларусь и впрямь захотелось назвать синеглазой: целые россыпи фиалкового разнотравья цвело вдоль дороги. Когда видишь это с высоты автобанов, впечатление — феноменальное.
Россия. Беда первая
«В России две беды: дороги и дураки». Всем известна эта пословица. Традиция не умирает. Дороги в России... как бы это помягче охарактеризовать? Такие же, как у нас, только еще хуже. В Беларуси всюду зоны для отдыха. В Украине всюду автозаправки. В России первых мы не увидели ни одной, вторых тоже было немного. Знаков немного тоже. Ям — наоборот. Выходить из автобуса нужно было очень осторожно. Ведь ехали мы по территории Псковской и Ленинградской областей, а это — сплошные болота. Даже удивительно, на чем стояли здесь и там избушки в русских «деревеньках» (селами назвать эти черные деревянные лачужки без намека на улицы язык не поворачивается). Видимо, на курьих ножках.
Санкт-Петербург встретил нас многочасовой пробкой. Был понедельник, в город сползались дачники. Оказывается, в этом гигантском мегаполисе по сей день нет объездной дороги. Поэтому многокилометровые автомобильные заторы в час «пик» — обычное ежедневное явление. А после полудня в воскресенье трассы, ведущие в город, — почти фильм ужасов: пяти- или даже десятикилометровые автомобильные конвейеры.
Цены на бензин практически такие же, как у нас. Как и вообще цены. В основном можно сравнивать с киевскими. Более дешевые лишь рыба и икра.
Еще о чистоте. Уборщиков в Питере великое множество. Они носятся с совками, вениками и грабельками в форме метлы на остановках, тротуарах, в многолюдных местах. Пристально следят и за зелеными насаждениями: обкапывают, что-то высаживают, пропалывают. Тем не менее сказать сейчас, что Петербург — очень чистый город, — будет значительным преувеличением. К сожалению.
Без прикрас
Не сложилось что-то и с вежливостью. Вероятно, она канула в Лету вместе с социализмом. Питер сегодняшний — это совсем не заповедник русской интеллигентности. Однако то, что ожидало нас в Пушкине — бывшем Царском Селе, — вообще нельзя ни с чем сравнить. Этот питерский пригород (за 60 километров) привлекает великое множество народа прежде всего Екатерининским дворцом — роскошными загородными хоромами императорской семьи и самой драгоценной его «изюминкой», — Янтарной комнатой. Поэтому и не удивительно, что, несмотря на высокую цену экскурсии — 200 рублей плюс еще 30 за вход в парк (43 гривни), — с самого утра его атакуют сотни жаждущих туристов. Раньше, говорят, из приезжих быстро формировались группы и вместе с гидом проходили по анфиладе и парадных, и частных царских покоев.
Теперь иначе. Принимают только «организованные» группы, записанные, по словам охранника, еще за полгода. Всем остальным — так называемым индивидуальным посетителям — обзор разрешается с 16.00 до 18.00. Можете представить, в какое столпотворение, разноязычное, разноликое и разнонациональное, превращается к тому времени несколькосотенная очередь экскурсантов. В ней раскрылся секрет так называемых «организованных» групп: они формируются в Питере в тот же день, но уже за 550 рублей (100 гривен) с каждого. В чьих карманах оседает разница — вопрос риторический. Вот и неудивительно, что «индивидуалов» пропускали «по чайной ложечке» в час. И в ответ на свое негодование чего только не слышала толпа от охраны: «У нас нет автоматов, чтобы вас утихомирить!», «Тоже нашлись фанаты. Не нравится — поворачивайте и идите отсюда!»
Нам к хамству не привыкать, оно и у нас густо цветет— но чтобы так? Не привыкать и к иным проявлениям особенностей национального характера. Но все равно кое-что ставило в тупик. Когда в 8.30 в почтовом отделении, которое открывается в 8.00 утра, был только один работник, а остальные... «Да не волнуйтесь, они щас будут. Ну, минут через пятнадцать. К девяти точно подойдут. Ну, погудели вчера девчонки, с кем не бывает?» Через неделю мы и в самом деле привыкли. Поскольку и метро, работающее с шести утра, оказывается, может открыться в... 6.15!
А что касается «погулять»... По бутылке пива в руках матери и дочери, подвыпившая мамаша с грудным ребенком в тележке — к этому тоже быстро привыкли. «А че финны, —пожимали плечами наши новые знакомые, — это они, что ли, лучше нас живут? Да у них же скукотища! Сухой закон…»
И это было сказано абсолютно искренне. Русские вообще — искренний народ. И абсолютно самодостаточная нация. Без единого комплекса неполноценности, такого характерного для нас, украинцев. «Не нравится — убирайтесь!» — это не хамство, это ощущение себя в мире. Их раздражает то, что заставляет напрягаться, что-то делать, — даже когда это «что-то» относится к их непосредственным служебным обязанностям. «Хозяйка дачи» в курортной зоне, где мы жили, по виду довольно интеллигентная женщина, раздражалась только от того, что из-за большого наплыва гостей ей приходилось убирать чаще, чем она привыкла. Работницы кафе, в котором мы питались, ужасно удивились, когда мы попросили их готовить нам крупяные супы: «Мы не умеем! » — «Да это же очень просто — как ваш овощной, только вместо капусты — гречку, овсянку или ячневую крупу». — «Очень просто — это если умеешь, а мы никогда это не варили».
Я вообще долго думала, писать или нет об этих непосредственных впечатлениях от общения с простым русским людом, живущим немножко дальше от столиц. Это же сразу нарвешься на обвинение в украинском национализме, унижении представителей национального меньшинства и чуть ли не в разжигании межнациональной вражды. Но это и есть отсутствие собственной национальной самодостаточности. Русский журналист ни на секунду не задумался бы, писать ли об украинцах без прикрас то, что увидел собственными глазами, или в угоду когда-то кем-то созданному мифу о трех братских народах рассыпаться в комплиментах в адрес «братьев». Сказано же: русские — искренний народ.
О нас
Наше государство россияне называют Украиной. Нас — хохлами. Слово «украинец» на протяжении недели не прозвучало ни разу. По-моему, кроме меня, на это никто не реагировал. Тем не менее обижались многие. Но не будешь же бросаться каждый раз как бык на красную тряпку. Хотя, полагаю, если бы кто-то в Украине назвал россиянина кацапом, тот бы не смолчал. И назвал бы своего обидчика как минимум — «бандеровец». С соответствующим фразеологическим сопровождением.
При этом россияне искренне убеждены, что они нас этим совсем не оскорбляют. «Не обижай хохлов», — убеждал нашу «хозяйку дачи» какой-то ее постоялец. «Да ты что? — поразилась та. — У меня близко этого нет!» Они считают себя интернационалистами и удивляются, почему кто-то думает иначе. «За что вы нас так не любите? — допытывалась милая интеллигентная гид в музее Академии художеств, сопровождая нашу экскурсию в мастерскую Тараса Шевченко, которая сохраняется здесь по сей день как музей украинского Кобзаря — единственный на территории России. — Мы же вас так любим!» И как свидетельство этой любви продекламировала нам наизусть «Заповіт» Шевченко — в оригинале. Мы были в восторге. А она рассказывала, как ездила в Канев, купила там «Кобзар». «У вас украинские корни, — высказали мы предположение. — Вы читаете по-украински без какого-либо акцента». — «Ну что вы, я русская, — возразила собеседница. — Просто вырастала в стихии украинского языка. У нас на Ставрополье все на нем разговаривали. А мой дедушка так вообще родом из Чернигова».
Таких «русских» в России и впрямь много. И они действительно уже не считают себя украинцами. Да и переехавшие туда не так давно не демонстрируют свою украинскость. Хотя к землякам относятся с симпатией. Из Донбасса, Крыма, Одесщины, Черновцов — лишь услышав украинский язык или увидев украинские номера на автобусе, как уже: «Вы откуда, земляки? Как там дома?» И — море дружелюбия, желания пообщаться, помочь. А как-то по пути мы вообще были шокированы, когда нас обогнало авто с российскими номерами, просигналило нам — и из него высунулся водитель, размахивая украинским паспортом: «Я — ваш!» И потеплело на сердце, когда в Академии художеств девушка, ходившая всюду за нашей группой, растроганно поблагодарила: «Я с таким наслаждением слушала вашу украинскую речь!»
Но это — приятные вкрапления, а не общая картина. В Кунсткамере нашим студентам швырнули назад студенческие билеты с трезубцем: «Только хохлов нам здесь не хватало!» Если абстрагироваться от грубой формы, то по сути кассир была права. Ведь наши президенты, встречаясь чуть ли не ежемесячно, подписывают неизвестно что и создают непонятно зачем единое экономическое пространство — а вот соглашение о свободном и равном доступе граждан своих стран к культурным ценностям каждого народа подписать не удосужились. А ценности эти, между прочим, создавались всеми народами бывшей российской, а позже — советской империй. Однако льготы на посещение музеев касаются добрых двух десятков категорий российских граждан и ни в коей мере — граждан остальных «еэповских» членов. Украинцы, казахи, латыши проходят здесь как иностранцы: «Вы же отделились от нас!»
«Почему нас здесь так не любят?» — обижались наши дети. На это было легко ответить, несколько вечеров подряд посмотрев российское телевидение. Все информационные программы чуть ли не каждый раз выискивали хоть что-нибудь антироссийское из великого множества событий, происшедших в Украине. Любая текущая мелочь — пикет возле российского посольства, антироссийский плакат на митинге, требование Львовского горсовета полностью пересмотреть русскоязычный «репертуар» в маршрутках и увеличить количество украинских записей — все это приобретало гипертрофированные формы в изложении российских журналистов и подавалось как антироссийская политика в Украине. Не было повода — из архива вытягивались ктоегознаеткогдашние съемки. Неудивительно, что современный «независимый» украинец кажется рядовому россиянину волком, которого как ни корми, а он все в свой самостийницкий лес смотрит. Российские СМИ системно и целеустремленно формируют из украинца образ врага — в буквальном значении. Соответствующее и отношение. Поскольку россияне и по сей день убеждены, что Россия — бескорыстный донор всех недавних республик-сестер, то каждое «не такое» слово или действие относительно себя они воспринимают как черную неблагодарность.
Только один представитель украинской нации вызывает у них неприкрытую любовь: Верка Сердючка. Сейчас она вне конкурса на российской эстраде. Наверное, образ глуповатого, но хитрого хохла все-таки близок русскому сердцу.
Общее
Общего все равно немало. Начиная с таможен и границ. На всех — русский язык, хмурые взгляды, беспричинно долгое ожидание формальных процедур по типу паспортного контроля и тому подобное. Мы понимали, что все офицеры на украинской границе, учитывая их молодость, должны были бы быть выпускниками нашей, Хмельницкой академии погранвойск Украины. Но никто из них не среагировал на земляков, не стал приветливее и не перешел на украинский язык. Исключением был лишь один белорус — добряк и весельчак, который все рассказал, объяснил и выписал — и при этом еще и проявил патриотизм: «Да ничего это не стоит! Это у вас за все деньги дерут!»
Отношение к власти. Вопреки распространенному у нас мнению, что россияне обожествляют своего президента, а питерцы особенно — ведь Путин их, на самом деле относятся к нему так, как и у нас относятся к власти: терпят как неминуемое бедствие. Правда, признают, что он намного лучше Ельцина: прежде всего потому, что не пьет. Кстати, Ельцина тоже вспоминают незлым словом: именно потому, что пил как все нормальные люди — русский мужик, словом. А вообще, говорят россияне, власть как власть: думает только о себе.
О питерской губернаторше Валентине Матвиенко (Санкт-Петербург — город всероссийского подчинения, поэтому руководит им губернатор), нашей — родом из Шепетовки — землячке, тоже ничего одобрительного мы не услышали. СМИ трубили, что она победила на выборах, поскольку ее поддерживал Путин. Питерцы утверждают, что они выбрали из двух зол меньшее: во второй тур вышли Матвиенко и еще одна женщина — заместитель предыдущего губернатора, полковник милиции, которую не уважали в городе. Не заметили мы особой симпатии и к Матвиенко. Нет, нелюбовь к власти — все-таки наша общая черта.
Мат. Он звучит всюду. Следует самокритично признать: мы не только не уступаем в этой сфере россиянам, но и, кажется, уже опережаем их.
Вместе — в Европу?
Какие пессимистические вышли заметки. Сама это вижу. И ничего не могу поделать: впечатления именно такие. Наоборот, я пыталась как можно позже сесть за эти дорожные заметки, чтобы улеглись эмоции и уступили место спокойному взгляду на все. Собственно, дорожный очерк никогда не претендовал на научный анализ тех или иных явлений. Автор только воспроизводит увиденное — как непредвзятый фотограф, не прибегая к ретуши и не рисуя с фотографии парадный портрет.
Ничего не хочется обобщать. Но вынуждена сказать, что путешествие в Петербург и впрямь многое изменило в моем еще и до сих пор советском отношении к вчерашним братьям-россиянам. Собственно, я вдруг осознала, что мы не то что не братья, а даже и не родственники. Несмотря на много похожих, а то и одинаковых черт, общее и совсем свежее прошлое и великое множество родственных связей, мелкими кровеносными сосудиками соединяющих наши народы. Мы — разные. И призывы, звучащие сейчас особенно часто, — наподобие «В Европу — вместе с Россией» или обойдемся без Европы, только бы вместе с Россией, — это вообще провокация против собственного народа и желание вернуть его далеко-далеко назад. Поскольку (и это стало особенно понятно именно в российском «окне в Европу») Украина — это уже Европа, хотя и со всеми своими советскими и постсоветскими атавизмами. А Россия — это все еще Азия. Ну, может, Азиопа. Но ей даже до нас — до нашей европейскости — еще нужно расти и расти. И не дай бог нам присоединиться к этому процессу и по-украински терпеливо ждать «старшего брата» на пути в Европу: так мы туда никогда не дойдем. Поскольку будем похожи на легковушку, пытающуюся потащить за собой под гору исполинский перегруженный КамАЗ. Представили? Вот то-то и оно.
Понимаю: у жителя Донбасса или Николаевщини может возникнуть подозрение, что автор предубежденно относится к россиянам только потому, что родом он из Хмельнитчины, более западной и от того более европофильской, если можно так сказать, части Украины. Не хочу ничего возражать, скажу лишь: вместе с нами в очереди в Екатерининский дворец стояли луганские студенты. Конечно, русскоязычные. Сперва, пытаясь сойти для россиян за «своих», они и не признавались, откуда. И только после хамских выкриков охранников вдруг перехотели быть одной с ними нации. «Мы тоже украинцы», — сразу признались они нам. И такое было впечатление, что и для себя они осознали это впервые.