Николай Гумилев в 1915 году на Волыни |
Почему же Гумилев так рвался на войну? Спустя десятки лет его бывшая жена Анна Ахматова будет утверждать, что таким образом он бежал от несчастной любви и литературных неудач. Поэзия и любовь для Гумилева всегда были трагичными, только война была эпосом, Гомером.
Доброволец Гумилев проходит военную подготовку под Новгородом в лейб-гвардии ее величества императрицы Александры Федоровны полку. Элитарное подразделение находилось в запасе и долгое время в кровопролитных боях не участвовало. В начале 1915 года кавалеристы этого полка были расквартированы на территории Польши. Как-то за ночную разведку все 65 уланов получили Георгиевские кресты. К этой награде поэт отнесся скептически, поскольку легко ее заслужил. Настоящие военные испытания были впереди. На протяжении двух месяцев он тяжело болел, лечась в лазарете в Санкт-Петербурге. В свой полк поэт возвратился в мае 1915 года. 27 июня того же года кавалерийский полк прибыл во Владимир-Волынский. Волынская одиссея началась...
Спустя несколько дней кавалеристы перебазировались в село Менчичи. Позиция полка тянулась по реке Западный Буг, а штаб располагался в селе Заболотцы (ныне Иваничевского района). Эскадрон, в котором воевал поэт, держал оборону возле села Джарки, где и попал в огненное пекло. Кровопролитные бои 5—6 июля 1916 года навсегда впечатаются в память поэта как дни самого большого напряжения воли и огромного душевного подъема — осуществления давней мечты об «огнезарном» бое. Уланский полк входил в состав 4-го кавалерийского корпуса генерала Гилленшмидта, а корпус принадлежал 13-й армии генерала Горбовского Юго-Западного фронта.
Как свидетельствуют архивные данные, 28—29 июня уланы — боевые товарищи Николая Гумилева — находились в селе Селец. В течение следующих двух дней полк стоял в Менчичах, собирал разведданные на линии Мышев — Старогрудь, а с 4 июля перешел на позиции вблизи сел Литовеж — Заболотцы — Джарки.
6 июля поэт назовет самым знаменательным днем своей жизни. Противник тогда владел высотой 100,4. Накануне было дождливо, а когда вечером пришлось заменить в окопах однополчан, начался ливень. Спешившись в леску, кавалеристы шли «гуськом», держась за плечо друг друга. До передовой позиции было три версты через болото. Но, в конце концов, к удивлению поэта, окопов не было: за хребтом длиннющего холма тянулся ряд ямок с бойницами для стрельбы. На рассвете 6 июля русские солдаты заметили зашевелившихся немцев. Со временем поэт напишет: «Я выглянул в бойницу. Было серо, по-прежнему лил дождь. Передо мной ковырялся австриец, словно крот, на глазах углубляясь в землю. Я выстрелил. Он присел в уже выкопанную яму и поднял лопату, показывая, что я промахнулся. Через минуту он высунулся. Я вторично выстрелил и снова увидел лопату. Однако после третьего выстрела уже ни он, ни лопата больше не появлялись...»
Русских было восемьдесят, а австрийцев — в пять раз больше. Велась перестрелка. Вскоре между позициями начали взрываться снаряды.
— Ура! Это наша артиллерия! — закричал Гумилев. Тем временем ротмистр князь Кропоткин нахмурился:
— Нет! Это их недолеты. Они стреляют по нашим окопам. Будем отступать!
С левого фланга позицию русских обходил противник. Русские начали выпрыгивать из окопов.
Гумилев выглянул в бойницу и увидел перед собой озабоченное усатое лицо австрийца. Выстрелил, не прицеливаясь, и помчал догонять своих. Австрийцы шли за отступающими, стреляли и предлагали сдаваться...
Во время этого отступления Николай Гумилев спасает пулемет. По нему стреляют. Один снаряд падает шагах в пяти от него.
Добравшись до села Заболотцы, уланы сообщили о вражеском наступлении в пехотное подразделение. На окраине села около кладбища бой продолжался до самого вечера. Когда пришла пехота, уланы облегченно вздохнули. Спустя некоторое время поэт будет вспоминать: «Вот они уже скрылись во ржи, и я услышал, как чей-то звонкий голос кричал: «Мироне, ти фланг загинай австрійцям!» — «Гаразд, загнемо», — был ответ. И сразу грохнула стрельба пятисот винтовок. Они увидели врага. Мы послали за коноводами и собрались отходить, но меня назначили для связи с пехотой. Когда я приблизился к их линии, услышал громогласное «Ура!». Но оно как-то сразу оборвалось, и прозвучали отдельные крики: «Лови, держи! Ой, убежит!» — прямо как при уличном скандале. Неизвестный мне Мирон оказался на высоте положения. Половина нашей пехоты под прикрытием огня остальных зашла австрийцам во фланг и отрезала половину их батальона. Те сотнями бросали оружие и смиренно шли на указанное им место, к группе старых дубов. Всего в этот вечер было пленено восемьсот человек и, кроме того, возвращены потерянные на первых порах позиции».
Этой помощью были три батальона (каждый насчитывал 300—400 человек) 331-го Орского полка 83-й пехотной дивизии, которые взяли в плен более 800 вражеских солдат и 20 офицеров. За этот бой приказом по второй Гвардейской кавалерийской дивизии от 5 декабря 1915 года Н.Гумилев был награжден Георгиевским крестом третьей степени №108868. А в приказе №528 по Уланскому полку от 26 декабря 1915 года отмечалось, что Николай Гумилев как кавалер Георгиевского креста «повышается в унтер-офицеры».
Любопытно, что того же героического 6 июля Николай Гумилев напишет своей жене из села Заболотцы: «Мы были в резерве, но дня за четыре до того перед нами потеснили армейскую дивизию, и мы пошли утрясать дело. Вчера с этим управились, кое-где выбили врага и теперь снова отошли валяться на сене и есть вишни. С австрийцами намного легче воевать, чем с немцами. Они скверно стреляют. Вчера мы хохотали от души, глядя, как они обстреливают наш аэроплан. Снаряды рвались по крайней мере верстах в пяти от него. Сейчас война приятна, неприятности доставляет лишь пыль во время переходов и дожди, когда лежишь в лаве. Но и то и другое бывает редко. Здоровье мое отличное...»
До 11 июля полк, в котором воевал Николай Гумилев, стоял в селе Беличи. После этого началось отступление на север вдоль Западного Буга. 15—17 июля уланы в селе Лушков (Польша). Оттуда Ахматовой Гумилев сообщит: «А мы все воюем, хотя теперь и не так яростно. За 6-е и 7-е наша дивизия потеряла до 300 человек при 8 офицерах, и нас перевели верст за пятнадцать в сторону. Тут тоже непрерывный бой, но много пехоты, и мы то в резерве у нее, то занимаем полевые караулы и т.д. Тут каждый день берут по несколько сот пленных, все германцев, а уж убивают без счета, тут отличная артиллерия и много снарядов. Солдаты озверели и дерутся прекрасно... Я все читаю «Илиаду»; дивно своевременное чтиво. У ахейцев тоже были и окопы, и заграждения, и разведка. А отдельные описания, сравнения и детали сделали бы честь любому модернисту. Нет, неправ был Анненский, когда говорил, что Гомер как поэт умер».
Вместе с отступавшими частями русской армии эскадрон, в котором служил Гумилев, шел по правому берегу реки Западный Буг. 18—19 июля поэт с боевыми товарищами в селе Погулянки, 20-го — в Штуне, 21-го — в селе Ровном, а 21—27 — в Столинских Смолярах. Отсюда Гумилев напишет Ахматовой: «У нас не жарко, изредка легкие дожди, в общих чертах — приятно. Живем мы теперь на сенокосе и в саду, в хаты не хочется заходить, душно и грязно. Молока много, живности тоже, беженцы продают очень дешево. Я каждый день ем то курицу, то гуся, то поросенка, ясное дело — все вареное. Папирос, к сожалению, нет и купить негде. Ближайший город верст за восемь-десять. Нам прислали махорки, но нет бумаги. Это печально». Именно в Столинских Смолярах Гумилев приходит к мысли и убеждению, хотя себя переломить было слишком трудно: «Ты не только одна из самых лучших русских поэтесс, но и просто великий поэт». Так напишет он Анне Ахматовой.
28—29 июля уланы пребывали в селе Забужье, а 31-го — в бою около села Собибор (ныне Польша). Уланы отвлекали внимание врага, чтобы пехотные дивизии, расположенные на левом берегу Западного Буга, могли отойти на противоположный берег. (По реке проходила граница с Австрией; ныне — граница Украины с Польшей.) Вскоре уланы в Лушкове получили приказ сжигать фураж и сено, ведь ожидалось наступление врага. Гумилев это описывал так: «Вечерело. Мы поступью двинулись на бивак и по дороге поджигали скирды хлеба, чтобы не оставался врагу. Жаль было подносить огонь к этим золотым грудам, жаль было топтать лошадями хлеб на корню, он все не хотел поджигаться, но так весело было скакать потом, когда по всему полю, сколько глаза видели, зашевелились, замахали красными рукавами высокие костры, словно ослепительные китайские драконы, и послышалось иератическое бормотание огня, раздуваемого ветром».
31 июля унтер-офицер Гумилев с боевыми товарищами в селах Вильшанка, Кошары. Это были последние волынские села, в которых побывал русский поэт. Через реку от Кошар было село Собибор. Туда Гумилев пробирался с разведкой, потом он долго с грустью будет вспоминать помещичье имение, где любовался старинными картинами, однако не хотел быть мародером. Имение на глазах у поэта сгорело вследствие обстрела русской артиллерией позиций немцев, подошедших к Собибору.
В начале августа Уланский полк отступал в направлении Бреста: «Прежде чем сняться с позиций вместе с 4-й батареей 27-й артиллерийской бригады, дали в разные стороны по четыре очереди беглого огня. Это было сделано по приказу генерала Княжевича для прощания с Бугом. После этого с хором трубачей Уланского полка генерал Княжевич уехал. По дороге играли марши всех полков и прочие музыкальные номера». (Из журнала боевых действий 2-й и 5-й батарей 2-й Гв. кав. дивизии). Так началось отступление армии от Буга на Кобрин и дальше на Слуцк.
Отношение поэта к войне хорошо просматривается в письме его товарищу Михаилу Лозинскому: «...В жизни пока что у меня три заслуги — мои стихи, мои путешествия и война».
Многие исследователи творчества Гумилева утверждают, что поэт так и не дослужился до офицерского звания, а был лишь прапорщиком, поскольку каждый раз проваливался на экзаменах. Однако прапорщик в царской армии — это и было низшее офицерское звание. А в школу прапорщиков унтер-офицера Гумилева направили сразу после волынской одиссеи — 22 сентября 1915 года. Прапорщиком, то есть офицером, поэт стал 28 марта 1916 года.
На Волыни Гумилев прошел самые тяжкие военные испытания, тут он получил Георгиевский крест, награду за мужество, которым очень гордился. На это Анна Ахматова откликнулась несколько скептически:
Долетают редко вести
К нашему крыльцу.
Подарили белый крестик
Твоему отцу.
Так она писала маленькому сыну Льву, которому тоже выпало на долю быть великим человеком.
Николай Гумилев — путешественник и воин — ставил героику превыше всего. Героизм для него — спасение духа и чести. Поэт не упоминал ни в стихах, ни во фронтовых корреспонденциях о грязи фронтовой жизни, а писал, что самые счастливые минуты — перед боем. Поэт поклонялся величию войны и постоянно во время боевых действий перечитывал «Илиаду», предчувствуя свою дальнейшую судьбу:
И умру я не на постели
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще...
Со временем его бывшая жена Анна Ахматова подтвердит, что Гумилев предвидел собственную судьбу с подробностями до осенней травы. Уцелев в аду Первой мировой войны, поэт, как всегда с «Илиадой», пошел в свой последний бой: на допросы ЧК, потому что уже ночью не спал «в блузе светлосерой невысокий старый человек»:
Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с Землею разлучит.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
(«Рабочий»).
«Илиада», с которой поэт шел под пули на волынской земле, не спасла его от расстрела на родине. Впрочем, Николай Гумилев на допросах не пытался хоть немного защитить себя. Чекистская пуля оборвала его жизнь, когда ему было чуть больше тридцати...