"Эта девушка сбивает с ног, она заставляет взяться за ум конченных убийц", - сказал об известной волонтерке один из ее подопечных, участник АТО.
Ивоне Костыне всего 20 лет. Она - из другого поколения, которое мы только открываем для себя. Из молодежи, увидевшей войну и революцию не в учебниках по истории. Из молодежи, не связанной пуповиной с совком. Более раскованной, свободной, проевропейской, чем старшее поколение.
Ивона - заместитель председателя общественной организации "Побратимы", инициатор проектов, направленных на психосоциальную адаптацию ветеранов АТО.
- Ивона, насколько я знаю, когда-то ты не связывала свое будущее с Украиной, мечтала учиться в зарубежном университете.
- Школу я окончила за полгода до Майдана. Не то чтобы мечтала учиться за границей - рассматривала это как вынужденный шаг. Не видела здесь возможностей для развития, получения качественного образования, реализации интересных проектов. Сразу после школы я не планировала никуда поступать: по моему субъективному мнению, это было бы глупостью - в 16 лет я не могу знать, чем буду заниматься, какое образование мне надо получить. Поэтому я отправилась в путешествие - три месяца ездила автостопом по Европе. Не могла взять визу на длительный срок, поскольку у меня был не паспорт (еще не исполнилось 16 лет), а проездной документ ребенка. Поехала в Португалию, оттуда через Испанию во Францию и, наконец, в Италию.
- Ты человек творческий: говорят, рисуешь, пишешь лирические рассказы?
- И рисую, и пишу рассказы. Чаще всего это личные вещи, заметки, построенные на моих собственных переживаниях, описания конкретных событий. Я художник не в классическом понимании этого слова. Но подхожу ко всему, что делаю, как к искусству. Я переняла из искусства определенные правила, которые сейчас использую в своей работе: правила командного труда, этические, моральные подходы. У меня есть определенное понимание эстетики работы как таковой. Для меня очень важна эстетика конкуренции, правила игры в различных организациях.
- Большинство людей пришли в волонтерство, как и ты, - с Майдана. На Майдане ты руководила кухней. Как так получилось, что творческий человек, художник, юная девушка - и вдруг на кухне?
- На Майдане работало 20 кухонь, но наша стала первой, организованной после так называемого разгона студентов. Я сама попала под этот разгон. Говорю "так называемого", поскольку в действительности там были не только студенты, но и люди разного возраста. С нами была, например, бабушка 80 лет, преподаватель вуза. Да и я не студентка.
- Как спаслась?
- Когда мы увидели, что нас окружают, девушки встали под cтелой, а ребята - на ступенях, окружив их. Когда "Беркут" начал бить первые ряды ребят, последний ряд сомкнулся и нас вытолкнули из этого круга.
Ребята понимали: если нас не выпустить, то нам достанется больше всего - мы были в самом центре. Никто бы уже не обращал внимания, девушки мы или нет. Мы втроем побежали по улице. За нами по тротуару ехала какая-то машина, насмехались титушки и недоброжелательные прохожие. Было четыре утра, я не знаю, что это были за прохожие. Но странно слышать смех, когда позади тебя кричат и льется кровь. Это был один из самых страшных моментов в моей жизни. Перед этим я никогда не сталкивалась с физическим насилием по отношению к себе и окружающим. Мне непросто было с этим справиться.
Но после разгона, 1 декабря, мы снова сошлись под Стелой на Майдане. Я выхватывала из толпы людей в повязках и бинтах и говорила: "Давай собираться здесь, мы же были вместе ночью, давай подумаем и решим, что делать". И мы решили, что надо находить какую-то цель, а не просто стоять. Уже в первую ночь мы восстановили под Стелой кухню, такую, какой она была перед разгоном. Нам начали приносить разные продукты, одеяла. Это был как раз день рождения моей младшей сестры. Я ехала домой, под одной рукой держала подарок, под второй - своего друга с двумя сломанными ребрами (потом он служил в Дебальцево и во время выхода оттуда был ранен). Мы с мамой тогда отвезли его домой, я собрала все, что мама наготовила сестре на день рождения, и отнесла под Стелу. После этого каждый день была на Майдане. Под Стелой нас было около 30 человек. Мы решили избрать тех, кто будет вести нашу группу, направлять, искать ресурсы. Избрали меня и парня по имени Андрей. Очень долго никто не знал, что мне только 16.
- Ты знала Устима Голоднюка из Небесной сотни?
- Очень хорошо знала, мы дружили. Дружба в таких обстоятельствах характеризуется определенной силой, она совершенно другая, бескорыстная. 18 февраля сожгли наш лагерь вместе с кухней. Я была на Майдане и 18-го, и 19-го, и 20 февраля. Побывала и на Институтской, и на Грушевского, и в Мариинском парке. Носили с девушками на баррикады чай и бутерброды. На Грушевского нас проталкивали вперед, сквозь толпу, чтобы мы смогли пробраться к тем ребятам, к которым доходили немногие. Иногда ездила домой поспать. Брала с собой человек пять помыться, отдохнуть.
Устим погиб 20 февраля. Я опоздала на Институтскую - приехала буквально через 5 минут после того, как его застрелили. Из нашей сотни на Майдане погибли четверо.
- Волонтеры обычно возят на фронт какие-то материальные вещи (термобелье, тушенку), а ты вместе с ОО "Побратимы" возишь на передовую лекции.
- С начала 2015 г. моя профессия - организация психосоциальной адаптации ветеранов. Можно называть меня по-разному: общественный активист, менеджер программы по психосоциальной адаптации - да как угодно. Но это уже не волонтерство. Моя принципиальная позиция - волонтерство осталось в 2014 г. Я уже не волонтер, и уже не работаю бесплатно. У людей должны быть ресурсы для достойной жизни. И когда они делают свою работу хорошо, то должны получать достойное вознаграждение. Это очень важно для того, чтобы качество продукта повышалось. А если ты думаешь о выживании собственной семьи и при этом пытаешься помочь другим - это, по-моему, не имеет будущего. Мы собираем команду лучших в своем деле людей: военные психологи проводят лекции, а я модерирую.
Мы приезжали с лекциями на передовую - был запрос от нескольких бригад, люди нуждались в поддержке. Особенно мы работали с теми, кто вскоре собирался ехать домой. Мы объясняли, что с ними может происходить, что уже происходит, и что это нормально. Давали какие-то базовые инструменты: например, рассказывали, как объяснить своей семье, через что ты прошел. С другой стороны, у близких - свой процесс. Они уже год или два находятся в постоянном стрессе - волнуются о судьбе родного человека, ушедшего на фронт. И они тоже изменились за это время. Людям тяжело объяснить понятными для всех словами, что они чувствуют. А если люди не объясняют друг другу, что с ними происходит, они не представляют, что там, с другой стороны, происходит какая-то история, и что эта история сильно отличается от их собственной. Не представляют и начинают придумывать. Если мама или жена поймет, какая поддержка нужна ей, - она сможет дать ее и сыну или мужу. На лекциях мы не занимаемся терапией. Мы даем человеку информацию, которой он может воспользоваться, чтобы помочь себе. Мы не навязываем своих услуг.
- Много на передовой желающих слушать ваши лекции?
- К нам обращались пять бригад, потом прибавилось еще три. Но это не бригады в полном составе. Бывало от трех до 100 слушателей. По-разному.
- Они понимают, что здесь могут быть проблемы и к этому надо готовиться?
- Это не проблемы. Это опыт, определенный закономерный процесс, происходящий после возвращения. Существуют два разных человека, которые должны познакомиться заново. Поскольку до сих пор они не были знакомы в таком состоянии, в котором находятся сейчас. Когда человек набирается нового опыта (путешествие, волонтерская деятельность или война), надо искать механизмы, которые позволят ему находить общий язык. Мы с вами здесь, в тылу, переживали приблизительно один опыт - в политическом плане, в смысле приспособления к смене ответственности и многих вещей, касающихся войны. Там, на фронте, люди привыкали к совершенно другим вещам, и они не привыкли к тому, что здесь все так резко меняется. "Измена" на "победе" ежедневно. Надо заново знакомиться.
- Как считаешь, есть барьер между ветеранами и обществом?
- Этот барьер создан обществом. Для того чтобы защищать свою страну, человек должен быть на определенное время изъят из общества. Но когда возвращается, он все равно является
частью этого общества. Он из внешнего круга попадает вновь во внутренний, только с новым опытом. И очень важно понимать, что наши ветераны жили среди нас. Я с некоторыми знакома, например, с детства. Знала их совершенно в других ролях. Теперь они возвращаются в новой роли, но занимают свое место, которое никем другим не может быть занято.
Убеждена, что опыт боевых действий влияет на человека. Но намного больше влияет на него решение сложить оружие и вернуться назад. Вы думаете, это так просто? Оружие - это то, что обеспечивало твое выживание и безопасность в течение года, ты привык быть с ним, ты теперь такой. И очень непросто сказать себе: я возвращаюсь к гражданской жизни, в которой все так многогранно, все имеет иную значимость, чем здесь, на фронте. Это очень сложное решение, и чтобы решиться на него, надо много внутренней силы. Многие принимают решение не возвращаться, - люди переподписывают контракты, находят варианты остаться в ВСУ. Там просто, там все понятно - или черное, или белое. Здесь сложный процесс. Там ты был героем, суперменом, спасал страну, а теперь становишься, например, дизайнером.
Само слово "ветеран" не может характеризовать человека: хороший он или плохой, безопасный или наоборот. Это определение некоторого опыта. Когда вы говорите "хирург", вы не знаете, хороший это специалист или плохой. Он просто хирург.
- Распространенное мнение: те, кто воевал в АТО и не смог устроиться в мирной жизни, являются серьезным фактором повышения преступности.
- Я не соглашаюсь с этим. В стране нет статистики по ветеранам, есть только по военнослужащим. Мы не знаем, сколько у нас всего ветеранов, сколько из них развелось, сколько осталось в семье. Не знаем уровня их алкогольной и наркотической зависимости, сколько суицидов среди них. Соответственно, не можем сделать вывод: эта ситуация среди ветеранского сообщества выше нормы по сравнению с остальным обществом или нет. Да, криминальная ситуация в стране усложняется. Но вовсе не из-за ветеранов. У нас есть множество других, более криминогенных социальных групп. И нельзя делать ветеранов ответственными за это. Они просто репрезентативная часть. Какое общество, такие и ветераны.
У нас множество клише и стереотипов относительно ветеранов. Над этим еще надо много работать. И в одном из проектов (Sector V) мы ведем работу по созданию образа ветерана, его исследование и освещение в обществе. Начали мы эту работу с тренингов для журналистов.
- А что с журналистами не так?
- С ними все так, просто они некомпетентны в той терминологии, которую пытаются использовать. И мы дали им грамотную расшифровку, что такое посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), что такое острая стрессовая реакция (ОСР), почему нельзя всех называть "психически больными" и т.д.
Но во время этой работы мы поняли, что образ ветерана, сформированный в Украине, достаточно негативный. "Угроза", "алкоголь", "ПТСР", "наркомания", "суицид" - основные слова-маркеры к слову "ветеран". Но первый образ, который связывают со словом "ветеран", - это Вторая мировая война. Вы будете удивлены, если зададите в Гугле поиск "ветеран Украины" и "ветеран АТО". Это две абсолютно разные картинки. И ни одна из них не представляет современного украинского ветерана.
Современных ветеранов журналисты обычно называют "боец", "экс-боец", "фронтовик", "атошник". Это неграмотное употребление терминологии. Есть человек, который приобрел определенный опыт, и по закону признан ветераном. Слово "атошник" мне вообще непонятно - это как "антитеррористическая операция-шник"? Слово не несет никакого смысла. Или "экс-боец". Это как экс-солдат. Очень странная формулировка. Мы не называем ветеранов, побывавших на фронте, героями. Так же, как и военных на фронте. Пронести "марку" героя через всю жизнь очень сложно. Сложно придерживаться статуса героя. Человек вернулся с фронта и не может справиться со своими жизненными обстоятельствами - он герой или уже нет? И герой ли ветеран, если он случайно выпил и оказался в публичном пространстве? Или у него конфликт с женой, и он побил ее. Он бил ее и до войны. Да, на войне он совершил героический поступок, но является ли это причиной называть человека героем? Я считаю, что давать такое громкое определение людям - безответственно по отношению к ним.
Часто слышишь - "наши герои". Это тоже определенная передача ответственности отдельной категории людей: дескать, вот они герои, они все сделают, а мы - не герои, и нам можно нормально пожить, пока они геройствуют. Есть определение героического поступка. Но для того, чтобы его совершить, не обязательно быть героем. У каждого в жизни есть место для героического поступка.
- Для ветеранов вы организовываете "Тренинг по преодолению боевого шока, травмы и предупреждение ПТСР" в системе телесно-ориентированной терапии "Бодинамика" и по принципу "равный-равному". Это какая-то особая терапия?
- Это работа с телом, мышцами, с той травмой, которая записывается в мышцах. Поскольку наше тело является частью и основным реагентом на ситуации, происходящие вокруг нас. Мы объясняем военным, как тело реагирует на определенные обстоятельства в жизни и как с этим работать. Систему разработала Элизабет Марчер в Дании в 1968 г., а в 1999 г. ее поддержали на государственном уровне в Дании и на уровне ООН для работы с военными. В Украине мы поддерживаем эту систему уже не первый год. Многие наши тренеры прошли международные тренинги.
Ветераны-участники наших тренингов сами становятся тренерами. Это и является принципом "равный-равному". Они умеют объяснить очень простыми словами психологические термины, необходимые человеку на первых этапах познания своего состояния.
- А если кто-то из ветеранов не хочет помогать другим? Ему просто нужна помощь в решении собственных проблем.
- Мы не берем тех, кому нужна помощь. Мы берем тех, кто понимает, что ему нужна поддержка, и он готов принимать ее и возвращать. Мы не работаем с психиатрией. Мы - команда психотерапевтов и психологов. Желающие попасть на наш тренинг проходят анкетирование, в котором отмечают свою мотивацию к участию. У нас есть три основных условия: человек был непосредственным участником боевых действий; не употребляет алкогольных и наркотических средств во время проведения тренинга; у него есть мотивация к работе с другими и с собой. Информацию о тренингах распространяем через Фейсбук и собственные ветеранские сети. Мы не принимаем анкет, заполненных от лица военного без его ведома родными или друзьями. Если мама или жена заполняют анкету, это означает, что поддержка и помощь нужна прежде всего им. Мы проводим лекции для семей, волонтеров, социальных работников. Но основной акцент делаем на работе с ветеранами.
- Почему ты, хрупкая девушка, вчерашняя школьница, так прониклась проблемой реабилитации военных? Ты ведь не служила в АТО.
- Социальная адаптация и реинтеграция - это не проблема, а процесс, абсолютно закономерный и нормальный. Мне интересно его изучать. Я очень уважаю команду, с которой работаю, и тех людей, которые, скажем так, являются субъектами моей работы. Когда на Майдане погиб Устим, для меня это было травмой. Мне было тяжело, очень больно, я не могла находиться в центре Киева, на Майдане. На три месяца поехала во Львов, и это был мой период адаптации к тому новому состоянию, в котором нахожусь я, в котором находится общество.
Как-то я в очередной раз поехала в АТО. Это было в декабре 2014-го. Сломалась машина, и мы на 6 дней застряли в Дебальцево под снегом. Тогда мы много общались с военными. Если раньше это было общение на уровне "волонтер -военный", "передал -принял", то теперь мы перешли на общение "друг". И, слушая по ночам их истории, я поняла, что это очень похоже на тот мой опыт после Майдана. Вернувшись домой, начала писать программу социальной адаптации ветеранов. В Киеве мне организовали встречу с влиятельными людьми, которые могли поддержать мою идею. Там я встретила Андрея Козинчука, предложившего такую же программу, только я написала свою так, как чувствую, а он - на научном языке. И уже полтора года мы работаем вместе. Наша совместная программа является частью проекта "Побратимы". Прописываем и патентуем эту программу и подаем ее на международные гранты.
- Недавно ваша команда стала инициатором совместного с Министерством иностранных дел проекта "Я Ветеран". Это был документальный перфоманс, проходивший прямо на ступеньках министерства в рамках "МИД Open Air 2016". Одиннадцать участников (10 ветеранов и жена ветерана) рассказывали свои истории под сопровождение Оркестра почетного караула Отдельного полка президента Украины. Как вы подбирали участников проекта?
- Инициатором этого проекта выступили мы с режиссером документального театра Наталией Ворожбит (один из ее известных проектов - "Театр переселенца"). Мы прошерстили свою контактную базу (поскольку приблизительно знали истории тех, кто находится вокруг нас) и отобрали ряд историй, которые хотелось бы услышать. По совковым традициям, у нас рассказы о ветеранах должны проходить под слезы, хлопанья в ладоши. Все должно быть пафосно, красиво и распиарено. А мы сделали акцент на возвращении, на том, как это - быть ветераном, а не военным. Мы не работали над их историями. Провели интервью с каждым отдельно, выбрали хронологию, в которой хотели бы их услышать, и дали каждому ориентировочно 7 минут для выступления. Мы не давали текста или конкретики - "хотим услышать именно такие-то фразы". У них была полная свобода, как рассказывать. Мы создали необходимые условия для них, чтобы выйти на честный диалог с теми, кто пришел их слушать.
- Ивона, ты была организатором и автором идеи артфестиваля УКРОП. Что это за фестиваль?
- Он проходил дважды в 2014 г. Это был наш метод сбора средств. У нас тогда было много заявок от военных, не все их могли покрыть из-за недостатка средств, поэтому провели два фестиваля. Собрали до 30 тыс. долл. У нас была литературная часть, определенные фильмы, но все было направлено на ярмарку, на которой люди могли приобрести вещи, и вырученные средства мы отправили в АТО. Фестиваль, на мой взгляд, получился довольно успешным. Но он больше не актуален, ведь наша армия за эти два года изменилась, и приоритеты, которым я хочу отдавать свое время, - тоже. Теперь я не готова заниматься отправкой вещей на фронт, поскольку есть такие вещи, как психосоциальная адаптация. К окончанию конфликта в нашем государстве может быть свыше 300 тыс. ветеранов, и этот вопрос будет стоять на повестке дня ближайшие 10–15 лет.
- Государство не справляется с его решением?
- Мы пытаемся поддерживать государство в его начинаниях, консультировать настолько, насколько оно позволяет. Но качество услуг, предоставляемых государственными органами, остается очень низким. У государства нет структуры, которая предоставляла бы качественные услуги по психосоциальной адаптации. Государство называет ее "психологической реабилитацией" - термин, которого в международной практике нет. Проблема в том, что санатории с электрофорезами - не очень хорошее решение психологических проблем ветеранов, которые возвращаются домой. Поэтому есть потребность в таких проектах, как наш.
Мы, представители общественных организаций, владеем практическим опытом, а государственная система адаптации разработана очень давно - без учета нынешнего конфликта на Востоке. Конечно, ОО не закроют проблему психосоциальной адаптации ветеранов, но мы создаем тот опыт, который может лечь в основу государственной программы.
К сожалению, мы сотрудничаем с государственными организациями, а вот они с нами - пока что нет. И это патовая ситуация. Прежде всего потому, что государственные органы не понимают: сотрудничество - это совместный труд, когда обе стороны вкладывают одинаковое количество ресурса, времени и уважают мнение другого, готовы к дискуссии и выработке совместных компромиссных решений. К сожалению, сотрудничество ОО и государства сейчас вот такое: или государство принимает на себя заслуги другой организации и пытается их расширить, без понимания внутренних процессов, или же государство говорит, что поддерживает проект, а в действительности адекватного ответа в вопросе совместной работы нет.
Наши команды (общественный сектор, государственный сектор и бизнес) не привыкли сотрудничать, но важно научиться этой этике. Примером такого проекта активного сотрудничества был перфоманс "Я Ветеран" под МИД.
- Ты - украинский амбасадор международного форума One Young World, собирающего самых ярких молодых людей со всего мира, чтобы дать им возможность создать крепкие связи ради осуществления положительных изменений.
- Да. В этой конференции принимают участие 196 стран мира, из Украины я в этом году единственный представитель. Это мероприятие многое значит для Украины. Это момент, когда чувствуешь свою личностную и государственную причастность к тому, что происходит в мире. Это замечательная контактная база, возможность получить доступ ко многим коммуникационным ресурсам за рубежом. Это огромное международное сообщество, в которое надо входить большему количеству молодых украинцев. Сейчас я пытаюсь контактировать с теми, кто в предыдущие годы представлял Украину на этом форуме. Есть идея по поводу создания украинского центра для того, чтобы все же побуждать украинских бизнесменов и государство грантировать собственных молодых людей, чтобы у них была возможность участвовать в таких мероприятиях.
- Будешь ли ты поступать в университет?
- Не знаю и не буду загадывать. По моему мнению, в глобальном контексте сейчас общество переходит от обязательного высшего образования к более профильному. Для меня важно найти ту сферу, в которой мне будет не хватать знаний для реализации. Соответственно, в ближайший год - точно нет, а там посмотрим. Возможно, я буду нуждаться в каких-то конкретных знаниях в конкретном университете.
- Если бы у тебя была волшебная палочка и три желания, что бы ты загадала?
- Три - это много. Мы сами можем создать то, что вокруг нас. Люди, которые, несмотря на все преграды, сейчас в Украине реализуют различные проекты, - это и есть те волшебные палочки, которые создают все, что вокруг нас. И я очень верю в их потенциал. Мне не нужна волшебная палочка, я лучше окружу себя такими людьми.