У моего маленького сына есть любимая женщина — королевна Ойгриг из книги издательства
«А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-ГА» «Казки туманного Альбіону». Миниатюрная фигурка, одна среди неисчислимых персонажей и деталей, наполняющих иллюстрации этой книги, которые можно рассматривать часами, не отрываясь. И пусть никто не рассказывает мне, что для детей они чересчур сложны, символичны и непонятны.
Художник Владислав Ерко — не публичный человек. Несмотря на то, что куда более раскрученные коллеги называют его лучшим в своем профессиональном цеху, а издатели гордятся, что он работает именно с ними. Детские книги «А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-Ги» в оформлении Ерко регулярно получают всеукраинские и международные призы, а издательство «София» выпустило альбом его иллюстраций к Пауло Коэльо, которые сам писатель считает лучшими в мире.
Что касается образования, Владислав Ерко не закончил Украинский полиграфический институт
им. Ивана Федорова.
— Как получилось, что вы остались без диплома?
— Ничего хорошего в этом нет, исключительно щенячьи проявления натуры. Я не очень любил носить преподавателям преддипломные или курсовые эскизы, что сочли признаком зазнайства, и как-то раз прозвучала фраза: мол, Ерко, не видать тебе Союза художников, если не принесешь на следующей неделе эскизы диплома. А я со второго курса был членом Союза, и мне показались непорядочными подобные разговоры. В общем, я не стал защищать диплом из сиюминутных вздорных соображений. К счастью, за последующие годы ни одному заказчику не пришло в голову поинтересоваться моими корочками.
— Вы очень скептически говорите о своих первых работах в иллюстрации. Почему?
— Я не только о первых говорю скептически, но и о последних тоже. Любовь к себе — не очень интересная вещь. Я получаю удовольствие в процессе работы, оно сродни наркотическому кайфу: я никогда ничего такого и не пробовал, но, думаю, похоже. А все, что происходит потом, меня не очень интересует, я даже стараюсь не слушать и не читать мнения других по этому поводу. А уж что я сам думаю… да мне иногда легче годами не смотреть на собственные книжки, чтобы не краснеть. Не хочу показаться самоедом — я просто работаю и получаю удовольствие, на этом круг замыкается.
— Вы всегда читаете книги, которые собираетесь иллюстрировать?
— Да, даже если они жуткие и глупые. Сейчас этого уже нет, а раньше, на излете советской эпохи, было сплошь и рядом. Многие издательства долгие годы жили по советской схеме, когда нужно было издавать ряд авторов только потому, что они члены Союза писателей и пишут книжки нужные, воспитательные. Эти книжки шли в макулатуру практически с фабрики, не доходя до прилавка.
— Вообще текст для вас много значит?
— Когда-то мой преподаватель Борис Васильевич Валуенко говорил, что хорошо проиллюстрировать можно все: воинский устав, книгу по поршневым двигателям… Кстати, тогда было полным-полно образцов такой работы. Как можно было умудриться хорошо проиллюстрировать «Капитал» Карла Маркса? Это сделал Кузнецов и получил международную премию. Такое могло происходить только в то время. Конечно, хочется иметь в работе хорошую книжку. Слава богу, наступило время, когда ты не делаешь того, чего не хочешь.
— Коэльо вы любите?
— Честно? У меня очень двойственное отношение к этому писателю. Он хороший учитель. Он сумел найти слова, чтобы обратиться к людям с идеями, которых они бы не услышали в чьем-либо другом изложении. Он попадает в болевые точки многих, в том числе и в мои. С другой стороны, я понимаю, что к высокой литературе его книги имеют очень отдаленное отношение. Это не Борхес, не Маркес, не Кортасар, не Гессе… В своей последней книге «Заир» Коэльо пишет, что он устал от писателей, у которых на первом месте форма, а внутри пустота. Ему нравятся авторы содержательные, пишущие о чем-то важном. Я с ним не согласен: по крайней мере в изобразительном искусстве форма является носителем всего. Содержание без формы не имеет никакого значения, каким бы оно ни было полезным.
— В ваших иллюстрациях даже к детским книгам все больше символических, философских вещей. Для вас это важно? Или на первом плане все-таки художественные задачи?
— Я не пытаюсь умышленно нашпиговать книжку какими-то кодами, символами, знаками, мандалами и проявлениями герменевтических знаний. Но когда ты слишком долго сидишь над иллюстрацией, а я не работаю быстро, само собой происходит, что в доспехи начинают вплетаться какие-то розенкрейцерские символы и тому подобное. Многое из того, о чем я в тот момент думал, находит свое отображение. Может, это говорит о том, что я не очень занимаюсь отбором и недостаточно строг к самому себе.
Приходится слышать: нужно ли перегружать ребенка излишней непонятной ему информацией? Я по себе знаю, что ничего лишнего в детстве не бывает. Лучше, чтобы книжка была «на вырост», чем слепить что-то а-ля «Веселка» в ее худшие времена, когда ребенку в три года уже нечего там рассматривать. Мне кажется, дети — куда более взрослые существа, чем взрослые, только по-другому. Я ориентируюсь на себя в детстве. Не таким уж я был интеллектуальным ребенком, но мне кажется, мир я тогда воспринимал намного сложнее, интереснее и небанальнее, чем сейчас. Теперь этого ужасно не хватает.
— Сколько времени у вас уходит на такую книгу, как «Снежная королева» или «Сказки туманного Альбиона»?
— Трудно сказать, не стоят же рядом часы шахматиста. Пока я работаю над «Снежной королевой», параллельно сделаю десяток обложек или пару книжек поменьше. Я никогда не работал над одной книгой от первой стороны обложки до последней. В среднем уходит года два. Если б я сидел только над этой книгой, она бы заняла, возможно, год или меньше.
— Иван Малкович дает вам совершенно фантастические бонусы как издатель — художнику. Вы не злоупотребляете? Случаются производственные конфликты?
— Конфликты у нас происходят раз в месяц точно. Раньше это было чаще, а сейчас мы уже практически стали родными людьми: ничего подобного у меня больше ни с кем пока не возникло. Но все художники ругаются со своими издателями, спорят о вкусах или каких-то приоритетах. Малковичу очень важно продавать свои книги. Поэтому он сам себе служба Гэллапа и Центр Разумкова: идет с моими иллюстрациями на Бессарабский рынок и спрашивает в мясных рядах: «Що вам більше подобається — оця ілюстрація чи ця?» И бабушки, которые вообще забыли, как выглядят книги, говорят: «Оця краща!» Спросит мужскую хоровую капеллу, всех басов и подбасков. И потом это коллективное мнение обрушивается на неподготовленного художника. И мне требуется некоторое время, чтобы прийти в себя.
Я знаю, что не бывает работы, которая могла бы тебя заставить встать в третью позицию и сказать: «Отсюда нельзя выдернуть ни одного штриха!» Весь мой опыт говорит о том, что любую иллюстрацию можно сделать тысячью разных способов, и неизвестно, какой из них окажется лучше.
— Над чем сейчас работаете?
— Для «Софии» готовлю очередного Коэльо. Для Малковича — «Маленького принца». Хочется сделать его не так, как это делали до меня.
— В «Маленьком принце» обычно используют иллюстрации самого Экзюпери…
— От этого никуда не денешься. Но с иллюстрациями Экзюпери книга имеет достаточно камерное звучание. Они милые, безрукие, наивные, добрые, но использовать только их — значит закрыть калитку к этой замечательной сказке. Насколько я знаю, переводчица Экзюпери Нора Галь была приверженцем именно такого иллюстрирования: рисунки автора и ничего больше. Мне кажется, никто не имеет права объявлять такую монополию. По крайней мере, сам Экзюпери на сей счет ничего не говорил. Его рисунки будут присутствовать обязательно в первозданном виде, но не как часть цветных иллюстраций, они будут вкраплены в текст в качестве не очень умелых зарисовок летчика.
— Иллюстрацию все-таки воспринимают как нечто прикладное, не самодостаточное. У вас не возникало желания уйти в «чистое искусство»?
— Это то, что скребется каждый день. Работая над книгой, ты все время видишь проносящиеся мимо картины, графические листы, офорты, которых ты не сделал. Я думаю, это происходит с каждым художником. Знаю, что многие живописцы почесывают затылок: так хочется иногда сделать хорошую детскую книжку… Количество образов, мгновенно создаваемых в воображении, превышает физические возможности художника. Четко знаю, что я прежде всего иллюстратор, это у меня получится чуть лучше, чем если бы я занимался параллельными жанрами в изобразительном искусстве.
— Поступают ли к вам предложения от издательств из дальнего зарубежья?
— Да, причем от издательств глобального уровня, американских, итальянских, австрийских… Скажу сразу: неинтересно. Плюс отношение к художнику с постсоветского пространства. Звонят: «Мы поздравляем вас! Вы удостоились величайшей чести, ваша книга, возможно, будет издана у нас в начале следующего года!» «Извините, но вы же не разговаривали ни со мной, ни с Малковичем…» «Ну, это все нюансы. Вы понимаете, с кем вы общаетесь?! Это же мы!!! — и по буквам называют свое глобальное издательство. — И мы даже готовы заплатить вам деньги». Называется сумма… Как говорил Вицын, «я на русалках больше заработаю». Я говорю: «Вы знаете, насколько мне известно, в Европе и Штатах совершенно другие расценки». «Мы понимаем, но вы же начинающий, вы ведь даже не из России, вы из Украины! Мы правильно поняли? Киев — это же Юкрейн?» Я отвечаю: «Извините, я тронут, но я очень занят, до свидания». Они звонят на следующий день и называют сумму в три раза выше. Но желания работать это не прибавляет.
Кроме того, меня смущает отсутствие заказчика в физическом виде. Я не могу работать с людьми, которых не чувствую. Мне в жизни встречалось достаточно прожектеров, которые говорили: «Славик, это классно, будем издавать!», а потом все проваливалось. Несколько моих книг, в том числе «Снежная королева» и «Сказки туманного Альбиона», были реализованы спустя много лет, пройдя через множество людей, которые не справились с ними.
— Каким образом вы решаете вопросы с защитой авторских прав? Была история с «Тарасом Бульбой», «Снежную королеву» многие пользуют, особенно перед Новым годом…
— С «Тарасом Бульбой» история была замечательная: до середины грустная, а потом веселая и со счастливым концом. Несколько лет назад сеть ресторанов «Корчма» стала использовать рисунок с обложки «Тараса Бульбы» «А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-Ги». На наши недоуменные вопросы, почему об этом не поставлены в известность ни издательство, ни художник, некоторое время никто не отвечал. А потом нас с Малковичем занесло в Москву на книжную ярмарку, и там нам позвонил директор сети этих ресторанов, киевлянин Юра Белоиван, пригласил к себе. Нас подкупило, что эти рестораны по-хорошему украинские. Если б он сварганил какую-то шароварщину, то Малкович подключил бы адвокатов, постарался бы жестко отстоять наши права. Но когда мы увидели дощатые полы из хорошего дерева, рушники, которым по сто лет, настоящие предметы утвари, услышали украинскую музыку — не Верку Сердючку, а «ВВ», «Океан Эльзы», фолк в чистом виде — и попробовали настоящую украинскую кухню… Таких вареников, как в «Корчме», не готовят нигде в мире! И цены там демократичные. Так что все вопросы решились, и мы с Малковичем теперь почетные посетители этих ресторанов.
Другие истории не такие веселые. Было множество примеров, когда на каких-то билбордах, рекламе в журналах используют мои картинки, и Малкович пробует выяснить, почему так произошло. Чаще всего эти люди ведут себя как мелкие советские жулики.
— Вы человек, наверное, небедный, но, думаю, осознаете, что художник вашего уровня мог бы зарабатывать на порядок больше…
— Я не борец за денежные знаки, не умею этого делать, у меня это не получается. Если бы не стечение обстоятельств, ряд везений, встреч с ответственными в финансовом отношении людьми, я был бы полунищим художником, сидел бы на табуретке, положив на другую табуретку лист бумаги, и что-то рисовал. Я абсолютно не приспособлен к этой жизни. Мои знакомые удивляются, как я вообще выживаю, если впадаю в эпилептическое состояние от какой-нибудь песни радио «Шансон»: это выбивает меня из колеи на день и больше. Я практически не смотрю телевизор. Только со времени оранжевой революции смотрю «5 канал». Мне кажется, это лучшее из происходивших за последнее время шоу, реальное, настоящее.
— Сейчас многие художники «подсели» на оранжевый цвет. Какое у вас к нему отношение?
— Я всю жизнь не вылезал из теплого колорита. У меня было замечательное желтое детство — небо, наверное, было голубым, а деревья зелеными, но я смотрел на все через желтые очки. Мне кажется, это цвет полноценной жизни, цвет весны, осени, лета, даже зимы, если ты находишься в тепле. Знающие люди из «Софии» говорят, что синий или фиолетовый — цвета высшей чакры, а желтый, красный, оранжевый — приземленные цвета, будничность, банальность… Но мне больше нравится эта «банальность и будничность».