Когда во время первой встречи я сказала Анатолию Димарову, что когда-то читала его повесть «На коні й під конем»... Вспоминаю: летний день оранжевого цвета. Залитый солнцем сельский магазин. Дух карамели и осы с их равномерным жужжанием. На деревянных полках подплывают лимонные конфеты. Загорелые детские личики, жадные ручки протягивают пять копеек... Это был, пожалуй, тот мир детства, в котором могла отдохнуть душа писателя. Мир, где можно было пренебречь деревянными циркулями соцреализма.
Анатолий Андреевич рассмеялся: «Почему-то все читают только эту детскую повесть...» Можно понять иронию писателя, у которого в послужном списке самое меньшее пятитомник художественных произведений.
Сначала был журналистский труд. В начале Второй мировой Димарову еще и двадцати не было. В освобожденном Киеве работал в «Советской Украине», потом судьба забросила на Волынь. Принадлежал к поколению, которому хорошо промыли мозги коллективизацией, электрификацией, «жить стало лучше, жить стало веселее». Когда Анатолий Андреевич получал редакционное задание написать что-то о жизни волынских колхозников, он не задавал себе лишних вопросов. Придерживайся закона жанра — и не ошибешься. Все это имело приблизительно такой вид: журналист выбирает условно передовой колхоз. В управлении ему рекомендуют многодетную семью, в которой хозяин, дочки и сыновья работают на благо советской власти. Узнав, что все семейство за один трудодень получает примерно 30 кг зерна, в газетном опусе пишет: дескать, каждый член семьи в колхозе «Червоне дишло» зарабатывает ежедневно по 30 кг зерна. Представляете, какими «зажиточными» были волынские колхозники? Не думаю, что журналист Анатолий Димаров сознательно пытался обмануть советское общество... Это получалось как-то само собой, автоматически. Поэтому неудивительно, что появилась повесть «Гості з Волині», а далее еще что-то подобное в пролетарско-колхозном жанре... Зато приняли в Союз писателей и очень хвалили. Анатолий Андреевич вспоминает все это прошлое с юмором. В зрелом возрасте считал бы позором что-то перекручивать, подрисовывать и делать из себя героя...
Но такой «творческий метод» стал надоедать. Димаров попробовал оставить соцреализм и заняться семейной тематикой. Написал романы «Його сім’я» и «Ідол». Реакция советской критики последовала незамедлительно: «Где Димаров нашел такие семьи? Куда смотрела комсомольская организация?» Но было поздно. Писатель почувствовал вкус творчества. В дальнейшем не мог уже лгать ни о дюшесных партийцах, ни о колхозном рае. Задумал большое полотно: «І будуть люди» и «Біль і гнів». Дилогию, которая бы охватила дореволюционное время и Вторую мировую войну. Ему не нужно было напрягать фантазию и что-то придумывать. Перед глазами Полтавщина, хутор Гараськи... Там прошло детство, оттуда мама, схватив на руки двоих детей, среди ночи спасалась от «благодетелей». Отец сказал: «Убегай, куда глаза глядят, — придут раскулачивать». Больше с ним не встречались. Мама знала, что детям раскулаченных жизни не будет. Нашла свидетелей, и через суд записала детей на свою девичью фамилию. Об отце даже вспоминать запретила. Только повторяла, словно завороженная: «Отец ваш умер»...
Первую книгу дилогии долго не издавали. Наконец приятели-писатели посоветовали: «Если хочешь, чтобы пошло, выбрось то и это»... Жить нужно, поэтому «то и это» потянуло на добрую треть романа. Издали. Но не без разгромных рецензий. Далее вышло продолжение, о войне — «Біль і гнів». Хоть тоже «многое к черту выброшено и к черту зачеркнуто». О 37-м годе не пиши, о разгромных поражениях Советской армии в начале войны не пиши... За вторую часть дилогии Димаров стал лауреатом Шевченковской премии. О существовании первой даже не вспоминали.
Когда в начале девяностых издательство «Дніпро» запланировало издать пятитомник Димарова, он сказал: «Не издавайте этот пятитомник. Вместо этого запланируйте переиздать дилогию. В полном объеме. Я все восстановлю». Далее был каторжный труд. Каждое утро подъем в четыре часа... Это ж какой труд только от руки девятьсот страниц переписать! Вдохновение — это барские забавы. Вот уже подписали в печать и даже бумагу подготовили... Но не суждено было. Пришел кто-то из известных классиков с жалобой, что мало его печатают. Очевидно, жаловался убедительно, поскольку приготовленная для Димарова бумага пошла на потребности классика. Анатолию же Андреевичу на неопределенное время осталась дырка от бублика — сигнальный экземпляр. Подозревает, что этот «бублик» может плавно перекатиться в вечность... Писатель не жалуется. Хотя «наші скоробагатьки не поспішають», он довольно затребован диаспорской общиной. Есть издания на французском и английском языках. Правда, уже и забыл, что это означает — гонорар за книгу... Но слишком не грустит. Никогда не был богатым писателем. Нет ни желания, ни привычки к роскоши. Квартира обычная, без фетишей наподобие кожаных диванов и мебели из красного дерева. Но есть то, что в один миг придает ей четкую индивидуальность: удивительная коллекция камней. В основном агаты. С ними связано очень много... Димаров рассказывает.
Все началось с того времени, когда печально-известному Маланчуку попалась на глаза книга «І будуть люди». Кто-то из доброжелателей подсунул... Секретарь ЦК КП Украины по идеологии «прославился» тем, что выбросил из «Кобзаря» целый цикл стихов, которые никак не натягивались на колодку философии атеизма, и тем, что испортил судьбу не одному украинскому писателю. Почувствовав крамолу, предрешил: «Пусть Димаров походит в черном теле...» На долгих пять лет о специальности пришлось забыть, как и о подработках в журналистике. Чтобы как-то заработать на жизнь, Димаров пошел в путешествия с геологами — коллектором. «Слушайте, я признателен той сволочи Маланчуку, иначе не увидел бы мир...»
Где он только не был... Кавказ, Тянь-Шань, Алатау, Урал, Забайкалье, Памир. Потенциальные места охоты за фата-морганой всей жизни — агатом.
Но еще раньше был Коктебель... Оттуда началась история болезни. Чтобы «заболеть камнем», нужно немного: чтобы волна морская заколыхалась и выбросила на берег кусочек живого огня — сердолик... Писательский курорт с пророссийским душком. В примах — московские мэтры. Совершенные знатоки идеологической литконъюнктуры, они задают тон и стиль отдыха. Несмотря на четко отработанные движения, иногда и сами попадают в смешные ситуации.
Пораженная болезнью «камня», увлекающийся коллекционер, писательница Мариэтта Шагинян обладала еще и уникальным нюхом на сердолик. Иногда друзья по ее просьбе закапывали камушек в песок, а Шагинян, закусив тонкие губы, упрямо просеивала песок на утреннем пляже... Метр за метром... Всегда находила. Однажды госпожа Шагинян слишком увлеклась любимым делом, не заметила, как резко потемнело, пришлось ночевать в бухте между скал. Дело плохо... Это было время, когда бдительные советские пограничники находились в постоянном ожидании шпионов-диверсантов. Молодые ребята, впервые бывшие в наряде, побледнели от ужаса, когда исполинский черный краб заверещал: «Я Мариэтта Шагинян, советская писательница, не трогайте меня!»
Комната писателя — словно музей академика Ферсмана. Анатолий Андреевич терпеливо повторяет название каждого камня. «Вот голубой топаз. Это гранат... Помните Куприна? Традиционно гранат красного цвета. А этот — зеленый, огромная редкость. Опал... А это малахит. По сути медная руда, только окисленная. Лучшие малахиты были на Урале, но после войны по-варварски уничтожены. Кому-то, видите ли, пришла в голову гениальная идея переплавлять их в руду... Все равно что алмазы пускать на стекло». А вот удивительный камень, поверхность которого играет разноцветными оттенками, будто сотворчество солнца, воды и нефтяной пленки... «Бог с вами, голубка... Не формалин, а турмалин, — Димаров четко, по слогам повторяет: — Тур-ма-лин... Монокристалл с особыми физическими свойствами. В школе вам о нем должны были б рассказать...»
У Анатолия Андреевича специфическое отношение к аметисту. Особенно к его фиолетовым друзам. Возможно, даже немного нелогичное... Во времена довольно бедной молодости Анатолию Андреевичу захотелось перекрасить роскошное светлое пальто в темный цвет: «Пусть будет черное, как у всех». Советское воспитание... Но то ли с краской не сложилось, то ли что-то еще... Одним словом, пальто стало таким, будто его запихнули в исполинскую чиновничью чернильницу и прокрутили в безобразном черниле... С того времени не любит фиолетовый цвет, а заодно и аметист. А это тот же сердолик, который в свое время сдетонировал «каменную болезнь» писателя. Халцедон по строению, он бывает различных цветов и оттенков. Любимый из них — агат. На Памире Димаров едва не погиб, выковыривая это чудо из скалы. Только отошел с трофеем, как гранитная стена загрохотала и провалилась в бездну.
Местная вышивка, особенно узоры ковров, часто повторяет филигранные переливы агата. Например, армянские агаты и орнамент тамошних ковров невообразимо похожи. Агаты севера такие же холодные, как и суровая палитра одежды северных народов. Удивительный камень... Димарова сопровождал в странствованиях хороший товарищ, ученый-специалист, выращивающий искусственные кристаллы. Алмазы, рубины, даже опал. Только агат был ему не по силам. Слишком индивидуальный камень...
Приключения, странствования, люди... Мама говорила, что сын родился с пером в попке. Вот и носило его всюду... Пожалуй, не только потому, что манил волшебный орнамент агата. Несмотря на большие тиражи, писательские льготы, дома творчества, Коктебель, существовал еще и затхлый воздух Киева. Он по-разному влиял на человека. Кто-то в его атмосфере приобретал героические черты, кто-то превращался в тихого подлеца. Димаров не засиживался в Киеве. Жизнелюб по характеру, он не хотел для себя тех полярностей. Очевидно, подсознательно.
О своем выборе написал книгу «Прожити і розповісти». «Не хотів себе якось виправдовувати. Тому не писав заднім числом, який я був розумний, а навпаки — яким дурним сталіністом був і як мене перевиховала Західна Україна».
Туда попал, когда от немцев освободили Луцк. Самолетиком полетели, поскольку другого транспорта еще не было. Дребезжащий, едва приземлились... В журнале «Радянська Волинь» Димаров возглавил отдел культуры. Где-то через месяц в обком партии пришли партизаны из отряда атамана Бульбы Боровца. Новая власть объявила: «Тех, кто боролся против фашистов, трогать не будут...» Ребята поверили. В редакции Димаров получил задание написать о них большую статью. Кто, откуда, как воевали... Небритые, душ шестьдесят. Оружие, пулеметы. Начали знакомиться. Половина отряда оказалась бывшими красноармейцами, убежавшими из немецкого плена. «Эти люди воевали за Украину. Не так, как насмехался Остап Вишня». Через два дня очерк был почти завершен. Неожиданный звонок редактора удивил: «Приносите очерк и все рабочие блокноты». Потом скомкал все странички в комок и бросил в печку: «Забудьте, что вы встречались с этими людьми, они все до одного уже в Сибири».
Анатолий Димаров не хочет перекладывать ответственность на кого-то: «Мы были там настоящими оккупантами. И немцы, и мы».
Под завязку война подбросила Димарову сюрприз — уникальную книгу японских миниатюр конца XVIII века. В свое время японский император сделал эксклюзивный подарок кайзеру: пояснения вытеснены на немецком. В оккупированном Берлине нежный шелк страниц не раз «гладили» солдатской кирзой в поисках чего-то более «блестящего»...
Разговор медленно подходит к концу. За окном киевской квартиры Димарова осенний бал солнца, цвета и налитости плода. Между переплетами книг, написанных в течение жизни, — свое представление о мире, собственная модель красоты. Я же мысленно снова возвращаюсь к прилавку сельского магазина, где в гроздья слипаются лимонные конфеты и радостно улыбаются детские лица. На полках в квартире писателя — камни. Цветные обломки Вселенной.