СВЯЗНАЯ ПОКОЛЕНИЙ

Она знала лично почти всех выдающихся украинских и многих мировых деятелей бурной эпохи первых двух десятилетий XX века. Из всех них прожила самую долгую жизнь. Стала, так сказать, связующим звеном между ними и ныне существующими поколениями. К тому же и сама была яркой личностью, к которой тянулись старые и молодые. Для диссидентов коммунистического режима жилище Суровцовой в Умани стало местом паломничества... Здесь теплилась и разгоралась идея Украинского государства, и хотя наша героиня не дожила до ее провозглашения, но по праву всей своей жизни была одним из зодчих.

Мятежная юность

А родилась Надежда Суровцова в Киеве 17 марта 1896 года. В ней смешалась украинская, русская, польская кровь с примесью литовской и турецкой... Прадед по отцовской линии, полтавский дворянин-помещик Трифон Андреевич, еще носил казацкую фамилию Сыривец, а уже его сын сменил на «более престижную» — Суровцов.

В провинции жилось легче. Суровцовы переехали в Умань, где адвокат был более заметной фигурой и, наверное, лучше зарабатывал. Надюша пошла в местную гимназию, которая не была такой уж провинциальной, если тут преподавал историю Даниил Щербаковский — известный этнограф, археолог, музеевед. Девушка знакомится даже с «Ілюстрованою історією України» Грушевского, не говоря о Добролюбове, Белинском, Чернышевском, Писареве. Заканчивает гимназию с золотой медалью и мечтает о высшем образовании, которое тогда в Российской империи женщина могла получить в единичных учебных заведениях. В их числе были и Бестужевские высшие женские курсы в Санкт-Петербурге. Надежда отправляется туда. Тогда в Петербурге существовала довольно влиятельная украинская община и соответственно — «Украинское студенческое землячество», которое все ощутимее втягивало юную курсистку в орбиту своих интересов.

Разразилась Первая мировая война. Надежда Суровцова работает медицинской сестрой в так называемом украинском лазарете в Петербурге на Тучковой набережной, одновременно продолжает обучение и занимается делами студенческого землячества. Суровцова секретарствует в петроградском подпольном украинском университете (власть с началом войны запретила все «сепаратистские» институты).

Но вот произошла долгожданная Февральская революция 1917 года. В Украине возникает Центральная Рада во главе с Михаилом Грушевским, и двести украинских студентов-петербуржцев делегируют Надежду в Киев, чтобы она спросила, нужны ли они на Родине. Делегатку принимает Грушевский и благословляет: «Пусть едут!» Саму же Надежду как инструктора УЦР посылают на Уманщину. Здесь она ведет агитационную работу, ездит по селам, ее избирают заместителем уманского «Крестьянского союза».

Тем не менее она решает продолжить незаконченное петербургское образование в Киевском университете. Суровцову берут на небольшое жалованье на должность делопроизводителя-машинистки в департамент по делам беженцев при генеральном секретариате внутренних дел — под руководством Владимира Винниченко и непосредственно Александра Шульгина и Костя Лоского.

Во время нашествия на Киев большевистского войска Муравьова Суровцова находится на нелегальном положении, а после возвращения правительства Украинской Народной Республики продолжает работу до тех пор, пока власть не захватил гетман Скоропадский. Винниченко, Сидоренко, Коновалец и другие пытались спасти Центральную Раду и предложили Грушевскому стать диктатором Украины. Как вспоминала Суровцова, которую послали передать ему это, «Михайло Сергійович підскочив, немов опечений: «Я? Голова парламенту — диктатуру?! Ніколи!». Надежда Витальевна продолжила работу в гетманском министерстве под началом Дмитрия Дорошенко.

Во времена Директории Суровцову пригласили в состав украинской делегации, которая выехала во Францию на Версальскую мирную конференцию. Думали, на месяц-другой, но произошло не так, как предполагали... Надежда тогда вообще не доехала до Парижа — из-за сложной политической ситуации в Европе. Задержалась в Швейцарии, а потом — в Австрии, и на более длительное время. Вот перечень ее должностей и обязанностей: член венского студенческого общества «Сечь», Общества приверженцев образования, Женского союза (заместитель председателя), Международной женской Лиги мира и свободы, председатель, а со временем, когда его возглавил Грушевский, секретарь комитета «Голодным Украины», член зарубежной Национальной Рады, зампред Общества прогрессивных журналистов Европы, член австрийского филиала группы Ромена Роллана и Анри Барбюса «Клярте», входила в состав интернационального президиума Лиги мира и свободы и так далее. «Все це давало мені змогу не тільки пізнавати широке віденське, європейське, інтернаціональне життя, але одночасно і порівнювати з тим, що я бачила в українських емігрантських організаціях».

Надежда не забывает и об учебе. Посещает лекции в Венском университете, собирает необходимые материалы в библиотеках. И не только заканчивает университетский курс, но и пишет диссертацию на тему «Богдан Хмельницкий и идея украинской государственности», защищает ее и получает степень доктора философии... 30 июня 1920 года в университетском зале Вены она получает диплом. Первая женщина из Украины — доктор философии.

Кто-то из читателей может подумать, что Суровцова в Вене купалась в роскоши. Вовсе нет! Ведь подавляющее большинство перечисленных обязанностей, выполняемых ею, были на общественных началах. Надежда Витальевна вынуждена была подрабатывать изготовлением кукол «на импорт», переводами с разных языков. С этой целью к немецкому, который хорошо знала, добавила усовершенствование французского и английского языков на специальных курсах. В результате появились переводы на украинский язык книг «Путешествие в Индию» Бонзельса, «Сверчок за печкой» Диккенса, «Лорд Фаунтлерой» Бернет, «Айвенго» Вальтера Скотта. Пробовала себя и в оригинальном творчестве. Написала пьесу «За ґратами» для рабочего клуба «Единство», предлагала публицистические статьи в различные периодические издания.

Надежду Суровцову посылают делегатом на конгресс Лиги мира и свободы, проходивший в Гааге, а на следующий год — в Амстердаме. Она была участницей всех конгрессов Лиги, созывавшихся во Франкфурте Вюртембергском, в Дрездене, Париже, в Свансморе в США. Ее пригласили в Вашингтон, чтобы она поехала с лекциями по Соединенным Штатам и Канаде. Лекции имели политический характер, не везде молодую женщину встречали с цветами, в частности и украинская диаспора. В это время Суровцова попала под идейное влияние представителя советской Украины в Австрии Юрия Коцюбинского и даже вступила в коммунистическую партию Австрии (1924 год)...

Возвращение

После возвращения в Украину Суровцова вместе с Семеном Витыком (вице-президентом ЗУНР) по заказу министерства иностранных дел составили картотеку украинских деятелей, находящихся за границей. «Цілком можливо, це заподіяло немало лиха українським діячам, але робили ми те обоє в щирім переконанні, що то потрібне і робиться на користь батьківщині і комуністичній справі... «Яничари» таборів соціалістичного та національного, ми віддано працювали для своєї партії, батьківщини, комуністичної ідеї. Незабаром нас обох було знищено тими, в руки яких ми передали свою роботу, знищено, затавровано самих зрадниками, змішано з останнім брудом. Що ж до картотеки, то вона напевне придалася тим, хто так безоглядно нищив згодом комуністів і некомуністів України».

О личной жизни Надежды можно только догадываться из ее по-мужски сдержанных скупых заметок. В уманские гимназические годы и питерские студенческие ее пассией, вероятно, был Святослав Романовский, «математик по призванию». Они много дней провели рядом. Позже встретились в Женеве. «Людина ця була мені дуже близька, нас розлучила світова війна, і вже кілька років як перервалося навіть листування... Майбутня зустріч схвилювала мене, і на душі було моторошно». Со временем Романовский в Лозанне женился на француженке.

С Александром Полюгой-Шубертом Надежда познакомилась в Киеве, где они вместе работали в департаменте по делам беженцев. Галичанин, судя по фамилии, — наполовину украинец и наполовину австриец. Он постоянно сопровождал Надежду в путешествиях по Европе, они вместе отдыхали на озере Лугано в Швейцарии, вместе жили в венском пансионе фройлен Петернель, где, кстати, жило много украинцев. Как пишет историк Ярослав Дашкевич, хорошо знавший Надежду Витальевну на склоне ее лет и которому она открылась, «не только политические, но намного более глубокие личные мотивы (разрыв с Александром Шубертом-Полюгой, выехавшим со временем в Африку) стали причиной ее выезда в апреле 1925 года из Вены на Восток».

Тогда немало украинцев все же возвратились. Вспомните писателя Владимира Самойленко, актера Николая Садовского, математика Николая Чайковского, литературоведа Андрея Никовского, семью Антона Крушельницкого, да и самого Михаила Грушевского. У каждого из них были свои мотивы. Кто-то сомневался (Александр Олесь, Спиридон Черкасенко, немного и Владимир Винниченко), но крутой поворот в политике большевиков в конце 1920-х отрезвил их и удержал за границей. А 1923—1927 годы были временем украинизации и заигрывания компартийцев с интеллигенцией, ее призывали вернуться домой и работать в Украине, а не мыкаться по чужбинам... С этой целью в зарубежных посольствах работали соответствующие кадры.

Почему-то в подобных случаях исследователи выдвигают на первый план политические мотивы. Так сказать, сознательный фактор. Не без этого. Но часто решающим является подсознательный, эмоциональный, интуитивный. Возможно, именно так было у Надежды Суровцовой: «Я без краю тужила за Україною… Ми згадували вечорами Умань. Адже там у мене лишалися батьки: паралізований вже сім літ тато і мама-вчителька, що зазнала усього, що тільки можна було за ці літа, і за чоловіка, і за мене. Її будиночок на Нагорному... хто тільки його не захоплював, хто тільки там не перебував?!»

К тому же драма в личной жизни: разрыв с любимым... В этот момент и подвернулся Адольф Абрамович Йоффе — полномочный представитель СССР в Австрии. «Проте раніш, як остаточно вирішити їхати на Україну, я мала ще серйозну розмову з Йоффе. Я спитала його щирої думки, чи потрібні на Україні такі люди, як я. Я мала там повчитися і знову їхати на роботу в Америку. І одержала переконливу відповідь. Йоффе сказав мені чимало приємного щодо моєї особи і висловив упевненість, що моя подорож і робота принесуть користь. Мій боже, як мало користі встигла я принести за ті два роки, що пробула на волі до свого арешту!.. Йоффе помилився, але не встиг дізнатися про мій кінець, бо сам кінчив самогубством (в 1927 году. — Ю.Х.)».

Итак, рубикон перейден, и весной 1925-го Суровцова оказывается в Москве. Но в Белокаменной долго не задерживается, потому что стремится сердцем в Украину. Именно в Харькове, тогдашней столице, нашлось применение энергии и опыту молодой деятельницы. Она работает в различных учреждениях: на кинофабрике, где рецензирует сценарии других авторов и старается создавать собственные; ездит по селам с пропагандистской целью «смычки города с селом»; в Наркомате иностранных дел, где готовит справки для члена коллегии Александра Шлихтера, с которым познакомилась еще в Австрии, когда он был торговым представителем СССР; редактором РАТАУ; редактором Главлита. Одновременно поступает в аспирантуру известного историка Украины Дмитрия Багалия. Но ведь у нее уже есть диплом доктора философии именно за диссертацию на историческую тему! — вспомнит читатель. Да. Очевидно, венский «буржуазный» диплом не признавался в советской Украине, так что научную карьеру нужно было начинать сначала... Суровцову интересует декабристское движение в Украине.

Жизнь ее в Харькове в самом деле была интересная. Она оказалась в центре художественного и частично политического бытия. «Тип життя був богемний. До мене заходили, коли хотіли, ключ лежав у відомому місці, їжа, вино були до послуг гостей, під час моєї відсутности приходили, їли, пили, спали, працювали. Наприклад, Сашко Досвітній у мене писав свого романа, бо вдома тоді були малі ще діти, і це заважало роботі». Гостили у Надежды или она у них — деятели искусства Александр Довженко, Иван Падалка, Михаил Яловый, Павло Тычина, Остап Вишня, Петро Панч, Мыкола Бажан, Юрий Яновский, Майк Йогансен, Валериан Полищук, Михайль Семенко, Владимир Сосюра, Мыкола Хвылевый, Гнат Хоткевич, Лесь Курбас... Кроме того, политики — Юрий Тютюнник, Михаил Левицкий, Гриць Коссак, Карло Максимович, уже упомянутые Шлихтер с женой, академик Багалий, профессор Александр Оглоблин, ученый и писатель Николай Горбань и другие. Такой широкий круг знакомств и интересов со временем сыграет злую шутку с нашей героиней...

Как творческая личность, она не только наблюдает и поощряет потуги друзей, но и сама оттачивает перо: переводит с английского языка художественные произведения, пишет и печатает репортажи, публицистические новеллы, увлекается «строительством нового». Вот окончание одного из опусов Надежды Суровцовой: «... Далеко, широкими степами, до самих забутих сел, піде наше місто, міцною рукою поведе на новий шлях, згаснуть убогі каганці, що сизим гнетючим димом застеляють очі по білих хатинах, а натомість загориться на білий світ ясним полум’ям п’ятикутня зоря». С учетом характера автора написано вполне искренне. Подготовила и сборник новелл, о котором отозвался профессор-литературовед, будущий академик Александр Билецкий развернутой рецензией для Госиздата, подытожив: «Отмеченная печатью таланта книга заслуживает внимания».

Интересуется творчеством Суровцовой и ГП... Еще в Москве Надежда Витальевна обратилась с просьбой перевести ее из австрийской компартии в КП(б)У. Ответа ждала два года и взамен получила вызов в харьковское ГПУ. Там без особых церемоний ей предложили стать секретным сотрудником и доносить на знакомых высоких чиновников. Надежда однозначно отказалась. «Пожалеете!» — пригрозил гэпэушник. — «Никогда!» — ответила.

В это время она наконец-то решила создать семью со своим другом Григорием Петренко, заведующим пресс-бюро Наркомата иностранных дел, думали приобрести квартиру в строящемся писательском доме «Слово». По повторному вызову в ГПУ ей не позволили даже забежать домой и собрать вещи. «Вам придется поехать в Москву! — приказал гэпэушник. — Вы арестованы». Таким образом Суровцова снова оказалась в Москве и получила помещение... на Лубянке, 2. Адрес хорошо знаком многим униженным.

Арестован и Григорий Петренко, исполнявший в то время обязанности заместителя наркома иностранных дел (кстати, он был также и отличным переводчиком, переводил с немецкого языка на украинский литературные произведения). Позже они ненадолго встретятся в неволе, чтобы расстаться навеки...

Надежде Суровцовой уже в Москве снова предложили секретное сотрудничество с органами, и снова — безрезультатно. Следователь показывает ей некролог в варшавской газете «Возрождение», где написано, что Суровцова арестована большевиками и расстреляна, «земля ей пухом»... Таким образом следователи хотели морально уничтожить мужественную женщину, мол, о ней все равно уже никто не вспомнит, но напрасно. Она понесла свой крест, не сломавшись.

Надежде Витальевне без суда объявили приговор: согласно статье 58, пункту 6, она осуждена к пяти годам заключения на Соловецких островах — за «германско-польско-немецкое шпионство». Шел 1928 год...

Испытания

Началась тюремная одиссея. Московская Бутырка, Ярославльский политизолятор (вместо Соловков), харьковская Холодная гора (тут ей предложили подтвердить причастность ее друзей Чечеля, Мазуренко, Шрага, Голубовича и самого Грушевского к сфабрикованному ГПУ так называемому «делу УНЦ», но она отказалась подписывать). Снова Ярославльский политизолятор, где тогда сидели многие известные украинские деятели, осужденные по делам СОУ, УНЦ, УВО... Здесь Надежда нашла и душевного друга, это была трогательная «любовь сквозь решетку», когда у влюбленных была краткая возможность поговорить во время общих прогулок на тюремном дворе и перестукиваться через стену камеры. Сохранилось фото молодой Суровцовой с надписью: «Моему ненаглядному мужу Димитрию Олицкому от его Надии. 1.8.1932». Затем — три года ссылки в Архангельск, год относительной свободы — в это время она работает в Архангельском краеведческом музее и, главное, официально вступает в брак с Дмитрием Олицким. То был год недолгого счастья... Олицкий, на девять лет моложе Надежды, учился в Московском университете на физико-математическом факультете, преподавал химию и биологию в различных учебных заведениях Курска и в Подмосковье, был уволен с работы за отказ одобрить расстрел 48 коллег, осужденных «за вредительство», арестован и осужден. После заключения его сослали, как и Суровцову, в Архангельск.

Но... В ноябре 1936 года вновь арестована Надежда Витальевна, «знову без суду, але зі зводинами, коректор-колега, опустивши очі, підтвердила, що я сказала, нібито 21 грудня — найтемніший день. Це інтерпретували як випад щодо дня народження Сталіна. Про нього й мови не було, а жінка була малограмотна, і я їй роз’яснювала проблеми сонцестояння»... А в апреле 1937-го арестовали также Дмитрия Львовича и 3 ноября расстреляли в архангельской тюрьме. Жена не знала об этом, потому что ее уже гнали этапами все дальше и дальше... Все еще надеялась, и в письме к подруге писала: «Життя прекрасне, хочу дожити до зустрічі з Дімушкою, доживу».

Вологодская, Иркутская пересыльные тюрьмы. Владивостокская и, наконец, — Колыма. Невольнический физический труд в теплицах и на огороде Колымской исследовательской станции, на Эльгене, тут она встретила венскую подругу — осужденную Екатерину Грушевскую...

Что помогало Суровцовой выжить? «...У мене нікого й нічого не було. Навіть з тими двома людьми, котрі підтримували зв’язок зі мною, я була надзвичайно замкнута і майже відчужена. Силу свою я брала саме з цієї безвихідної відірваности від минулого. Мені нічого не було потрібно, в мене нічого й не було. Я не сходилася близько ні з ким упродовж багатьох років, майже до самого кінця перебування в таборі. ...Ця відірваність вберегла мене від багатьох розчарувань, гіркоти та зробила перебування в таборі надто безрадісним, з одного боку, а з другого — вселила впевненість, що я абсолютно нікому не потрібна й не можу бути потрібна...».

Заканчивался срок заключения в ноябре 1941 года, но освободилась Надежда Суровцова летом 1942-го, дав обязательную подписку о дальнейшей работе в «Дальстрое». Тем не менее найти такую работу оказалось непросто. После нескольких месяцев безработицы и голодания ее наняли домработницей к какому-то заведующему магазином. Домработница, знавшая семь языков... Хозяйка хвасталась своей служанкой и показывала гостям, как чудо. Посмотреть на нее и побеседовать приезжали издалека, но это мало утешало.

До тех пор, пока не нашла друга — латыша Андрея Крумена. «Спало нам обом на думку спробувати разом доживати життя, нестерпне самотою. Ми сильно сваримося, дружньо миримося, і зовсім не схожі на справжніх, дорослих, тутешніх людей. Але нам добре і тепло внутрішньо, хоч ми дуже різні люди.... Квартирка наша на півтори кімнати наче в зубожілих ущент старосвітських поміщиків. Усе саморобне — ганчірочки, картинки (мої копії Левітана і Куїнджі — більш не знайшла репродукцій у всій доступній мені тайзі). ...Нерішуче й потрошку два роки вже поволі пишу. Тільки, на жаль, все це лежить. Нікуди».

Уехал в командировку Крумен и не вернулся. Скучала по нему очень... Снова сама, со старым котом...

...Приближался 1950 год. Она уже давно не была домработницей, стремилась иметь менее зависимые профессии и многие из них испробовала: огородница, путеец, мелиоратор, маляр, ягодница, кухарка, лесоруб, переводчица с английского языка инструкций по монтажу американских машин, и даже мыла золото... Но вот как-то ночью ее разбудил настойчивый стук в дверь... Нежданные гостьи — четверо гэбистов.

— Оденьтесь! — скомандовал майор.

— Но отвернитесь хотя бы...

— Нет! Где у вас взрывчатка, валюта, переписка?

— Взрывчатку ищите сами, валюта — пожалуйста, советская, в моей сумочке, а относительно переписки, то вы ее читали раньше меня, я же, наученная опытом, не имею привычки хранить письма и сразу же их сжигаю.

Начался обыск. Словари и учебники бросили в один мешок, художественную литературу — в другой. Две венские статуэтки майор Белов положил в свой карман, мол, для лучшего сохранения, — и только их Надежда Витальевна и видела... Повели заснеженной ночью в местную тюрьму, называвшуюся специзолятором.

И снова — тюремные камеры, зона лагеря, тюремная больница... Все сначала. Замкнутый круг. Собственно, и четких обвинений не было. Пожалуй, «для профилактики» взяли, потому что началась война во Вьетнаме... За год Надежде Суровцовой и другим политическим, отбывшим «срок», предложили подписать, что они «в дальнейшем до особого распоряжения переходят на положение ссыльных в Сеймчане, и в пределах трех километров могут существовать свободно... Появляться на регистрацию каждые две недели».

Смерть выродка Сталина и расстрел главного палача-гэбиста Берии вселили в Надежду Витальевну, как и в миллионы советских политзаключенных, надежду. Хотя было ей под шестьдесят и, казалось, жизнь уже прожита...

Пыталась возобновить давние знакомства, напомнить о себе. «Писала я минулого літа (1953 року. — Ю.Х.) Бажанові — поет-академік та інше. Це просто Колька Бажан з Умані, знала його маму і його, 19-літнім хлопчиськом, починаючим і «подаючим надії». Хотіла дістати через нього працю літературну. Була в нього моя знайома, їздила звідси у відпустку, киянка одна. Злякався — підібгав академічний хвіст, не мичить, не телиться. Так і полишили ми його. Наступна черга буде за Тичиною — так, у якості «бідної родички», терзатиму по черзі великих людей, своїх колишніх скромних кімнатних знайомих...».

1954 год. «Мене звільнили, нарешті, від заслання і зняли судимість — тобто зовні я рівна всім і маю документи і право писати «несудима». Легко сказати, так? А 27 років життя? А все інше? Та нехай. В труну мене можна буде покласти з паспортом, про який так гарно написав Маяковський».

Суровцова идет в местную газету и предлагает услуги редактора или корректора. Отказ. В районном отделе народного образования, куда она обратилась как знаток многих иностранных языков, в работе преподавателя также отказали.

Надежда Витальевна все же обращается к депутату Павлу Тычине с просьбой посодействовать и к генпрокурору СССР Руденко с требованием пересмотреть ее дело и признать решения карательных органов ошибочными. Ее не удовлетворяет только «снятие судимости и амнистия». С аналогичной просьбой к генпрокурору в ноябре 1955-го обращается и Тычина. Надежду Суровцову полностью реабилитируют в 1956 году, а в начале следующего она появляется в Киеве как «равноправная гражданка Украины». После 29 лет перерыва...

Возвращение навсегда

Теперь — радушная встреча в Союзе писателей с Бажаном и Смоличем, обещания принять участие в ее литературных делах... Суровцова подает рукопись новелл, когда-то одобренных Александром Билецким, в издательство «Радянський письменник». Попадает рукопись к литературному критику Михаилу Острику, а он, положительно оценив тринадцать новелл из шестнадцати, делает такой вывод: «Вопрос в принципе: есть ли потребность сейчас, когда сама жизнь уже утвердила литературу социалистического реализма, издавать вещи, появившиеся в 20-х гг. — то есть в период напряженных поисков новых художественных форм, — как результат отхода от реалистических принципов. Думаю, что нет, и отсюда вывод: рукопись Надежды Суровцовой нужно отклонить и вернуть автору. 11.ХII.58 г.».

Можно себе представить ее состояние. Мучительные сомнения охватывают душу. «Я ніколи за весь час так не нервувала, як перший час після реабілітації. Сколихнулося стільки споминів, стільки думок про те, як же жити тепер заново далі... Боже мій, коли б то раніше! Якби не так пізно, ледь не на краю могили, коли ми вже нікому не потрібні, й на нас дивляться з жалістю та поштивістю, та не як на людей, а вже просто як на музейні чучела. А так хочеться жити, а життя минуло...».

Тем не менее жизнелюбивый характер побеждает. «Тому, хто звідав солодку гіркоту літературної праці, не позбутися туги за творчою роботою. Неповним здається життя, коли воно не лишає сліду пережитого, особливо ж, коли було воно багате та красиве. В наші часи це обов’язок тих, хто присвятив себе відображенню життя, карбуванню стрімкого бігу літ». И Надежда Суровцова начинает писать «Спогади».

В Умани селится в своем родительском доме, отсудив его у чужих людей, которых поселила туда власть. Это тоже стоило немало здоровья... И отдается общественной работе, имея небольшую пенсию, заработанную на Севере. В Умани она собирает книги, картины, скульптуры и приводит в порядок библиотеку для местного краеведческого музея, проводит там экскурсии, и не только в музее, но и в известном парке «Софиевка». Переводит с французского языка на украинский и русский книгу 1846 года издания об истории «Софиевки». Даже больше, работая в библиотеках Киева и Львова, собрала уникальные материалы о парке и его героине — графине Софии Потоцкой, передала собранное польскому историку Ежому Лоеку, а тот написал по этим (и другим) материалам книгу «Історія гарної бітинки. Розповідь про життя Софії Віттової-Потоцької (1760—1822)». Какой-то период Суровцова возглавляет Уманское общество охраны памятников истории и культуры. Удается реставрировать заброшенный костел и в его помещении открыть Уманскую картинную галерею. На воплощение этой идеи Надежда Витальевна потратила 10 лет.

Незаурядный интеллект и порядочность Суровцовой привлекали к ней и старых, и молодых. Как когда-то в Харькове. Главным образом, людей с критическим отношением к существующей власти. Историк Ярослав Дашкевич, бывший политзаключенный и частый гость вместе с женой Людмилой в жилище Суровцовой, описывает, как формировался уманский «салон пани Надежды». Киевляне Федор Сарана, Людмила Проценко, Григорий Кочур с женой Ириной, Михайлина Коцюбинская, Леся Падун-Лукьянова, Лариса Скорик, львовяне Антин Будзан, Екатерина Матейко, Галина Дыдык, Надежда Мудрая, Дария Гусяк, Екатерина Зарицкая (будучи во Львове и Карпатах, Суровцова возобновила давние связи с Николаем Шрагом, Еленой Степанив, Дмитрием Исаевичем, познакомилась с Иваном Крипьякевичем и Еленой Кульчицкой), москвичи Вячеслав Кропоткин и Эльвира Грунина, рязанец Александр Солженицын (кстати, изучал воспоминания Суровцовой у нее дома и ссылался на них в «Архипелаге ГУЛАГ»), уманчанин Виктор Некипелов с женой, Екатерина Олицкая, сестра незабываемого Дмитрия Олицкого, также «отсидела» тридцать пять лет (осталась жить у Надежды Витальевны в Умани), и многие другие...

После относительной общественно-политической оттепели в Советском Союзе конца 1950-х — 1960-х годов настали брежневские времена. Ситуация возвращается на круги своя. Надежда Витальевна имеет своеобразный «домашний концлагерь». КГБ старается изолировать ее от общественности. И не только. Вспоминает Леся Падун-Лукьянова: «Большая часть письменных воспоминаний Суровцовой систематически попадает в пасть ненасытного и недремлющего дракона госбезопасности, потому что наскоки на жилище пожилой литераторши продолжаются до ее смерти. Изымают и потом утверждают, что «сожгли как идейно вредное». Не позволяют вспоминать ни о встречах с Павлом Тычиной и его помощи в деле ее реабилитации, ни об Остапе Вишне и Лесе Курбасе, ни о чем и ни о ком. Ордер на обыск предъявляют исправно. Где-то ограблен магазин — ищут у Суровцовой. Кто-то якобы в магазине дал в кассе фальшивую купюру — идут к Суровцовой. Почти слепая (еще катаракты не дозрели и их не оперируют), сама, 83-летняя, она, по убеждению уманского прокурора Юрия Васильевича Авдеева, изготавливает в одиночестве фальшивые 25-рублевки. Фальшивых денег не находят, но — не идти же из дома с пустыми руками — забирают шесть общих тетрадей — рукопись почти на тысячу страниц, старательно переписывают в протокол первые и последние слова из каждой тетради. А где же те тетради? Авдеев считает, что их как вещевые доказательства подшили в уголовное дело милиции о фальшивых деньгах... Но пришили, наверное, гнилыми нитками, потому что эти тетради «оторвались» и до сих пор их не нашли, какие сейфы их поглотили — неизвестно. Эти наскоки очень травмировали морально, потому что огромная жажда работать для своего народа не угасла в ней до самой смерти...».

Последние месяцы жизни Надежда Витальевна тяжело болела. Из родни никого не осталось, поэтому о ней заботились друзья — львовянки Людмила Шереметьева-Дашкевич и Дария Гусяк и уманский рабочий и поэт Дмитрий Калюжный. Умерла Суровцова 13 апреля 1985 года, похоронена в Умани.

29 лет в неволи, 29 — после реабилитации, огромный объем литературного труда — и все «в ящик». За это время писательница увидела напечатанным один-единственный рассказ «Маленьке шахтареня»... Признание и, если можно так сказать, слава пришли к ней, как у нас принято, посмертно. С 1989 года и в 1990-х о ней появляется немало публикаций в периодической прессе, публикуются и отрывки уцелевших от кагэбистов воспоминаний Надежды Суровцовой.

Издательство имени Олены Телиги по инициативе Леси Падун-Лукьяновой и после приведения ею в порядок в 1996 году издает уникальные «Спогади» Надежды Суровцовой, а в 2001-м интереснейшие ее «Листи», книга первая; еще немалое эпистолярное наследие ждет издания.

Еще в 1992 году Дмитрий Калюжный начал ходатайствовать перед уманской властью о создании в домике Надежды Витальевны ее мемориального музея. Пообещали. Все это время Калюжный заботился о сохранности домика за свой счет: перекрыл шифером крышу, отремонтировал комнаты и даже поставил памятник Надежде Витальевне! Впрочем, и городская власть время от времени вспоминала о выдающейся землячке. На ее столетие в марте 1996 года на стене дома открыли мемориальную доску и рядом портрет Суровцовой.

И вот в этом году городской голова Умани заверил Калюжного, что в 2003 году музей все же откроется, примет первых посетителей... Общественность надеется на это. Как надеялась бы Надежда Витальевна Суровцова. Ведь такое отношение к людям и жизни было у нее в крови.

«Я не виграю у позиках, — писала она, — мені не щастить у коханні, політиці, кар’єрі та в усіх видах прихильності до мене з боку оточення. Але оскільки я витримала всі прикрощі досі, й це виробило певний імунітет, то я сподіваюся і далі не втрачати ні бадьорості, ні смаку до життя».

Как тут не вспомнить Гетевское крылатое: лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой. И выживает таким образом. В жизни и в памяти человеческой.