50 лет назад семь англо-американских армий, пересекшие Рейн, вступили на территорию Германии. То, что предстало взору танкистов и следовавших за ними пехотинцев, в корне изменило психологию и мировосприятие десятков тысяч солдат и офицеров. Они увидели, помимо улыбающихся во весь белозубый рот «фрейлейн» и подтянутых бюргеров в чулках и тирольских шляпах, еще и горы трупов в освобождаемых ими концлагерях. Германия Гёте и Шиллера в одночасье уступила место Германии Гиммлера, Кальтенбруннера и Эйхмана.
Войска западных держав освободили сотни тысяч чудом выживших узников немецких и австрийских концлагерей. То, что они там увидели, заставляло обратить к цивильному немецкому населению сакраментальный вопрос: «Как вы могли опуститься до такого?». Парадоксом до сих пор остается то, что сами немцы не могли ничего на это ответить. Знали ли простые немцы о злодеяниях нацистов или нет, они остались в истории косвенными соучастниками массовых преступлений.
Одним из «предпоследних» приказов Гитлера было распоряжение либо уничтожить всех узников концлагерей, либо вывезти их в «тыл». Выполнить этот приказ под бомбами союзников и на фоне отступления, а то и бегства боевых частей вермахта не представляло никакой возможности. Едва передвигавшихся лагерников грузили в товарные вагоны, но при малейшем заторе в пути эсэсовцы попросту расстреливали или, в лучшем случае, бросали их на произвол судьбы.
Освобождая очередной уже покинутый эсэсовскими охранниками лагерь, будь то Ордруф, Дахау или Бухенвальд, солдаты союзных армий не могли отделаться от чувства ужаса, причем первое, что они ощущали и долгие годы не могли забыть, был запах разлагающейся человеческой плоти. Выжившие узники — обтянутые кожей скелеты — были настолько истощены, что многие даже были не в состоянии, каждый на своем языке, сказать спасибо освободителям. Те, впрочем, и не требовали благодарности: просто старались понять, что же происходит и что происходило. Старались — и не могли.
Большинство узников встречали освободителей со страхом, поскольку военная форма в их глазах предвещала скорую и мучительную смерть. Те, кто все-таки разобрался в происходившем, лепетали «Виват американен!», но сразу же добавляли два немецких слова «эссен» и «вассер» — «еда» и «вода».
Неподготовленные и непроинструктированные англосаксы поначалу отдавали этим несчастным все, чем могли с ними поделиться, но вскоре выяснилось, что они невольно добивали оставшихся в живых. После длительного голодания желудки узников не могли сразу же начать воспринимать нормальную пищу, и многие из освобожденных погибли в страшных мучениях. Позже был издан армейский приказ не кормить самочинно вчерашних лагерников, какими бы отчаянными ни были их просьбы. Создавались специальные кухни и медпункты, где раздавались безопасные порции бульона или делались инъекции глюкозы.
Иногда потерявшие представление об окружающем мире узники вступали в ожесточенные стычки друг с другом из-за американской сигареты или пластинки жевательной резинки. Американцы, освободившие лагерь в Ландсберге, были настолько поражены увиденным, что сами несколько дней не могли есть и вывалили пищу в большой мусорный контейнер. Бывшие заключенные немедленно добрались до этого сокровища —и многие из них погибли, неумеренно поедая «бессмысленно уничтожаемое добро».
Уже после смерти Гитлера число жертв его режима продолжало расти. Десятки тысяч людей погибли, будучи формально уже свободными. Тиф, другие инфекционные болезни и недоедание — основные причины их смерти. Американцы и англичане были рады помочь, но зачастую просто не знали, как это сделать.
Многие американские офицеры задавали себе банальный вопрос: осознают ли рядовые, «благопристойные» немцы мерзость политики режима, по отношению к которому они оставались до конца лояльными? Выяснить это решил, в частности, командир американской части, освободившей Ордруф, — полковник Хейдон Сирс, назначенный впоследствии атташе при миссии США в Берлине.
Сирс в сопровождении конвоя наведался в местный бургомистрат и «пригласил» бургомистра с супругой побывать в концлагере. Там этой немецкой чете помимо гор трупов и кучки выживших узников были показаны орудия пыток, применявшихся эсэсовцами.
— Я вообще ничего не знал о существовании лагеря, — пролепетал герр бургомистр.
— Я тоже, — добавила его шокированная жена.
— Но запах? — удивился американец. — Вы же не могли не чувствовать запах.
— Да, теперь я его чувствую. Раньше — нет, — ответил немец.
Сирс отпустил гостей, взяв с них обещание явиться на следующий день вместе с другими жителями Ордруфа. Наутро в лагерь пожаловали сливки местного общества, но ни бургомистра, ни его жены с ними не было: супруги покончили с собой — повесились в собственном доме.
«Я привык считать немцев культурными людьми, — сказал Сирс ордруфцам, — но то, что я увидел здесь, выходит за рамки человеческого понимания...»
Американцам в последние недели войны то и дело доводилось слышать из немецких уст фразу «Мы ничего не знали», но это полуоправдание только разжигало ярость солдат. Освободив очередной лагерь, американские военные входили в близлежащий город или деревню и сгоняли жителей на «принудработы». Банкиры и булочники вынуждены были рыть братские могилы, в которые опускались тела погибших узников.
Полковой хирург Филип Лиф, вошедший со своей частью в Бухенвальд через два часа после того, как из лагеря бежали эсэсовцы, до войны изучал в Гарварде немецкую классическую литературу. В лагере, одном из крупнейших в Германии, оставалось более 20 тысяч живых узников. По злой иронии судьбы или по воле властителей рейха лагерь был сооружен рядом с Веймаром, родиной немецкой демократии и городом, где жили и творили Гёте и Шиллер. В лагере Лифу показали абажуры и переплеты записных книжек, изготовленные из человеческой кожи для жены коменданта Бухенвальда Ильзы Кох. «Могло ли все это быть в действительности?» — в ужасе спрашивал себя Лиф — и не находил ответа.
Многие солдаты и офицеры, пользуясь своими «Кодаками» и трофейными «Лейками», успели по горячим следам заснять самые чудовищные сцены. Наугад они выбирали кадры, которым затем было суждено войти в историю. Иначе, наверное, никто бы не поверил...
У узников были свои психологические проблемы. Свыкнувшись с мыслью о неминуемой смерти, они не верили своим глазам, встречая американцев. В Дахау 15-летняя католичка Янина Сивинска стояла у стены с завязанными глазами, ожидая эсэсовского расстрельного залпа. Стоять ей пришлось долго. До тех пор, пока молодой американский солдат японского происхождения не снял с ее глаз повязку. «Немцы позвали на помощь японцев», — подумала девочка. Она попросила солдата поскорее пристрелить ее.
«Не бойся, — ответил тот. — Ты свободна...»
Пословица гласит, что месть — «блюдо, которое следует подавать холодным», но многие американские солдаты явно преступали устав и относились к эсэсовцам не как к военнопленным, а как к хищным животным. Один из заключенных Бухенвальда по имени Шмуль, показав американскому рядовому Алексу Шенбергу на пленного эсэсовца, сообщил, что тот лично убил его жену и ребенка. Шенберг протянул Шмулю свой пистолет: «Пристрели его». Шмуль взял пистолет, но после минутного колебания вернул: «Нет, я не могу его застрелить».
Далеко не все узники испытывали колебания такого характера. В большинстве случаев эсэсовцев только что не разрывали на куски. Только в Бухенвальде более восьмидесяти бывших охранников были забиты палками или удавлены голыми руками. Многие эсэсовцы пытались скрыться в лесу, но освобожденные узники организовали поисковые группы и вылавливали своих недавних мучителей. Расправа была короткой.
В Дахау в самосуде приняли непосредственное участие американцы. Лагерь был освобожден подразделениями 42-й и 45-й пехотных дивизий. Солдаты обнаружили здесь на подъездных путях два состава, набитых полуразложившимися трупами. Освободители не поверили своим глазам. Многие солдаты по-детски плакали. В самом Дахау еще оставалась часть эсэсовцев, поднявших белый флаг. Несмотря на это, всех немцев перестреляли поодиночке.
Продвигаясь в глубь лагеря, американцы увидели офицерский городок — аккуратные домики, обсаженные розовыми кустами. А неподалеку на стене одного из бараков для заключенных был распят прибитый гвоздями узник. Американцы согнали сюда около сотни последних пленных немцев, причем некоторые из них были подняты с госпитальных коек. Всех расстреляли из пулемета. Еще дышавших добили недавние узники.
На следующий день после освобождения лагеря в Ордруфе сюда прибыли американские генералы — Дуайт Эйзенхауэр, Омар Брэдли и Джордж Паттон. Они входили в лагерные ворота, сияя улыбками как великодушные победители, но весьма скоро их настроение резко изменилось. Американцы прошли вдоль рва, в который были свалены более трех тысяч трупов, а затем им показали эсэсовские орудия пыток. Брэдли буквально потерял дар речи. Паттон отказался войти в лагерный морг. Вернувшись к своему джипу и взяв себя в руки, он крикнул собравшимся солдатам: «Видите, что творили эти сукины дети? Видите, что делали эти ублюдки? Никаких пленных! Я не хочу, чтобы вы брали пленных».
Верховный командующий союзных войск Дуайт Эйзенхауэр издал специальный приказ, предписывающий командирам частей показывать освобожденные лагеря как можно большему числу подчиненных. «Нам твердят, что американские солдаты не знают, за что они воюют, — сказал Айк. — Теперь они, по крайней мере, будут знать, против чего они воюют».
Эйзенхауэр призвал конгрессменов и газетных редакторов немедленно прибыть на территорию Германии, чтобы впоследствии подтвердить эти факты. Айк боялся, что увиденному им самим никто не поверит. Одному из своих помощников, подполковнику Льюису Вайнстейну, еврею, Эйзенхауэр сказал: «Я не верил в те ужасы, о которых вы мне рассказывали. Я был не прав...»
До того на протяжении всей войны американская пресса довольно скептически относилась к информации о массовых убийствах нацистами гражданского населения. В Вашингтоне знали, что «какие-то нарушения законности» имели место, но никто не верил, например, что количество жертв среди еврейского населения Европы исчисляется миллионами. Это выходило за рамки разумения. Даже традиционно проеврейская «Нью-Йорк таймс» помещала сообщения об эпизодах Катастрофы (которую тогда еще никто так не называл) на внутренних страницах, часто добавляя, что эти сведения «не могут быть достоверно подтверждены».
У правительства США не было недостатка в информации об «окончательном решении», однако в Вашингтоне не хотели заострять внимание на еврейской теме, поскольку никто в Америке не желал массового наплыва беженцев в страну. Считалось, что такой наплыв привел бы к повторению великого кризиса начала
30-х годов.
Картины, представшие взору американских корреспондентов в освобожденных нацистских лагерях, были настолько страшными, что общее впечатление фоторепортеров и журналистов можно выразить двумя словами, произнесенными корреспондентом «Балтимор сан» Ли Макколом в Ордруфе. «Боже правый!» — воскликнул он и больше в этот день не произнес ни слова...
Выступая в Карнеги-холле после возвращения из поездки по Германии, издатель газеты «Сент-Луис пост диспетч» Джозеф Пулитцер заявил, что по меньшей мере полтора миллиона немцев следует расстрелять как военных преступников. В Библиотеке Конгресса была организована экспозиция фотографий, сделанных в немецких лагерях уничтожения. Детей до 16 лет на эту выставку не допускали...
Трагедия Катастрофы остро ощущалась всего несколько лет. Затем ее затмили «актуальные» события: начавшаяся холодная война, экономический бум в Соединенных Штатах, знаменовавший, казалось бы, наступление эры «Pax Americana»...
В 70-е и 80-е годы, однако, тема нацистских преступлений и зверств была извлечена из архивов. Возможно, во многом благодаря еврейской активности, — но не только. Лозунг «Это не должно повториться!» вновь стал актуальным: в разных уголках планеты, увы, происходили подобные вещи, быть может, не столь масштабные, но не менее ужасные для страдающей нации. Вспомним, например, геноцид в Камбодже, в Биафре, в Боснии, в Руанде... Сценарий, похоже, остается прежним.