В восьмом томе Большой Советской Энциклопедии (1972), уже в послесталинские времена, помещены статьи о творце вирусной теории рака академике АМН СССР Льве Зильбере и создателе отечественного пенициллина Зинаиде Ермольевой, удостоенной такого же академического титула. Если в сведениях о З.Ермольевой, в частности, то, что она возглавляла институт пенициллина, а затем Всесоюзный институт антибиотиков, все близко к правде, то в строках о Л.Зильбере все завуалировано. Сообщается, что он работал в Азербайджане, в 1939 и 1945 годах руководил отделами в институте микробиологии и эпидемиологии им. Н.Гамалеи, упоминается о его орденах Ленина, Трудового Красного Знамени, двух Государственных премиях в послевоенные годы и умалчивается о том, что в перерывах между признанием достижений он трижды «награждался» тюрьмой. «Что мне упреки в вирховианстве, — сказал он в конце жизни, — если меня обвиняли в измене Родине»… Но возможно, мы бы так и не узнали о его замечательных открытиях, и мир не приобщился бы к озарениям несравненного ума, если бы не страстная борьба Зинаиды Ермольевой за его свободу.
«Ох, трудное дело!»
Впервые микробиолог Лев Зильбер, назначенный в начале двадцатых годов директором института инфекционных болезней в Баку, был арестован после того, как доказал, что вспышка холеры на Каспийском побережье — следствие не завоза ее возбудителя некими шпионами, а результат наличия ее местных дремлющих до времени очагов. Почему эти четкие, лабораторно подтвержденные данные и основанные на них рекомендации, как остановить распространение опаснейшего вибриона, привели к печальному финалу для первооткрывателя, остается загадкой. Ведь глава правительства Закавказской республики, горячо благодаря Льва Александровича, пообещал, что за оказанную помощь, он, беспартийный ученый, войдет в состав АзЦИК — элиту власти.
Но на исследователя нашлись следователи, «органам» было как-то сподручнее ловить несуществующих диверсантов. Одним из них и был объявлен профессор Зильбер как распространитель холеры. Это был полнейший вздор, однако ученый без каких-либо объяснений угодил за решетку. Обстановка в тюрьме была, впрочем, относительно либеральной, к заключенным еще не применяли «мер физического воздействия», и подследственному даже удалось соорудить в камере подобие бокса. Но небо он мог видеть только через краешек окна. На его глазах в жалком закутке без воздуха умирал другой узник, перс, также мифический вредитель.
Но как выбраться отсюда? В борьбу включается Вениамин Каверин — младший брат Зильбера. Единственная надежда, пожалуй, на Горького, ему нравятся книги Каверина, и он симпатизирует молодому прозаику из «Серапионовых братьев». Несколько дней Каверин проводит вблизи дома Горького, надеясь на встречу. Однако письмо Алексею Максимовичу удается передать лишь через биографа Горького Груздева, имеющего к писателю прямой доступ. «Ох, трудное дело!» — хмурится Горький, пробежав содержание послания. И все-таки, очевидно, именно его стараниями Зильбера освобождают.
По мановению Лаврентия Павловича
В середине тридцатых годов Лев Александрович, вновь работающий в Москве, возглавляет научную экспедицию на Дальний Восток в связи с эпидемией неизвестного инфекционного заболевания. Зильбер приходит к выводу, что это клещевой энцефалит, доселе неведомая вирусная атака. Работы его высоко оцениваются, участники экспедиции, за исключением самого Зильбера, удостаиваются Сталинской премии. А за ним, разгадавшим эту тайну, ночью вновь приходят. «Черный ворон» подъедет к его дому и в третий раз, и все три раза, по роковому стечению обстоятельств, это произойдет на глазах его несчастной матери.
В то время при допросах, по решению Политбюро, применялись пытки. Однажды, когда Лев Зильбер был уже академиком, врач-рентгенолог спросил, почему у него неправильно срослись ребра. «Это врожденное», — ответил пациент. На самом деле дефект был «приобретенным».
И тут мы переходим к трогательному союзу Каверина и Ермольевой. Зильбер был женат на Зине Ермольевой, однако ко времени второго ареста они уже разошлись, проживая, впрочем, некоторое время в одной квартире на Сивцевом Вражке. Но забрали победителя клещевого энцефалита по другому адресу на окраине Москвы. Он вновь женат, у него маленький сын. А в перерыве между «посадками» появится еще один мальчик.
И вот Ермольева и Каверин опять начинают штурм Лубянки. Забыв все недоразумения и обиды, Зинаида Виссарионовна (быть может, немного помогает ее отчество) отважно добивается в НКВД разъяснений, доказывая, что Зильберу принадлежат выдающиеся открытия. Увы, она натыкается на глухую стену. Арестовывают ее второго мужа, микробиолога Алексея Захарова. Известно, что он умер в тюремной больнице в 1949 году.
Но она не успокаивается. Удается узнать, что доносы на сотрудников делает директор Мечниковского института партвыдвиженец С.Музыченко. Например, нужнейшую книгу «Руководство по прививкам» он называет фашистской. Зильберовцы, по словам директора, отравляют колодцы и убивают лошадей.
Обращение в высокие инстанции по поводу бессмыслицы всех этих «сигналов» дает определенные результаты. Наверное, еще и потому, что об арестах узнали за границей. Некоторых из оклеветанных выпускают, но Зильбер и Захаров остаются в тюрьме. Составитель облыжных обвинений отделывается легким испугом. Но надежда не покидает мужественных борцов. Каким-то образом становится известно, что сменившему Ежова новому наркому внутренних дел Лаврентию Берии, второму «читателю страны», понравился роман Юрия Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара», и он даже благоволит к автору. Полупарализованный Юрий Тынянов, родственник Каверина и Зильбера, при посредничестве секретаря Союза писателей Ставского добивается невероятного — согласия Берии ознакомиться с делом и даже выслушать по телефону ходатаев. Но разговор не состоялся. Сначала секретарь Берии отвечал, что его нет, а после половины третьего ночи телефон замолчал. Тем не менее очевидное вмешательство главы всесильного ведомства, его странная благосклонность привели к тому, что Зильбер вернулся домой. Быть может, сыграло свою роль поразительное по дерзновенности письменное заявление Ермольевой, Каверина и Тынянова, направленное в НКВД,— если окажется, что Зильбер хоть в чем-то виновен, они, все трое, согласны присоединиться к нему в заключении.
Лев Александрович приезжает к брату в Ленинград. Ночью читает в томе Брокгауза и Эфрона об инквизиции, наверное, сравнивая ее с «изобретениями» системы ГУЛАГа. Уже меченый карательным ведомством «с чистыми руками и холодным сердцем» вирусолог века почти наверняка знает, что его не оставят в покое.
За Полярным кругом
И действительно, в 1940 году за Зильбером приходят снова. Срок заключения — десять лет, по четырем пунктам пресловутой 58-й статьи. Идет война, и однажды, в ответ на хлопоты Ермольевой и Каверина, заключенного доставляют с Севера в Москву, в прокуратуру, для пересмотра дела. Увы, усилия тщетны. «Вы будете отбывать срок полностью!» — изрекает прокурор.
Мысль ученого и в условиях лагеря не остается пассивной. Зильбер обнаруживает, что олений мох — ягель — прекрасный источник витаминов и, кроме того, из него можно изготавливать спирт. Его разработки заинтересовывают лагерное начальство.
За Полярным кругом впервые в истории медицины Зильберу удается провести съезд врачей-заключенных, прошедший, по словам Льва Александровича, оживленно и интересно. Представьте себе этот съезд под конвоем. И тем не менее съезд показал, что даже здесь есть возможность мыслить, искать, помогать товарищам.
Спустя некоторое время Зильбера переводят в «бактериологическую шарашку», где предлагают работать над созданием бактериологического оружия. Он категорически отказывается, и опять попадает в лагерь. Но тут начальство спохватывается: известно, что Зильбер изобрел способ получения спирта из ягеля. Так он оказывается в «химической шарашке». Здесь обстановка сравнительно благополучная, это рабский «лесоповал» не замерзшими руками, а лишь разумом, словно в солженицынском «В круге первом». Главное — обеспечить поток спирта, особой валюты для начальства. По ночам Лев Александрович начинает экспериментировать с мышами, которых за пайку табака охотно ловят заключенные. Эти тайные опыты и подводят ученого к вирусной теории рака. Зильбер подает соответствующий рапорт, понимая, что, возможно, он рискует местом в «привилегированной тюрьме», ведь эксперименты проводились без разрешения, но иначе поступить он не может.
Вот строки из мемуаров Льва Александровича о встрече с начальником «особого блока»:
«Комиссар второго ранга сидел лицом ко мне. Седеющий, начинающий полнеть, хорошо выбритый, он смотрел на меня ленивым недовольным взглядом. Круглое лицо, безучастные глаза.
— Я прочел ваше заявление и не могу понять, чего вы хотите. Что особенного вы сделали? Научились лечить рак?
Я старался говорить медленно, убедительно. Комиссар смотрел на меня в упор В этих блеклых голубых глазах не было никакого интереса ни ко мне, ни к тому, что я говорил.
— Все эти вещества можно уподобить механизму, который взводит курок, но ведь убивает пуля. Так и при раке — убивает вирус, а все, что считают причиной рака, дает вирусу возможность «выстрелить».
— Самое интересное, гражданин комиссар, — продолжал я, — заключается в том, что вирус только начинает болезнь, он превращает нормальную клетку в опухолевую, а дальше опухоль растет без его участия. Больше того, в опухолевых клетках создаются неблагоприятные условия для существования вируса, и он исчезает из них. Трагедия ученых, которые искали вирусы в опухолях, заключается в том, что они искали их тогда, когда в большинстве случаев их в опухолях уже не было.
— Ну, вот что. Напишите подробно, что вы там сделали, и мы пошлем ваш отчет в Наркомздрав.
— Я не сделаю этого, гражданин комиссар.
— То есть как это? — тон стал угрожающим.
— В 1937 году, когда я и мои сотрудники открыли вирус дальневосточного энцефалита, меня через несколько месяцев арестовали, моими подробными докладами Наркомздраву воспользовались люди, которые попытались присвоить себе эти открытия. Сейчас речь идет о научных данных, имеющих гораздо более крупное значение.
— А-а-а! Значит, ваши личные интересы выше интересов советской науки.
Я понял — полная неудача.
— Нет, гражданин комиссар, — говорил я уже горячо, — я прошу опубликовать результаты работы не под моей, а под какой-либо вымышленной фамилией, чтобы советские исследователи могли воспользоваться этими данными и вместе с тем, чтобы никто не смог их присвоить.
— Что же, может быть, опубликовать ваше «произведение» в «Известиях» или в «Правде»?
Он нажал кнопку звонка. Небрежный взмах в мою сторону.
— Взять обратно».
Теория из Бутырки
Комиссар как в воду глядел. Спустя год статья Зильбера «О природе рака» была опубликована в «Известиях».
«Он заболел, — пишет В.Каверин о брате. — Припадки грудной жабы, и прежде мучившие его, участились. И — самое главное — у него пропало желание работать. Он не мог работать «только для себя». Естественный интерес к тому, как природа умно «придумала» тот или иной процесс, для него был неразрывно связан с потребностью сообщить человечеству то, что достигнуто в конспирации немыслимой лаборатории. Тишины было сколько угодно. Холодной, мертвящей. Аудитории не было. Мучительно было и то и другое».
Ермольева и Каверин добиваются свидания со Львом Александровичем. Ведь Зинаида Виссарионовна к этому времени победила холеру в Сталинграде, а ее пенициллин проявил более высокие лечебные свойства, чем американский. Вениамин Александрович является военным корреспондентом «Известий», и его удостоверение кое-что значит.
«Опершись на стойку, молоденький чекист смотрел на взволнованную, переговаривающуюся маленькую толпу пустыми глазами,— пишет В.Каверин. — Мы подошли к нему, и я показал документы.
Длинный ряд дверей шел вдоль длинного коридора, каждая вела в комнату, где ждал арестованный. Я увидел брата. Он не ждал меня. Мы обнялись, и он не смог удержаться от слез. Я никогда не видел его коротко остриженным, под машинку.
И вот начались последние минуты. С чувством растерянности, беспомощности мы обнялись, и вдруг Лев обронил на пол носовой платок. Мгновенно сорвавшись с места, офицер поднял его, тщательно осмотрел и вернул Льву. Последние прощальные слова…
Оглушенные, подавленные идем мы с З.В. по затемненной Москве.
«Он сунул мне записку, — шепчет З.В. — Зайдемте куда-нибудь в аптеку».
З.В. показывает мне записку. Это похожий на папиросу, даже на полпапиросы, крошечный сверточек бумаги. Нечего и думать, что его можно прочесть в этой застывшей аптеке.
— Надо ехать домой. Там разберемся.
Не помню, как мы добрались до квартиры З.В. на Сивцевом Вражке. У З.В. есть большая хорошая лупа. Начинаем читать, и чтение продолжается долго, хотя почерк — отчетливый, каждая буква ясна. Все о вирусах, ни слова о ложных обвинениях, по которым его пятый год держат в тюрьме, ни слова о том, куда обращаться, кто, по его мнению, может помочь. Перед нами изложенная с предельной точностью, почти формулами, вирусная теория рака, та самая, которая породила впоследствии бесчисленные работы.
«Это какой-то шаг, — говорит З.В. — Он дает нам понять… — Мы должны распустить слухи, что ему удалось открыть средство от рака». И она называет фамилию кого-то из членов Политбюро, у которого подозревают эту болезнь.
Ермольева начинает действовать. Новые хлопоты совпадают с ее поездкой на фронт в составе бригады, которую возглавляет главный хирург Красной Армии Н.Бурденко. Поездка оказалась более чем успешной, пенициллин на глазах творил чудеса, возвращая к жизни безнадежно больных и раненых. И Ермольева делает своим союзником Николая Николаевича Бурденко. Письмо Сталину об открытии Зильбера подписывают виднейшие ученые страны. Но на конверте Зинаида Виссарионовна пишет только одно имя — Н.Бурденко. Верховный главнокомандующий не может не прочесть письмо главного хирурга армии — на всех фронтах генеральное наступление. 21 марта 1944 года письмо было передано в Кремль. А потом…
«Везите меня на Сивцев Вражек»
«После тяжкого припадка грудной жабы меня положили в Бутырскую больницу, — пишет В.Зильбер. — На пятый или шестой день загремел засов, открылась дверь, и в комнату вошел комиссар второго ранга, тот самый.
— Пожалуйста, не волнуйтесь, профессор. Я приехал сказать вам, что вы можете ехать домой. Да, домой.
Я лежал, укрытый одеялом и молчал.
— Вызовите дежурного врача, — обратился он к конвойному, вместе с которым вошел в камеру.
— Каково состояние заключенного? Могу я его у вас забрать?
— Да, состояние удовлетворительное, можно взять.
Доктор даже не посмотрела на меня.
Принесли мою одежду, я встал и оделся. Немного кружилась голова. Неотступно сверлила мысль — что же все это значит?
Мы пошли к выходу. Комиссар сел в машине рядом со мной.
— Куда же вас отвезти, профессор?
Неужели же меня действительно освобождают? Но «дома» давно уже не было. Я жил очень далеко, жена и дети находились в немецком плену.
— Везите меня на Сивцев Вражек, к профессору Ермольевой.
Машина остановилась у подъезда ее дома. Комиссар обратился к офицеру и приказал подняться в квартиру и передать ей, что я прошу ее спуститься к машине.
Я похолодел. З.В. заманивают в машину, чтобы куда-то ее везти. Может быть, арестовать.
— Позвольте, — почти закричал я, — я вовсе не прошу ее спуститься вниз.
Но было уже поздно. Хлопнула дверь в ее подъезде.
Наконец, офицер вернулся.
— Ермольева, — доложил он комиссару, — не открывает дверь. Требует, чтобы явился сам профессор. Я просил, убеждал, но безуспешно.
Я вышел из машины вместе с офицером и поднялся на третий этаж. Нас впустили. Вся квартира была в страшном волнении. Все были на ногах, хотя было около часа ночи. Офицер не уходил. Когда я освободился от крепких объятий, он сказал мне:
— Ваши документы и ваши вещи привезут через несколько дней. Если в течение этого времени вас будут беспокоить милиция или домоуправление, звоните нам. Вот наш телефон.
27 марта привезли справку, из которой явствовало, что я освобожден решением Особого совещания. Все это наводило на мысль, что лично Сталин распорядился об этом. Много лет спустя я узнал, что это не так. Письмо вызвало переполох в руководящих кругах тогдашнего НКВД. Было неясно, как будет реагировать на него Сталин, узнав, что в тюрьме гноили создателя новой теории происхождения рака. Решили освободить, не передавая письма».
Академик Зильбер прожил еще более двадцати лет. Он умер в 72 года, в 1966 году, в расцвете таланта. Ермольева пережила его на восемь лет. Есть сведения, что она приезжала в Киев, на пенициллиновый завод, где в послевоенные годы было налажено широкое производство бесценного препарата. Это был один из самых мощных производителей пенициллина в стране. И каждый раз, проходя по улице Саксаганского мимо новых зданий старого завода, я как бы слышу ее шаги.