Смерть Аллы Горской

Оранжевая революция, становление новой демократической власти заставили меня возвратиться к теме смерти моей матери и моего деда Ивана Антоновича Зарецкого. Толчком стала презентация книги «Українки в історії» (под редакцией Валентины Борисенко), в которую я написал статью «Алла Горська». До предела заполненный зал, праздничное, почти эйфорическое настроение, красивые, умные люди, немного уставшая от событий осени-зимы, но просветленная жена Президента Катерина Ющенко.

В определенной степени точки над «і» в деле гибели моей матери были расставлены в документальной книге «Алла Горська. Червона тінь калини. Листи, спогади, статті», изданной в конце 1996 года, составителем и редактором которой я был вместе с Николаем Маричевским. В книге представлены результаты нескольких общественных расследований обстоятельств гибели Аллы Горской.

Я пишу эти заметки с высокой мерой ответственности также потому, что хорошо помню все события, по крайней мере, с 1962 года. Итак, главный день моей жизни — 28 ноября 1970 года. Рано утром мама вышла из нашей квартиры по улице Репина (сейчас Терещенковская), 25, кв. 6, чтобы ехать в Васильков. Она предварительно договорилась с моим дедом Иваном, что заберет швейную машинку «Зингер», производства начала столетия, — семейную реликвию. 2 декабря 1970 года маму нашли мертвой с переломом основания черепа в погребе в доме свекра Ивана Зарецкого. Удар был нанесен сзади тупым тяжелым предметом.

Ивана Зарецкого, которого с 28 ноября никто не видел, нашли 29 ноября мертвым недалеко от железнодорожной станции Фастов-2, находившейся в 35 километрах от его дома. Дед лежал на железнодорожном пути с отрезанной поездом головой. Прокуратура Киевской области быстро пришла к выводу, что Иван Зарецкий, убив из-за личной неприязни невестку, покончил жизнь самоубийством. И уже 23 января 1971 года уголовное дело об убийстве Аллы Горской по причине смерти подозреваемого закрыли.

Надо сказать, что мама выросла в удивительно успешной в то время семье. Мой дед Александр Валентинович Горский пережил всю сталинщину на руководящих должностях в отрасли кино — был директором Ялтинской, Ленинградской, Киевской киностудий. Впрочем, мама хорошо помнила настроения ожидания ночного ареста во второй половине 30-х. Но потом ей с моей бабушкой Еленой довелось пережить две блокадные зимы в Ленинграде, где смерть от голода стала обычным, будничным делом. Весной 1943 года на фронте погиб брат Арсений, а летом Алла с матерью эвакуировались в Алма-Ату, где их уже ожидал отец — там находилась объединенная киностудия.

Мама переехала с родителями в Киев в конце 1943 года. Училась в Республиканской художественной школе у Владимира Бондаренко; в 1954 г. закончила Киевский художественный институт, ее учителями были Михаил Шаронов и Сергей Григорьев.

На подъеме обманчивой оттепели она работала в селах Чернобыльского района, где создала полотна «Припять. Паром», «Азбука», «Хлеб». Художница разработала эскизы к спектаклю «Ніж у сонці» по поэме Ивана Драча, «Отак загинув Гуска» Мыколы Кулиша, «Правда і кривда» Мыхайла Стельмаха, режиссером которых был тогда еще совсем молодой Лесь Танюк. Спектакли, почти готовые к постановке, запретили: пьесу Кулиша во Львовском драматическом театре, а Стельмаха — в Одесском.

Начало 1960-х годов было временем напряженных творческих поисков — в технике линорита и рисунка мама создала галерею портретов: Бориса Антоненко-Давидовича, Васыля Симоненко, Ивана Свитлычного, Евгена Сверстюка; с помощью графических средств по-новому трактовала образы Тараса Шевченко, Александра Довженко. Тогда же, в начале 60-х, она в совершенстве выучила украинский язык, хотя и говорила с некоторым питерским акцентом. Алла Горская была одним из организаторов Клуба творческой молодежи «Сучасник» (1959—1964). В 1962—1963 годах вместе с Васылем Симоненко и Лесем Танюком отыскала места погребения расстрелянных НКВД на Лукьяновском и Васильковском кладбищах, в Быковне, о чем и было сделано заявление в городской совет, которое авторы назвали Меморандум № 2. По-видимому, именно тогда она стала хорошо известна в КГБ.

В 1964 году, к 150-летию Тараса Шевченко, Алла Горская в соавторстве с Опанасом Заливахой, Людмилой Семыкиной, Галиной Зубченко и Галиной Севрук создала в Киевском университете витраж «Шевченко. Мати». Витраж был уничтожен администрацией университета по указанию секретаря горкома КПУ по идеологии Бойченко. Созванная после этого комиссия по обломкам квалифицировала его как идейно невыдержанный, и Аллу Горскую исключили из Союза художников.

В связи с арестами украинской интеллигенции в августе-сентябре 1965 года мать неоднократно вызывали в КГБ в качестве свидетеля и на очные ставки. 16 декабря того же года Алла Горская направила жалобу прокурору УССР. Это были ее первые открытые стычки с органами госбезопасности. Алла Горская присутствовала на процессе В.Чорновила во Львове в 1967 году, где с группой киевлян написала протест против незаконного ведения суда.

Мама переписывалась с теми, кто отбывал наказание в лагерях; систематически с Опанасом Заливахой. Ее переписку я опубликовал в журнале «Київ» за декабрь 1990 года. Эта публикация оказалась своевременной и была довольно резонансной — на нее часто ссылались. В апреле 1966 года Горская подписала ходатайства в защиту Опанаса Заливахи.

Правозащитники, да и воины ОУН—УПА, отбывавшие наказание, после возвращения из лагерей обращались к ней за поддержкой, останавливались в нашей киевской квартире. Причем эти встречи проходили в обстановке оптимизма и бодрости. Евген Сверстюк предположил, что это вызывало особую ярость у КГБ, ведь они «создали целую систему перевоспитания людей, а какая-то художница сводит всю работу на нет. Выйдя из лагерей, они вместо того чтобы испугаться, сразу попадают в бодрую антисоветскую среду».

В 1968 году Алла Горская подписала общественное письмо на имя Леонида Брежнева, Алексея Косыгина и Николая Подгорного с требованием прекратить практику противозаконных политических процессов. Этот документ появился в обстановке настроений, вызванных чехословацкими событиями — Пражской весны-68. Он известен под названием «Лист-протест 139-ти». Письмо было написано в сдержанных формулировках, осторожно и толерантно. В нем обращалось внимание на отход от решений ХХ съезда КПРС, нарушение социалистической законности.

После небольшой паузы начались административные репрессии против подписантов. По Киеву и Украине распространялись слухи о существовании террористической бандеровской организации, которой «руководят» западные спецслужбы. Одним из руководителей этой организации называли Аллу Горскую. В том же году ее снова исключили из Союза художников. Сейчас известно, что после введения советских войск в Чехословакию в августе 1968 года ЦК КПСС принял закрытое решение об усилении идеолого-пропагандистской деятельности, в том числе поручив КГБ СССР усилить работу против диссидентского движения. В Кремле брали верх сталинисты. Мой отец Виктор Зарецкий позднее вспоминал, что именно со второй половины 1968 года он начал чувствовать настороженность многих людей при общении с ним и мамой.

За ними следили (часто демонстративно), угрожали. От случайный прохожих или неизвестных попутчиков в транспорте можно было услышать: «Вы доиграетесь, еще не такое будет» и прочее. Несколько раз я сам был свидетелем таких эпизодов. Под нашим домом часто крутились топтуны. Появление так называемого внешнего наблюдения или его усиление могло быть сигналом того, что готовится арест.

Ее вызывали в КГБ в качестве свидетеля на допросы и на очные ставки. Гэбисты вели с ней специфические «душеспасительные беседы». Они призывали ее опомниться «пока еще не поздно», пересмотреть свое отношение к советской системе, уговаривали («Вы невольно работаете на наших врагов за границей») и т. п. Эти разговоры постепенно переходили в предупреждения и угрозы. Это была их обычная тактика — психологически сломать человека.

Соседи по коммунальной квартире перед отъездом в Израиль в 1973 году рассказали, что в 1964-м позволили сотрудникам КГБ установить у себя стационарный микрофон, направленный на наше помещение. По некоторым мелким признакам было очевидно, что и телефон прослушивается.

В 1970 году Аллу Горскую вызывали на допрос в Ивано-Франковск по делу арестованного тогда Валентина Мороза, но она отказалась давать свидетельские показания. За несколько дней до смерти высказала сожаление по поводу того, что не поехала на суд, и составила протест в Верховный суд УССР по поводу незаконности и жестокости приговора.

Всех друзей матери, выступивших на ее похоронах 7 декабря на Берковецком кладбище — Евгена Сверстюка, Васыля Стуса, Ивана Геля, Олеся Сергиенко, вскоре арестовали. В мире узнали о трагедии из самиздатовского «Українського вісника №4», редактированного Вячеславом Чорновилом; он написал и текст о ее смерти. Более поздние многочисленные публикации на Западе, а с 1989 года и в Украине базировались именно на этом материале. В начале 1972 года в какой-то гнетущей, жуткой обстановке проходили аресты. Осуждали на длительные сроки: как правило — семь лет лагеря и пять лет ссылки. Эти аресты ударили по нашей элите. Для многих они стали началом адского круга, из которого уже не было возврата, — Иван Свитлычный вернулся в Киев смертельно больным, Васыль Стус, уже в конце 1989 года, — в гробу. Начал использоваться метод юридической фальсификации (правозащитников судили по сфабрикованным уголовным делам), а также метод репрессивной психиатрии.

Достаточно взгляда на перечень правозащитных акций Аллы Горской, чтобы понять: она много лет была очевидным кандидатом на политзону ГУЛАГа по статье «Антисоветская агитация и пропаганда». Да и на допросах в КГБ держалась с вызовом, бесстрашно. Гэбисты свою неспособность завербовать человека не прощали никому. Можно быть уверенным, что при систематической слежке они знали, что мать постоянно оказывает моральную и материальную помощь семьям политзаключенных.

Алла Горская со своим мужем Виктором Зарецким (1925—1990), художниками-единомышленниками Григорием Синицей, Геннадием Марченко, Борисом Плаксием, Галиной Зубченко и другими создали во второй половине 1960-х ряд больших монументальных работ в Донецке, Киеве, Краснодоне. Это был тот случай, когда родители нашли свою нишу в официальном искусстве. И показательно, что в 1968—1970 годах они выполняли один из самых больших заказов — оформление Мемориального комплекса в Краснодоне.

Но творчество имело и другой аспект. У матери почти всегда были заработки — небольшие средства, которые она могла передать родственникам политзаключенных или тем, кто возвращался из лагерей. Я думаю, ей передавали с этой целью деньги и некоторые киевские диссиденты. То есть, называя вещи своими именами, она была казначеем группы правозащитного движения. На эти же цели она иногда получала посылки из США и Канады. Это уже была организация не только с точки зрения КГБ.

Подобные знакомства, каналы обмена информацией складывались еще с начала 1960-х, когда появился самиздат и начала формироваться сеть его распространения. Приведу пример, как это происходило. Мать приобрела несколько пачек «Собора» Олеся Гончара (экземпляров 30—40) и распространяла их по каналам самиздата. То есть, давала почитать тем, кому считала нужным: с требованием вернуть книгу, или с разрешением кому-то передать, или просто дарила. Так же распространялись «Мальви» Иванычука: хотя эти книги не были запрещенными, а, так сказать, нежелательными, притопленными. А могли быть книги, одна из которых бы тянула за собой арест и заключение, например, «Історія України», изданная во Львове в 1942 году, то есть при немцах.

Мать, Иван Свитлычный, Вячеслав Чорновил были одними из главных творцов той сети. По этим и, возможно, по каким-то дополнительным причинам было принято решение об убийстве Аллы Горской с инсценировкой самоубийства свекра. Впрочем, метод политических убийств применялся в СССР регулярно. Система была жестко централизована, и такое решение могло быть принято только на уровне высшего руководства в Москве. Уже позже, после 1991 года, занимаясь этим делом, я пытался избегать штампа «убита КГБ», ведь неизвестно, было это КГБ, или ГРУ Генштаба, или какая-то спецгруппа, подчиненная ЦК КПСС. Но то, что решение принималось на самом высоком уровне, понятно.

Итак, вернемся в ноябрь 1970 года. В тот роковой день, 28 ноября 1970 года, рано утром она вышла, чтобы ехать к деду Ивану, до вечера должна была вернуться. На следующий день мой отец, обеспокоенный отсутствием жены, вызывал ее на телефонные переговоры, и 30 ноября телефонистка сообщила, что на переговорный пункт в Василькове никто не пришел. 1 декабря отец поехал в Васильков, где, к своему большому удивлению, обнаружил пустой дом. В окнах было темно, двери заперты, а на свежем снежке видны следы, вероятнее всего, почтальона, приносившего вызов на телефонную станцию. В милиции, куда отец обратился, ему ответили, что дом не будут открывать: нужны понятые, а время позднее...

Уже в самом отъезде матери прослеживается след гэбистской инсценировки. Дед Иван по телефону сказал, что заказал машину на шесть часов утра. Можно предположить, что «новые знакомые» деда в Василькове, а он жил вдовцом, зная его обстоятельства, предложили ему дешево и удобно организовать грузовик для перевозки швейной машинки, назначив время крайне странное и неудобное. А вечером 27 ноября к нам пришли гости.

Если бы отец поехал с матерью в Васильков за швейной машинкой, план преступления на бытовой почве сорвался бы, ведь по оперативному плану свекор должен был убить невестку по мотивам личной неприязни. Хотя не исключено, что были и запасные варианты. Следовательно, необходимо было сделать так, чтобы мать поехала одна. И здесь пригодилась психологически-бытовая характеристика, составленная в процессе систематической слежки. Мать была человеком обязательным и легким на подъем. Отец же, когда у него не было срочных дел, вставал в 9—10 часов, а подняться утром, если он накануне просидел далеко за полночь с гостями, было для него чрезвычайно трудно. Поэтому и появились у нас накануне люди. Возможно, режиссеры трагедии воспользовались подвернувшимся случаем, а возможно, организовали эту ситуацию, на что гэбисты были великие мастера.

Таким образом, мать вышла из дому одна. Вполне вероятно, ее схватили, лишь только она вышла. Темно, людей на улицах почти нет.

Вечером 1 декабря отец вернулся последним автобусом в Киев уже на грани нервного срыва и сразу же обратился к знакомым. На следующий день в Васильков приехали близкие друзья Аллы Горской — журналистка Надежда Свитлычная и поэт и литературный критик Евген Сверстюк, которые настояли на том, чтобы милиция открыла дом. В неглубоком погребе они обнаружили труп Аллы Горской. Милиционер почему-то пытался отстранить Свитлычную и Сверстюка, хотя сомнений в том, что это Алла Горская, у них не было. Через несколько дней в Васильков приехал знакомый родителей Николай Гришко — там же во дворе в сорняках он видел выброшенные накладные усы, которые могли сделать человека похожим на Ивана Зарецкого. Мой отец был арестован и несколько дней провел в КПЗ. Сначала его попытались сломать психологически, обвинив в убийстве жены из ревности, а потом перешли к основной версии о неприязни Ивана Зарецкого к Алле Горской.

Через несколько недель после трагедии моего отца вызывали в областное управление МВД, где офицер по фамилии Черный вернул ему часть личных вещей погибших, в том числе и две пары очков его отца в футлярах. Отец поинтересовался, не страдала ли его жена перед смертью, и Черный ответил: «Убита одним ударом, профессионально!». Это важные слова, ведь Иван Зарецкий, которого следствие признало единственным убийцей, никак не мог быть профессионалом — он всю жизнь работал бухгалтером.

Обратили мы внимание и на то, что сохранились обе пары очков, дед их носил всегда, и об этом мы хорошо знали. Одни надевал, чтобы читать, а вторые, когда куда-то шел. И трудно представить, что, собираясь лечь под поезд, дед Иван сначала снял очки, положил их в футляр, спрятал его в карман, и лишь потом исполнил свое намерение.

После визита отца в областное управление ни он сам, ни я, ни дед Александр Горский никакой информации из правоохранительных органов не получали. Мы не знали, почему не было проведено опознание тела Аллы Горской, нас не знакомили с результатами судебно-медицинских экспертиз.

Также осталось непонятным, почему милиция, после опознания тела Ивана Зарецкого 29 ноября не провела в его доме обыск, как это обычно делается в таких случаях. Непонятно и поведение оперативников КГБ, которые ходили по пятам за Горской и в чьем профессионализме сомневаться не приходится. По всем правилам «наружки», если мать действительно приезжала в Васильков, они должны были «довести» ее до самых дверей свекра и потом обратно. Как они не заметили убийцу, убегавшего из дома?

На семейном совещании было решено в правоохранительные органы не обращаться. Мой дед Александр Горский считал это не только бессмысленным, но и опасным — ситуация в целом напоминала ему 1937—1938 годы.

В 1989—1990 годах состоялся политический и мировоззренческий перелом. Летом 1990 года в популярном тогда журнале «Україна» была напечатана первая в Украине и резонансная статья об Алле Горской. 27 ноября того же года в Союзе художников состоялся вечер ее памяти, продолжавшийся около пяти часов и показанный в теленовостях. Там же открылась и выставка ее работ. В 1991 году Сергей Дудка снял 20-минутный документальный фильм об Алле Горской — «Усім нам смерть судилася зарання». В 1990—1991 годах Всеукраинский «Мемориал» и я обратились в прокуратуру. И получили ответы из прокуратуры Киевской области (12 апреля 1990 г. и 19 сентября 1991 г.) — имело место убийство на бытовой почве, по причине глубокой неприязни; никакой политической деятельностью Алла Горская не занималась, из Союза художников ее исключали по творческим мотивам.

Следует отметить, что уголовное дело хранилось в прокуратуре Киевской области под №10092. По ведомственному нормативу такие дела хранятся 15 лет. То есть оно сохранилось случайно — как будто завалялось. Не исключено, что сотрудники решили сохранить его сознательно. Как рассказывал мне Сергей Билокинь, которому удалось его просмотреть, дело большое, в нем множество разнообразных материалов. Председатель «Мемориала» Лесь Танюк (тогда же и председатель постоянной комиссии ВР Украины) изучил полученные нами ответы, также изучил их и я с юристом Людмилой Вонсовской. Подготовили более обстоятельные запросы в прокуратуру. Обращение подписали деятели культуры и науки. В них указывалось, что следствие разрабатывало только одну версию, не имеет прямых доказательств предложенной версии, проводилось с нарушениями Уголовно-процессуального кодекса, в нем столько несуразиц, что его можно квалифицировать как сфабрикованное. Письмо заканчивалось требованием «дать поручение генеральному прокурору Украины возобновить уголовное дело убийства А.Горской на основании статей 4, 25, 22, 227, 178 КПК Украины с целью установления событий преступления, всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела; согласовать с председателем Службы национальной безопасности Украины Е.Марчуком изъятие материалов о деятельности А.Горской для сопоставления их с материалами уголовного дела об ее убийстве, которые хранятся в прокуратуре Киевской области».

Запрос депутата Верховной Рады Украины Л.Танюка генеральному прокурору Украины В.Шишкину (№ 06—13/23—477 от 22.10.91 г.), в котором указывалось на неполноту и противоречивость ответов прокуратуры Киевской области, остался без ответа. Так же как и обращение группы общественных деятелей 15 марта 1992 года к генеральному прокурору Украины Виктору Шишкину (копия председателю СНБУ Евгению Марчуку).

Я тогда работал советником министра культуры. Лариса Хоролец в моем присутствии звонила генпрокурору Виктору Шишкину и просила взять дело под личный контроль. Никакого результата. Когда я звонил следователю прокуратуры, подготовившему первый ответ, тот бросал телефонную трубку. Я тогда считал, что можно было бы сильнее надавить на прокуратуру и возобновить дело. Прокуратура могла бы согласиться на пересмотр, но он был бы проведен формально, и дело бы так же закрыли, утверждая, что сделали все возможное в соответствии с действующим законодательством. Такие прецеденты по другим делам неоднократно были. Не удалось мне и посмотреть дело, хотя я ходил в Генпрокуратуру с юристом Людмилой Вонсовской — она писала представления, мы энергично требовали, но все зря.

Сергей Билокинь в начале 1990-х опубликовал результаты своего расследования, которые я использую в этих заметках. Он регулярно работал в архивах СБУ, прокуратуры, и у него были личные знакомства. В деле Аллы Горской его консультировал опытный криминалист, старший советник юстиции Борис Тимошенко, который произвел обобщающую криминалистическую экспертизу дела. Он обнаружил ряд несоответствий в версии о самоубийстве деда: нет целостной картины самоубийства, ведь броситься под поезд не так просто — впереди у тепловоза есть устройство на высоте примерно 10 см от рельсов, которое отбрасывает более высокие предметы. Поезд, набравший определенную скорость, отбрасывает и довольно тяжелые предметы. Но экспертиза тела показала, что колеса переехали тело, лежавшее на рельсах навзничь. Материалы дела свидетельствуют только о том, что И.Зарецкого впервые увидели из поезда. Но ничего больше не делалось — не уточняли, тот ли это поезд, который его переехал, не определяли конструкцию электровоза или тепловоза, его скорость на этом участке, никого не допросили. Не была сделана наркологическая экспертиза крови, а это особенно важно, поскольку, если думать, что его все-таки убили, то сначала должны были бы «выключить», и лишь потом класть на рельсы.

Не сделали и трасологическую экспертизу капель крови Аллы Горской в жилище И.Зарецкого, что могло бы определить положение жертвы в момент удара. Деду было 69 лет, он перенес обширный инфаркт, имел стенокардию, ходил медленно и с палочкой. И ему было бы крайне сложно нанести удар здоровому 41-летнему человеку и сбросить тело в погреб. И последнее — хотя преступление сразу квалифицировалось как бытовое, оно находилось почему-то на особом контроле.

В начале 1990-х я постоянно общался по телефону и переписывался с московским журналистом Владимиром Крыловским — исследователем политических убийств в РСФСР—СССР (1918—1991). Расследование убийства Аллы Горской проведено им на материале опросов свидетелей и анализа открытых публикаций. Это посторонний взгляд исследователя, чей метод основывается на знании деятельности советских спецслужб, сравнительном анализе убийств. Его наработки я тоже использую в своих заметках.

После прихода к власти Л.Кучмы в 1994 году я считал вообще бессмысленным начинать это дело. И это было, по-видимому, обоснованное решение. Осенью 1994 г. я был на приеме на Банковой у Пазенко, одного из советников президента, по вопросу создания музея шестидесятников. Этот человек мыслил категориями системы, существовавшей до 1989—1991 годов.

Итак, я перешел к другому плану — решил увековечить память матери и зафиксировать материалы общественных расследований. Удалось «пробить» открытие мемориальной доски памяти Аллы Горской на доме, где мы проживали и откуда она вышла навстречу смерти, а также на доме в Василькове, где было найдено ее тело. В Национальном художественном музее прошла выставка работ Аллы Горской. У нас не было обысков, ничего не изымали, поэтому наследие матери сохранилось. В 1996 г. была издана книга «Алла Горська. Червона тінь калини», в которой представлены и материалы общественных расследований. Уже в начале 2000-х Елена Левченко завершила полуторачасовой документальный фильм «Алла Горська».

Возможно, пока еще живы некоторые организаторы и участники преступления. Впрочем, надеяться на их добровольное признание вряд ли приходится, учитывая тяжесть преступления. Сергей Билокинь, как мы уже упоминали, имеет немало знакомых среди работников СБУ, прокуратуры. В начале 2000-х он договорился о встрече с пенсионером — одним из следователей в деле Аллы Горской. Пенсионер полностью стоял на позициях следствия 1970—1971 годов, и Билокинь говорит, что после разговора с ним вышел от него с жутким ощущением, как будто возвратился в прошлое.

Так или иначе, я решил обратиться к Президенту Виктору Ющенко с обращением, аналогичным представлению 1992 года.

В деле-формуляре (досье) должна быть информация о прослушивании помещения Аллы Горской, внешнем наблюдении, других спецоперациях. Сопоставление дела-формуляра с материалами сфабрикованного расследования могло бы дать общую картину преступления.

По моим данным, полученным от сотрудников СБУ, которые не хотели бы видеть свои фамилии опубликованными, известно, что в начале 1990-х дело Аллы Горской в архиве Службы серьезно вычистили. Следовательно, у них тогда были основания, чтобы принципиально избегать общения со мной и «Мемориалом».

По крайней мере, новая власть может подробнее ознакомиться с методами уничтожения архивов, фальсификациями, к чему мы уже начали привыкать. Этот замкнутый круг вранья, умолчаний следовало бы разорвать. Уголовно-совковая ментальность в значительной мере законсервировалась, но пытаться избавиться от нее необходимо.