Кто сосчитает десятки или сотни миллионов людей, которым выпало родиться, прожить жизнь и уйти в вечность советскими?.. Эти люди жили единственной своей неповторимой жизнью, любили, рожали детей, не ведая, что создают поколение великомучеников тела и духа. Но каждый нормальный ребенок, несмотря на географические, исторические и политические условия, рождается для того, чтобы жить ожиданием собственной большой жизни и не менее большого счастья. И в этой светлой будущей жизни, в их воображении, все остальные люди должны жить счастливыми... Родившиеся советскими были обречены пронести сквозь молодость эту свою веру, а кто-то не потерял ее и до сих пор...
«Украина» — превыше всего!
Мой отец, Большак Василий Григорьевич, родился в 1922 году на Киевщине в семье сельских тружеников. Для меня так и остались загадкой глубина интеллекта и удивительные способности этих простых и малообразованных людей. Ту присущую предкам искру Божью унаследовал Василько, который в школярские годы неожиданно стал активным автором районной многотиражки. До совершеннолетия тогда в селе не учили, поэтому следующим неожиданным шагом пятнадцатилетнего юноши, единственного ребенка в семье, стал его отъезд в Харьков для учебы в газетном училище. Потом была срочная служба в армии и война «от звонка до звонка».
С войны Василий Большак привез ордена и медали, воспоминания о ранениях и склонность к гипертонии. Но наивысшим военным трофеем была его молодая жена Зоя, певучая поэтесса из фронтового госпиталя. После демобилизации прирожденный газетчик быстро покорил профессиональные высоты, трудясь на разных должностях во многих газетах и журналах, в том числе и главным редактором. Это была блестящая карьера, вершиной которой стало назначение в 1962 году главным редактором журнала «Украина». Был апогей хрущевской оттепели, поэтому неудивительно, что тамошнее руководство не устраивали ни содержание, ни цвета, ни тираж главного общественно-политического журнала страны.
Перемены начались с обложки. Улучшилась полиграфия, но самое главное — на смену казенной производственной романтике на обложку пришла красота, прежде всего красота женского облика. На волне идеологической оттепели украинская литература переживала определенное возрождение, и новые имена, наряду с именами уже известных авторов, раскрывали читателям новые горизонты украинской поэзии и прозы. Пользуясь возможностями жанра, журнал осторожно, понемногу ликвидировал для читателей белые пятна в украинской литературе, живописи, украинской истории, литературной и художественной критике. Оттепель оттепелью, но идеологические преграды для этого процесса оставались непоколебимыми. Поэтому чтобы просветительская патриотическая миссия журнала в народе оставалась действенной, потребовалось высокое искусство компромисса его главного редактора.
Пройдя номенклатурную подготовку в повседневной журналистской работе, отец тонко чувствовал ту грань дозволенного, пересекать которую не следовало. Приходилось часто ходить к кураторам «наверх», где своим обезоруживающим юмором, умом и человечностью делал, казалось, невозможное — вызывал благосклонность к себе у той части чиновничества, которую отождествляют со здравым смыслом и которая имелась в аппарате во времена Петра Шелеста.
Феномен журнала «Украина» имел два равноценных измерения: его художественно-политическое наполнение и, как говорят, «святая святых» для любого печатного издания — тираж. Поначалу новому наполнению стало тесно на страницах журнала, выходившего дважды в месяц. И вот — чудо: несмотря на непреодолимые лимиты на бумагу, «Украина» стала еженедельником. От этого информационные материалы значительно посвежели, и это автоматически повлияло на тираж. Но в редакции понимали, что без активной подписной кампании существенного сдвига не добиться. И началось невиданное — по Украине разъехались бригады писателей, актеров, музыкантов, других тогдашних знаменитостей. Тираж журнала непрерывно рос до тех пор, пока «наверху» не заволновались: как бы нам с нашими четырьмястами тысячами тиража ненароком не переплюнуть тираж самого «Огонька». А это же, как тот говорил, шкандаль! Известно, что советская пресса всегда была, как и должно быть идеологическому оружию, дотационной. Исключение составлял журнал «Перець». Со временем появилось еще одно прибыльное издание — журнал «Украина». Десять лет работы в «Украине» стали звездным временем для Василия Большака.
Кино
Годы счастливого вдохновенного труда миновали, и вместе с ними перманентно угасала оттепель. Мировое признание параджановских «Теней забытых предков» разъярило и всполошило московских идеологов. Москва требовала принять предупредительные меры, чтобы волна поэтического кино в Украине не вынесла на свой гребень еще какой-либо шедевр киноискусства, снятый вне канонов всепобеждающего принципа социалистического реализма. По знаменитым кинохудожникам рубанули зубодробильным постановлением ЦК. Председатель Госкино УССР Святослав Иванов был спешно снят с должности.
Я много раз задумывался: почему именно отцу предложили эту неблагодарную и неспокойную для творческого человека должность? Более всего склоняюсь к тому, что это было попыткой определенной части аппарата использовать его организаторские способности, порядочность и способность к компромиссам, чтобы отчитаться по пресловутому постановлению ЦК и одновременно в пределах возможного ослабить его разрушительные последствия. Это было не в полной мере собственным выбором писателя и журналиста Василия Большака и довольно зыбкой ступенькой в его карьере. Думаю, это было гражданским поступком с элементами самопожертвования.
Настоящее «кино» началось с учредительного выступления нового руководителя перед коллективом комитета. Чистый, изысканный литературный украинский язык нового председателя поднял легкую панику среди чиновников. «Неужели теперь все должны будут говорить по-украински?» — с отчаянием шептались в комитете. Испуг имел чисто аппаратную природу — язык для отца был вопросом собственного достоинства, за которое каждый должен отвечать персонально. Поэтому часть коллектива с радостью воспользовалась возможностью говорить на родном языке, остальные же были свободны в своем выборе.
Вообще слово было для отца святыней. Он оберегал его чистоту, придирчиво изучал этимологию, постоянно работал с многочисленными словарями и составлял собственные, рукописные. Отец никогда не упускал случая выхватить какое-то словцо из устного народного языка. Для этого у него всегда была наготове специальная записная книжечка. Потом эти слова переносились на соответствующие страницы систематизированных тетрадей, готовых к использованию в повседневной литературной работе. Для своих юморесок он придумывал новые, синтетические слова, основой которых были эти записи. Ярким примером таких новослов являются известные большаковские «придибенції», в которых жанровые авторские оттенки, казалось, начинались с их особого названия. Юмор Большака был настоящим ярким феноменом, постоянным непрерывным состоянием его души. И хотя для меня он был обычным явлением, но так и не смог привыкнуть к тому, что отец никогда, поверьте мне, — никогда не повторялся!..
Между тем «кино» продолжалось. Яркой кинодрамой стал прием нового председателя Госкино В.Щербицким. В то время слова «фильм снят на киностудии им. Довженко» у многих вызывали ироническую усмешку. Это было одновременно и закономерно, и несправедливо. Закономерность, которую следовало сломать, состояла в том, что кинофакультет театрального института готовил слишком мало специалистов, и потому украинские студии подпитывались «варягами», которых, в большинстве своем, за разные «грехи» выбрасывали с престижных киностудий. Одновременно лучшие, наиболее талантливые художники из Украины пополняли московские театры и киностудии. На этом приоритетном вопросе отец заострил внимание первого секретаря ЦК КПУ. Но его слова о том, что «нам крайне нужно строить собственную систему подготовки национальных кадров для украинского кино», пожалуй, резанули уши Владимира Васильевича, поскольку слова «национальные кадры» и «украинское кино» из уст руководителя республиканского кинематографа воспринимались «наверху» хуже грубой брани.
В те годы киноиндустрия не только создавала новые фильмы, но и обеспечивала весомые поступления в госбюджет от кинопроката. Госкино УССР по показателям кинопроката находилось среди лидеров. Но в партийных постановлениях, благодаря черной деятельности «доброжелателей», раз за разом, несмотря на объективное положение дел, деятельность кинокомитета, а особенно его председателя, попадала в раздел негатива. Отец, как правдолюбец и человек очень щепетильно относящийся к своей профессиональной чести, тяжело переживал обиды, ставшие уже систематическими. Он держался с достоинством, выдержкой и мужеством, но это «кино» отняло у него годы жизни.
Период работы отца в Госкино (1972—1979 гг.) был трудным для всей украинской культуры. И все же немало фильмов, созданных украинскими кинематографистами, заняли достойное место в ее истории. Вспомним незабываемые образцы поэтического кино: «Белая птица с черной отметиной» Юрия Илленко, «Вавилон XX» Ивана Миколайчука и героико-романтическую «Пропавшую грамоту» Бориса Ивченко. Или же пронзительно-искренний «В бой идут одни «старики» Леонида Быкова. Изысканные «Бирюк» и «Каштанка» Романа Балаяна или эпическую трилогию «Дума о Ковпаке» Тимофея Левчука. И этот перечень можно продолжать.
Из разведки не вернулся
Писательский труд — всегда разведка, поиск истины наедине с собственной совестью. Писатель Василий Большак относился к литераторам, которые не засиживаются в кабинетах. Начав как очеркист, он и в дальнейшем вылавливал персонажей своих произведений и житейские коллизии в жизненном море. Его герои, будь то люди послевоенного села, фронтовики-побратимы или же современники уже зрелого автора, никогда не были упрощенными, так сказать, ходульными персонажами. В произведениях отца человеческие переживания переплетены со смешным и трагическим, добрым и злым, чем испокон веков наполнена реальная человеческая жизнь. Особой, я сказал бы, персональной чертой его творчества является юмор, которым переплетено, оплетено и заплетено кружево событий как в реальной жизни, так и на страницах литературных произведений. Юмор Большака в любых обстоятельствах воспринимался уместным, поскольку очаровывал своей талантливостью. Поэтому отец был желанным человеком всюду, где собиралось общество. Для людей, обреченных на повседневное неотвратимое прозаседание, юмор отца был глотком желанной свободы духа. А ведь в те времена часто было и не до юмора.
Отпечаток времени заметен и в отцовских произведениях, когда, скажем, накопление негатива в действиях недалеких начальников с пустыми равнодушными душами могло компенсироваться появлением доброго, умного и справедливого секретаря райка. Но, оценивая подобный сюжетный ход, не следует забывать, что прогресс в жизни страны люди отцовского поколения отождествляли с возможностью построения социализма с человеческим лицом, когда все пережитые ужасы коммунистической эпохи вместе с их корнями и носителями должны оказаться выброшенными на свалку истории.
Однажды я получил ответы на все свои сомнения и вопросы. Было мне уже лет двадцать, поэтому для отца я уже дорос до того, чтобы восприниматься рецензентом весьма серьезной работы, в муках вызревавшей у него, пожалуй, уже давно. Это была публицистическая статья, посвященная судьбоносным проблемам несоответствия действующей идеологической теории и практики требованиям жизни. Через 20 лет все это, написанное отцом, стало идеологическим фундаментом перестройки, а тогда я был поражен честностью, откровенностью и дальновидностью его мыслей.
Это была мужественная, отчаянная разведка, разведка в будущее. И отец, и я понимали, что статья эта написана уже слишком поздно, но в то же время и слишком рано. Отцовскому намерению прислать ее в журнал «Коммунист» помешали и мое мнение, и советы верных друзей. Самосожжение удалось предотвратить, и больше я эту рукопись уже никогда не видел.
Осенью 1962 года мы всей семьей провожали отца в Москву, откуда он должен был вылететь в Нью-Йорк в качестве спецкора РАТАУ на сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Это было чрезвычайным событием в жизни, ведь в разгаре гонки вооружений и противостояния двух систем антиамериканская истерия в СССР крепчала день ото дня. Хотя в таких условиях не было ни малейших оснований для каких-либо симпатий к Америке и американцам, все же в глубине души шевелилась надежда, что все мы на этой планете пассажиры одного корабля и обречены в конце концов найти общий язык. Но откровенное высказывание подобных настроений пугало, пожалуй, самих их носителей, а публичное их озвучивание можно сравнить разве что с клятвой в любви к, скажем, Гитлеру...
Командировка была запланирована почти на три месяца, но уже через месяц отец и большая часть делегации вернулись домой, пережив быстротечный карибский кризис, когда мир окаменел за полшага от пропасти термоядерной катастрофы. Целый месяц разлуки отцовскими репортажами пестрели страницы газет, поэтому времени там, за океаном, для каких-либо наблюдений, казалось, не могло быть.
Каким же было мое удивление, когда я держал в руках рукопись повести «Гусь на Бродвее». По всем канонам жанра следовало прожить там как минимум полгода, чтобы сложить воедино мозаику наблюдений и впечатлений, достаточных для того, чтобы превратиться в полноценную повесть. Необходимо было быть весьма сильным разведчиком, чтобы справиться с такой сверхзадачей. Но главной неожиданностью книги было совершенно другое. Ее герой, Грыцько Гусь, попавший в этот «Вавилон» в качестве водителя советской миссии ООН, смотрел на Америку глазами простого человека, немного наивного, в меру заагитированного, но честного и умного. И увидел Грыцько, что жуткую, безобразную и враждебную Америку заселяют такие же люди, как и мы, стремящиеся честно работать и достойно жить, мечтающие о счастье и благосостоянии своих людей и желающие лучшей судьбы другим народам. Обезоруживающая непосредственность Гуся позволила автору передать то, что невозможно было бы сделать через призму впечатлений, скажем, посвященного в коварные вражеские намерения дипломата. Это была кропотливая и долгосрочная разведывательная акция. Понадобилось пять лет, чтобы книга увидела читателя и свиданию этому выпала счастливая судьба — книга переиздавалась в Киеве и в Москве, а сам автор получил республиканскую премию им. Я.Галана.
С того же перрона Киевского вокзала я провожал отца в последнюю разведку глубокой осенью 1988-го. Здоровье его серьезно беспокоило нас всех, и я решительно уговаривал Василия Григорьевича воздержаться от этой поездки в знаменитую Юрмалу в Дом творчества писателей. Он ответил мне нетрадиционно серьезно, даже сурово: «Я писатель, и чтобы писать, должен знать жизнь. Иначе — не вижу смысла жить».
Полный смысл отцовской фразы я постиг лишь там, в Юрмале, собирая с письменного стола отцовские бумаги в последний путь вместе с их хозяином. Заканчивался 1988 год. Киев жил неясными ощущениями тревожных ожиданий, а в Прибалтике уже бурлила политическая весна. Отцовский стол был завален местными газетами, расцвеченными его пометками, традиционно сделанными разноцветными фломастерами. Он приехал сюда из последних сил, не надеясь, что ему хватит времени на спокойное созерцание дома вялой борьбы за новую жизнь своих сонных соотечественников. Он приехал, чтобы, забежав насколько возможно вперед, подсмотреть ближайшее будущей своей Украины. Из разведки он не вернулся...