Коллективный портрет одного из главных организаторов ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, в ту пору министра среднего машиностроения СССР Е.Славского, написанный его учениками, соратниками и продолжателями дела.
Вспоминает бывший начальник оперативного штаба Госкомитета по использованию атомной энергии, член Правительственной комиссии Игорь Аркадьевич БЕЛЯЕВ:
- В двадцатых числах ноября 86-го Славскому позвонил на ЧАЭС тогдашний председатель Совета Министров СССР Николай Рыжков: «Ефим Павлович, завтра вас жду...». «Завтра не могу, - ответил Славский. - Заканчиваем саркофаг. Скоро сдача, а еще масса неотложных дел...». «Тогда послезавтра», - отсекая всяческие возражения, сухо произнес Рыжков.
Славский расстроился. Столь поспешный вызов, безусловно, не предвещал ничего хорошего. «Что-то затевают», - доверительно буркнул он мне, поскольку я был свидетелем этого телефонного разговора. Поглощенный бесконечными делами и заботами, Ефим Павлович к этой теме больше не возвращался - до самого отлета в Москву.
...Рыжков беседовал с ним около трех часов. О чернобыльских делах как бы вскользь, больше - о том, о сем. Разговор этот никак не походил на доклад министра, только что прибывшего со столь горячей точки, какой была ЧАЭС.
Наконец Славский не выдержал: «Мне подавать заявление?»
Рыжкова этот вопрос явно смутил. Он зачем-то переложил с одного места на другое стопку каких-то бумажек на письменном столе, помолчал, подбирая нужные слова, затем резко выпрямился в кресле, однако головы не поднял. «Понимаете, Ефим Павлович, - сказал он тихо, - к вам у нас претензий нет. И с Чернобылем справились вы прекрасно. Но... Годы, годы...»
Позже Славский передал мне во всех подробностях этот разговор, и я представил, как бедному Николаю Ивановичу трудно было решиться перейти к главному, ради чего, собственно, он и пригласил к себе Ефима Павловича. Я физически ощутил всю ту неловкость, которую испытывал Рыжков, произнося это сакраментальное «годы, годы...» Лукавить можно было с кем угодно, только не со Славским. Он видел людей насквозь...
В приемной Ефим Павлович попросил листок бумаги и синим карандашом - он всегда писал только карандашами - нацарапал одну-единственную фразу: «Прошу уволить меня, поскольку я глуховат на левое ухо».
Это заявление попало к Горбачеву. Понятно, в таком виде он его рассматривать не стал. Только месяца через полтора мы по просьбе Ефима Павловича отпечатали заявление на машинке - теперь уже «по форме», - на котором он снова расписался синим карандашом.
На этот раз отставка была принята. Славскому в это время было 88 лет. Всего лишь шести месяцев не хватило ему до юбилейной даты - 30-летия на посту министра среднего машиностроения. Ни один министр в стране, да, пожалуй, и в мире, не уходил в отставку в таком преклонном возрасте. Никому из них - в Союзе-то уж точно - не привелось возглавлять министерство в течение стольких лет!
Он был из рода долгожителей. Отец его умер в 117 лет - от голода. Помню, на одном совещании Ефим Павлович,
70-летие которого мы только что отметили, ставя перед коллективом какую-то неимоверно сложную задачу, вдруг сказал: «Ровно через год проверю. Если кто-то надеется, что я до следующего дня рождения не дотяну, - тот глубоко ошибается: моей маме уже 93 и она чувствует себя прекрасно».
И в свои 88 Славский выглядел на много моложе иных молодых. Его невозможно было представить восседающим в министерском кабинете. Он был весь - движение. Любил сам все увидеть, пощупать, запомнить. Кстати, о памяти. Она у него была феноменальной. Возможно, именно благодаря ей он и стал тем, каким мы его знали. Ефим Павлович никогда не вел никаких записей. Стоило ему раз пообщаться с человеком - и он на всю жизнь запоминал его. Под его началом было 470 огромнейших комбинатов, рудников, заводов, и куда бы он ни приехал, он помнил каждого - и не только руководство. Более того, мог процитировать любого, что тот говорил или обещал при последней встрече. Иных эта способность пугала, других восхищала, но всех подтягивала и дисциплинировала. Знали: ему уже не скажешь, мол, я этого не мог обещать. И, что называется, лезли из кожи, делали невозможное, чтобы не подвести министра, оправдать его доверие.
Мало кто уже помнит, но первую Звезду Героя - а их у него было три, десять орденов Ленина, Ленинская и несколько государственных премий: опять-таки в этом с ним не мог сравниться ни один иной министр! - Ефиму Павловичу вручил лично Берия. А было так. Будучи уже в ранге заместителя министра среднего машиностроения, Славский побывал на секретном объекте под Челябинском, где обнаружил, что ученые-атомщики - люди, от которых напрямую зависела судьба страны, ибо американцы уже имели атомное оружие, а мы о нем еще только мечтали, - эти бесценные специалисты жили в землянках, в ужаснейших бытовых условиях. Славского это возмутило: «Разве может человеку прийти в голову светлая мысль в подземелье!» - не раз повторял он. И распорядился строить для ученых отдельные коттеджи.
О своеволии замминистра какой-то генерал доложил Лаврентию Павловичу - вот, мол, на что транжирит народные денежки. Тот рассказал Сталину. «Уволить!» - распорядился генсек. И Ефим Павлович в одночасье оказался начальником цеха сборки первой отечественной атомной бомбы. На ее испытании он не присутствовал, начальников цехов туда не приглашали. Но поскольку оно прошло успешно, тотчас же последовало высочайшее помилование. Славского возвратили на прежнюю должность. Более того - вручили Золотую Звезду...
...До 20 мая 86-го Минсредмаш не был подключен к ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. В закрытую зону завезли массу людей, техники, было много суеты, разговоров, но дело не двигалось. И только когда сюда прибыл Е.П.Славский, все облегченно вздохнули: наконец-то за дело взялись специалисты! Все понимали: огромная, превосходно отлаженная система, которую многие годы формировал Славский, не даст сбоя и в той тяжелейшей ситуации, в которой оказалась страна после трагедии на ЧАЭС.
В первый же день Ефим Павлович отправился на третий блок. Мы с Александром Николаевичем Усановым сопровождали его. Наш дозиметр порой зашкаливало, но Ефим Павлович не торопился: «После выпьем по рюмке - и все пройдет. А посмотреть, что здесь и как, нужно хорошенько». На следующий раз он нас с собой уже не взял: «Я старик, мне не страшно, а вы еще молодые...»
Вскоре работа по ликвидации последствий взрыва на 4-м блоке шла по всем направлениям. Четко несла вахту дозиметрическая служба, вблизи Чернобыля строились бетонные заводы, прокладывались железнодорожные ветки, трудились проектировщики, по первому телефонному звонку решались самые сложные вопросы. Везде слаженность, порядок, дисциплина. Включилась в действие система Славского...
Ефим Павлович регулярно приезжал в Чернобыль. Вникал во все проблемы, советовал, подсказывал, решал. И это продолжалось до того самого дня, пока из Москвы не последовал уже упомянутый мною звонок Рыжкова.
Согласен: Ефим Павлович был в таком возрасте, когда ему на смену пора было подыскивать более молодого министра. Но делать-то это надо было как-то мягче и тактичнее. А с ним поступили так, как у нас привыкли поступать. Да и не возраст, судя по той спешке, с какой его «ушли», был здесь причиной. Просто Е.П.Славский имел неосторожность высказывать свои взгляды на причину трагедии в Чернобыле. А в Москве хотели слышать нечто иное...
Последние два года жизни он провел в уединении и тоске по настоящему делу в Опалихе - нашем подмосковном доме отдыха. У этого человека, построившего по всей стране десятки современных городов и поселков, никогда не было своего даже маленького садового домика - не то что дачи. В Опалихе выделили ему комнатку, где он и принимал своих друзей и учеников, посещавших его.
Вспоминает бывший руководитель подготовительных работ по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, член Правительственной комиссии Константин Николаевич МОСКВИН:
- С Ефимом Павловичем я познакомился в 58-м в Узбекистане, где мы тогда начинали строительство уранового рудника. Славский прилетел к нам в Учкудук на небольшом самолетике вместе с министром геологии СССР Петром Яковлевичем Андроповым. Начальник стройки Николай Иванович Белышев, узнав о предстоящем визите начальства, срочно отбыл в геологическую партию, поручив встречать гостей мне - главному механику.
Самолетик приземлился на местном аэродроме, если так можно назвать небольшую площадку, расчищенную и утрамбованную бульдозером в песчаной пустыне. Славский попросил у меня машину и сразу же собрался ехать к геологам - хотел на месте посмотреть, что ими сделано.
Весть о прибытии министров мгновенно облетела стройку. Пока готовили машину, их обступили женщины - жены строителей рудника. Славский любил такие незапланированные встречи: здесь можно было получить столько информации, сколько не давало ни одно совещание. Он начал расспрашивать женщин о жизни, о быте. «Ну разве это быт, - жаловались те. - Жарища, почти нет воды, плохо с доставкой продуктов, каждая семья ютится в тесной барачной комнатушке...» - «Поверьте мне, - дорогие мои, - отвечал им Ефим Павлович. - Еще немного - и на месте этих бараков будут стоять красивые дома со всеми удобствами, и все вы станете горожанами. Обещаю вам. Позаботимся и насчет всего остального...»
И действительно. Вскоре здесь поднялся красивейший современный город - зеленый, с уютными двухэтажными домами, магазинами, культурными центрами. С Аму-Дарьи сюда пришла вода, и Учкудук стал настоящим оазисом в пустыне. Его сегодняшнее многочисленное население, возможно, даже и не знает, кому оно обязано этим чудом. А уж я-то хорошо знаю, сколько усилий приложил Ефим Павлович, чтобы город этот стал таким, каким он есть сейчас.
В Чернобыль Славский приезжал непременно дважды в месяц. Он и в Москве большую часть времени в те памятные дни отводил ликвидаторским заботам. Отладил дело так, что любая наша просьба в любой точке страны выполнялась мгновенно и беспрекословно. Ну а когда оказывался на станции сам, залезал, как говорится, в каждую щель - хотел знать все.
В самой экстремальной ситуации с ним было легко и надежно. Стоит ему бывало сказать: «Ребята, вы же не подводите» - и этого было достаточно. Просто стыдно было не оправдать его доверие. Как нам сейчас не хватает Славского!
Вспоминает бывший главный инженер УС-605 Вадим Михайлович БАГРЯНСКИЙ:
- Мне отнюдь не хотелось бы, чтобы читатель воспринимал Славского как эдакого благодушного добрячка, умевшего ладить со всеми тихо и мирно. Случались ситуации, когда он бывал в общении с собеседниками очень строгим и даже гневным. Вот только никто никогда не обижался на него за то, что гнев этот был несправедливым...
С 1975 года я работал главным инженером на строительстве Игналинской атомной станции. Прошло три года с момента начала этой стройки, но непосредственно за станцию мы еще не принимались. Возводили жилые дома, школы, детские садики, больницы, тянули подъездные пути. Словом, делали как положено - так сказать, по классической схеме.
Побывав у нас, Ефим Павлович остался очень доволен городом. «Ну а станцию строить собираетесь?» - спросил он. «Собираемся», - ответили мы.
Но когда по истечении какого-то времени Славский снова «заглянул» в Игналину и на месте будущей станции увидел пустырь, тут его взорвало. «Самоеды! - кричал он. - Город нужен - я понимаю. Но не до такой же степени трынькать средства, выделенные «под станцию». Завтра же быть с отчетом в Москве!».
На следующее утро начальник строительства Иван Григорьевич Солдатов и я уже были у Славского «на докладе». Кроме Ефима Павловича собрались его заместители, начальники главков. Министр разнес нас в пух и прах. Причем в таких доходчивых выражениях, яснее которых и не бывает. «А теперь, - говорит, - даю вам четыре часа. В пятнадцать ноль ноль жду здесь же с соображениями по первому блоку станции».
В 15.00 все снова собрались, но он вызвал только меня. Захожу в его кабинет. Ефим Павлович сидит хмурый. Рука дергается... Посмотрел он на меня и говорит: «Что-то я тебя не припоминаю». В устах Славского подобное было высшим оскорблением. Все знали, какой феноменальной памятью отличается министр: по имени-отчеству знал тысячи людей со всех предприятий Союза. И вдруг запамятовал главного инженера ударной стройки! Такого быть не может!
«Как же так, - отвечаю, - Прошел Томск, на Ленинградской атомной первый блок строил, теперь вот на Игналине»... - «Нет, не помню!» - настаивает на своем. Тут уже я не выдержал. Достаю козырную карту. «Да всю жизнь, - говорю, - с Семыкиным рядом! Рука об руку!..» Знаю: Иван Иванович Семыкин - гордость и любимец Славского. Работать с ним - пройти высшую школу строительства. Для Ефима Павловича это тоже как высшая аттестация!
Славский медленно поднимается, обходит стол, приближается ко мне, берет за грудки и трижды приподнимает: «Как же ты можешь, - задыхаясь во гневе, выдавливает он. - Такой опытный мужик - и так подводишь!.. Сегодня же чтобы и духу твоего не было в Москве! Завтра суббота. Соберите людей, проектировщиков и немедленно, слышишь, немедленно приступайте к первому блоку! Оргвыводы сделаю ровно через двадцать дней - на месте...»
А уже через каких-то три минуты он взял меня под руку и как самого близкого друга через весь свой длинный кабинет проводил к выходу. Гнев потух в его глазах, и в голосе больше не чувствовался металл. Только у самой двери - тихо, чтобы не слышали в приемной, шепнул, крепко сжимая своей лапищей мою ладонь: «Ну, смотри мне! Ох, смотр-и-и-и!..»
Как и обещал, Славский приехал к нам через 20 дней. Но строительную площадку первого блока станции уже было не узнать. Денно и нощно здесь трудилась техника, рыли котлованы, завозили плиты, бетон, делали опалубку.
Теперь Ефим Павлович «узнал меня».
Первый блок идет всегда труднее, медленнее, чем остальные. Но мы его сделали в срок. Министр остался им доволен и на торжественном собрании, где чествовали строителей, собственноручно вручил мне орден Октябрьской Революции...
А когда случилась чернобыльская беда, я ничуть не удивился, узнав, что назначен главным инженером УС-605. Руководил работами на строительстве укрытия исключительно в ночные смены. И считал это как высший признак доверия...