Украинская литература ХХ века — система очень фрагментарная. Это целая эпоха нехватки литературы и «разгула» литературной идеологии и «литераторов». И хотя, с одной стороны, имеем таких мастеров слова, как Иван Дзюба, Васыль Симоненко, Лина Костенко, Мыкола Винграновский, но с другой — множество безликих и растворенных в массе СПУ «мастеров времени». Сегодня же территориальные границы почему-то превращаются в знаки культурно-исторического отчуждения: львовян не знают в Одессе, харьковчан — на Закарпатье...
Олекса Ризниченко — одесский поэт, языковед и диссидент. Дважды был репрессирован (1959—1961 и 1971—1977 гг.). Отбыл в лагерях семь лет. Уже это приближает его на биографическом уровне к таким мастерам пера, как Майк Иогансен, Борис Тэн, Григорий Кочур... Когда-то в Первомайске он написал на открытке: «Долой коммунистическую пропаганду! Долой диктатуру партии!» И все — репрессивный механизм был запущен. А вместо последнего слова в суде попросил разрешения прочитать собственное стихотворение. Во время заключения Олекса Ризниченко работал над «сонетами из-за решетки».
Словом, судьба у человека сложная. Но советская система его так и не сломала. Уже в годы независимости он осуществил «турне» по тем местам, где когда-то начиналось его творчество, отметив с удивлением, что воспетое «прощання з Імперією» все время откладывается.
— Господин Ризниченко, чем для вас является период шестидесятничества?
— Я давно осознал, что я — не «одномерный человек» (термин Маркузе). Да и не думаю, что в мире есть такие. Теория ролевых игр подтвердила: все мы — актеры, играем на протяжении жизни тысячи ролей. Единственное, что действительно реально, — это честность с самим собой, и об этом я впервые прочитал у Винниченко. В условиях советской империи, самой грязной из всех существовавших в мире, происходили удивительные преобразования души человека — она знала-думала одно, а говорила и делала (вынуждена была!) другое.
Прекрасно сказал об этом Сверстюк: «В казарме главное — не выделяться. Играть самую легкую роль в типовой маске. Традиция мешает, неимперская национальность мешает. Мораль мешает. Идеализм мешает, идеальные мотивы — смешные». Я бы добавил: неимперская национальность не мешает, а является виной: «Я винен тим уже, що українець, і ця вина з народження моя!»
Почему так разросся в нашей литературе тип крестьянина, дедушки или бабушки? Это было то, о чем писать разрешалось. А Ортега-и-Гасет сказал: «Сельскость — это характеристическая черта общества без ведущей касты. Народ, который думает, что может жить в своем мире без аристократии, в своем мире мыслей, морали, политики и вкуса править самостоятельно, — неминуемо приходит к разложению». Шестидесятники могли быть ведущей кастой, но их истребляли.
— Когда вы начали собственный бунт против советской системы?
— Проблема в том, чтобы выяснить — почему у отдельных индивидов возникают незапрограммированные властью движения души, потом мысли, тела? У Станислава Лема есть гениальный рассказ из серии «Звездные дневники Иона Тихого». Там изображена планета, на которой власть захватили роботы и ведут оголтелую пропаганду против Людей, эксплуатирующих роботов, и хотят начать войну против Земли. Ион Тихий, прилетев туда (конечно же, в скафандре робота), пожив между роботами, понимает, что все они на этой планете на самом деле являются людьми в скафандрах роботов, присланными, как и он, с Земли. Так же и я видел, что все мои знакомые в душе были противниками большевизма, но — служили ему!
Родители мои были верующими людьми, моральными, совестливыми. Я наслушался от них о Голодоморе, сам видел убожество, горе, в котором жили наши люди. В 1947-м я в Енакиево получал (наверное, по ленд-лизу?) американские консервы, такие красивые и вкусные, а следовательно, уже тогда знал, что есть где-то люди, живущие лучше нас, хотя и не строящие коммунизм. Носил в школу плату за обучение чуть ли не до 1953 года. Видел, как отец вырубал деревья в саду, чтобы не платить налог. Видел, как заставляли покупать облигации займов. Сам стоял в очередях за чем-то, поскольку в магазинах ничего не было. Видел священника, который расстригся и выступал против религии.
А еще я был начинающим поэтом, много читал. Подсознательно, интуитивно чувствовал фальшь официальных версий, я, как тот паренек из сказки Андерсена, увидел, что король голый, и крикнул об этом, поскольку еще не был приучен молчать (у Галича: «промолчи, промолчи — потому что молчание золото!»). Мы крикнули громко, на целых две области, но свое авторство утаили — следовательно, знали, что нельзя кричать громко! Печатали открытку в Первомайске и четко понимали, что здесь распространять ее нельзя, чтобы по шрифтам машинки, известной наверняка кагэбистам, регистрировавшим каждую машинку в городе, нас не вычислили.
— В чем, по вашему мнению, суть движения шестидесятников?
— Глубинная суть шестидесятничества — в душах человеческих, не признающих давления, насилия, не способных вечно терпеть принуждение. Иван Дзюба прислал свою книгу «Інтернаціоналізм чи русифікація» прямо в ЦК КПУ, на имя П.Шелеста. В.Чорновил под своим именем издал книгу об осужденных политзаключенных «Лихо з розуму». Е.Сверстюк открыто написал свою замечательную статью о произведении О.Гончара «Собор» — «Собор у риштованні».
Олекса Горняк сжег сам себя на могиле Шевченко 22 января 1978 года, разбросав вокруг памятника Тарасу 1000 открыток. В них он объяснил, что не может жить и смотреть спокойно, как гибнет наш язык, как попирается Украина. Юрий Бадзьо пишет открытое письмо в Президиум Верховного Совета СССР, к русским и украинским историкам.
Оранжевая революция 2004 года была продолжением смелого, откровенного, бескровного противостояния. Наш народ выдержал колоссальное испытание, особенно по сравнению с более поздними революциями соседних стран, во время которых была пролита кровь. Но что мы видим сегодня? Верховную Раду опять оккупировали люди, которым плевать на Украину с ее культурой. Меня в феврале Ющенко наградил орденом «За заслуги». Да какие же это заслуги, если украинскую культуру продолжают топтать? Литературы нет, язык — в окружении регионального языка меньшинств (русского). И как же украинский язык будет родным, если у нас нет настоящей украинской литературы? А в языке Жадана культуры не почувствуешь.
— Какова роль литературы в формировании вашего сознания? Какую литературу вы читали тогда?
— Читал я очень много. Научно-популярные книги, художественную литературу. Родители меня ругали, чтобы не читал, так как глаза испортятся. Но я не обращал внимания. Ложился в кровать спать, а сам накрывался с головой и читал при фонарике. Замечательная библиотека была в Первомайске. Там я прочитал удивительнейшую статью Писарева «Пушкин и Белинский», в которой автор полностью «уничтожал» Пушкина: я понял, что можно отрицать авторитеты! Ее бы в школах изучать для выработки свободной мысли, вольнодумства.
В Кировограде в библиотеке читал «Историю индийской философии» Чаттопадхайя. Это было чудо — девять разных философских систем! И каждая представляется убедительной, хотя они отрицают друг друга! Но именно там я научился уважать разные точки зрения.
Моя любовь — Маяковский. Я оформил подписку на 12-томник, первые два тома знал наизусть! Я писал «под Маяковского». Именно во время ареста на первых допросах мне зачитывали мои стихотворения: «Вам, не знающим с жира делать что, тратящим тысячи на пустяки, как вам не стыдно отделываться мелочью, брошенной в ладонь народной руки?» — и обзывали их антисоветскими!
В 1962 году я уже мог читать по-польски. В Одессе был магазин иностранной литературы, где я покупал много интересного. Например, Сенкевича «Огнем и мечом», «Камо грядеши?» Выписывал немало польских газет и журналов. А в Польше цензура была намного слабее, чем в СССР. Сколько я вычитал там полезного! Например, произведения Фрейда, кибернетика, генетика, морганизм...
А в 1958—1961 годах начали печатать запрещенные раньше книги украинских авторов. Это была роскошь. Словарь Гринченко — взрыв! Стороженко, Самийленко, Мирослав Ирчан, Микитенко, Николай Кулиш, Александр Олесь, мой тогдашний кумир! Оттепель «позволила» и в СССР печатать то, что раньше было запрещено. Так вышла книга «Моя жизнь» Махатмы Ганди. Это гениальный автор, это величайший последователь христианской идеи за две тысячи лет. Я не расставался с ней месяцами.
Когда я побывал в квартире Святослава Караванского и увидел, сколько у него есть украинской литературы 20—30-х годов, сколько томов Винниченко, я начал там брать и читать все. «Записки кирпатого Мефістофеля», «Чесність з собою», «Рівновага», «Заповіт батьків», новеллы, пьесы... Почему эти гениальные произведения не печатают теперь? Они же нужны молодежи как воздух. Какие замечательные воспоминания члена УНР Мазепы! Какие журналы! Станислав Лем — гениальные вещи! Вполне антисоветские. Мыкола Винграновский, Васыль Симоненко, Лина Костенко... Горы самиздата! Светлана Аллилуева, академик Сахаров, Иван Дзюба, Валентин Мороз, Николай Холодный (к сожалению, ушел из жизни в марте нынешнего года! — светлая ему память).
Отсюда интеллектуальность, отсюда гуманистичность нашего движения — от усвоенных книг.