Вообще-то, ему уже за тридцать, так что журналистам и литературным критикам пора бы перестать называть Сергея Жадана «молодым писателем». Тем более что «молодой» в смысле «малоизвестный» — это уж точно не о нем. И «Цитатник», и «Біг Мак», и «Депеш Мод», и «Anarchy in the Ukr» — каждая новая книга Жадана, поэтическая или прозаическая, вызывает резонанс в литературных кругах еще до своего выхода в свет, поток откликов в прессе сразу же после издания признается «культовой» среди благодарных и довольно широких (говорят, пятитысячный тираж его последней книги уже практически разошелся) читательских масс.
Но называют и будут называть, наверное, еще долго. Тому есть объективная причина: слишком глубока в нынешней украинской литературе пропасть между еще живой «старой гвардией» и «молодежью», между ностальгически-безнадежным призывом к возрождению традиций и агрессивным новаторством любой ценой. Писатели второго лагеря обречены на имидж «вечно молодых и вечно пьяных». Они об этом знают. И соответствуют ему — сознательно или бессознательно.
Надо видеть, как Сергей Жадан общается с читательской аудиторией. Как владеет ею, влюбляет в себя, делает действительно своей. Он как никто умеет читать со сцены не только стихи, но и прозу, умеет опаздывать ровно настолько, насколько нужно, а также непринужденно и вовремя уйти. Нужно видеть, с каким восторгом его встречают. И как теряют интерес к литературной акции после того как он ушел, — даже если шоу еще продолжается. Без Жадана это уже не шоу.
— Сергей, вы довольно профессионально работаете с аудиторией на своих поэтических акциях и литературных презентациях. Насколько вы ее представляете? Кто ваш читатель? Возраст—пол—социальное положение?
— Мой читатель — молод, умен, в меру асоциален. Мужского или женского пола — это, в принципе, без разницы. 13—14 лет, без высшего образования, из порядочных украинских семей... Шучу, конечно. Нет, я никогда «социологический портрет» не отслеживал, мне это неинтересно. Но я вижу, что на выступления преимущественно приходит так называемая молодежь, и мне это импонирует.
— Когда вы слышите выражение «культовый Жадан», которое сейчас постоянно используют в отношении вас, это угнетает?
— Я не знаю, что такое «культовый Жадан». И вообще не представляю, что означает понятие культовости касательно украинского писателя. Если бы мне объяснили, что это такое, я бы сказал, угнетает ли оно меня.
— Касательно вас это означает следующую ситуацию: новой книги еще нет, но о ней уже говорят, выдвигают прогнозы, какой именно она будет. Понятно, что речь идет не о «широкой общественности», а о некой окололитературной тусовке. И вы примерно знаете, чего именно она от вас ждет...
— Я не знаю, чего от меня ждет окололитературная тусовка, я на тусовку не работаю. Я работаю на своего читателя.
— Но ведь вам известно, чего они от вас хотят, ваши молодые и в меру асоциальные читатели? Стремитесь соответствовать ожиданиям — или, наоборот, всех удивить?
— Нет, удивить я никого не стремлюсь... Впрочем, я действительно знаю, чего от меня ждут, и мне интересно сделать именно то, чего от меня не ожидают. Неинтересно идти в фарватере, неинтересно подстраиваться под читателя, даже если это умный читатель. Мне действительно было известно, например, что после «Депеш Мод» кое-кто ожидал продолжения «Депеш Мод». Я написал совершенно другую книгу. Так же, как после «Біг Мака» многим хотелось его продолжения, а я написал «Депеш Мод», совершенно отличный от «Біг Мака».
— Ненормативная лексика в ваших произведениях — это...
— Нет нормативной и ненормативной лексики. Это выдумки Института литературы имени Тараса Шевченко, на этом академик Жулинский зарабатывает свои деньги. Вся лексика едина.
— И все-таки, выступая перед аудиторией, — я лично слышала, — вы предупреждаете о том, что в следующем тексте подобная лексика будет. Следовательно, о ее существовании вам известно. Ее использование — это заигрывание с читателем или что?
— Это не заигрывание с читателем. Мне неинтересно, условно говоря, кого-то шокировать или эпатировать. Мне просто хотелось бы, чтобы люди воспринимали такие вещи адекватно, поэтому я и предупреждаю: сейчас будет так называемая ненормативная лексика. Если хотите, выйдите из зала, у вас есть время.
— В новейшей украинской литературе, и это особенно четко прослеживается по серии «Графіті» издательства «Фолио», где издаются и ваши книги, очень сильное автобиографическое течение. Причем довольно специфическое: девушки пишут о том, кто с кем и как спал, а ребята — кто, где и с кем пьянствовал. Почему так, по-вашему?
— Наверное, потому что раньше о таких вещах не писали. Потому, что в нашей литературе всегда было больше табу, нежели открытых и свободных тем. Это во-первых. А во-вторых, видимо, существует насущная необходимость писать все-таки о вещах простых, понятных и очевидных, а не о чем-то сложном, закрученном, нуждающемся в какой-то игре в контексты и т.п.
— Вы думаете, это надолго или такая волна быстро сойдет?
— Думаю, это волна, которая должна бы перерасти во что-то большее, в более широкое русло, условно говоря, реалистической прозы. Реалистической безотносительно, ясное дело, к критическому или социалистическому реализму, имеется в виду простой нарратив, максимальное приближение к реальности в деталях и т.п.
— Для вас существует «вечная проблема» новейших украинских писателей — сесть за стол и что-то написать?
— Да, проблема есть, я не люблю писать, но в определенный момент понимаю, что это нужно сделать, что у меня есть какие-то обязанности, скажем... перед самим собой прежде всего.
— А перед издателем обязанности имеются?
— И перед издателем в частности. Перед читателями, спрашивающими: когда будет следующая книга, о чем она будет?
— Как у вас лично прошел традиционный писательский дрейф от поэзии к прозе? И как на сегодняшний день обстоят дела с поэзией?
— Я не ушел от поэзии к прозе, я эти вещи совмещаю. Сейчас пишу новую книгу прозы, после чего планирую выпустить новую книгу стихов.
— Что это будет за новая книга прозы? Можете проанонсировать?
— Да. Это будет книга о бизнесе, криминале, контрабанде наркотиков, политических технологиях и т.д.
— Я так понимаю, здесь об автобиографизме речи уже быть не может. Ведь все это, надеюсь, не является реалиями вашей жизни?
— Я буду писать о реалиях жизни моих друзей.
— У вас есть друзья из криминального мира?
— У меня очень много друзей в разных социальных сферах.
— На какой же почве вы сосуществуете?
— На почве любви к этой жизни. У меня есть друзья совершенно противоположные, настолько, что, встретившись, они могут друг другу набить морду, но когда встречаются со мной, все нормально. Потому что на самом деле нет никаких отличий между людьми в зависимости от того, членом какой партии ты являешься, за какую экономическую теорию выступаешь, к какой социальной категории принадлежишь или, в целом, какую жизненную позицию отстаиваешь. На самом деле все очень просто, и все мы очень похожи, просто нужно в какой-то момент это заметить.
— Вы ведете тусовочный образ жизни?
— Нет, я веду очень спокойный и размеренный образ жизни. Просто, поскольку много выступаю и много путешествую с литературными акциями, создается впечатление, будто я постоянно в тусовке.
— Испытываете ностальгию по ирпенской тусовке (имею в виду ежегодные семинары творческой молодежи в Ирпене), на которую пришлась ваша молодость, как и молодость многих современных украинских литераторов?
— Нет, у меня нет ностальгии ни по чему. Ностальгия, как по мне, деструктивное чувство, я не советую вообще им проникаться.
— Харьковский сегмент оранжевой революции имел, по крайней мере на телеэкранах, лицо поэта Жадана. Что вы сейчас обо всем этом думаете, ввиду последних событий?
— Я думаю, что революция не закончилась, нужно продолжать валить действующую власть. Это был только первый этап.
— Из этого следует, что мы снова увидим Жадана в политическом контексте?
— В политическом — нет. Я политикой на Майдане не занимался. Я занимался акцией гражданского неповиновения. На самом деле для меня было важно не столько поддержать Ющенко, сколько выступить против действующего политического режима. Как, полагаю, и для большинства харьковчан, вышедших тогда на Майдан.
— В какой форме вы видите выступление против действующего политического режима теперь?
— Ну, например, забросать бомбами Управление культуры. Или поймать губернатора и... не знаю... призвать его к совести.
— Вы, наверное, шутите, а на бумаге это будет выглядеть довольно серьезно, как призыв к насильственным действиям. Вы к этому готовы?
— Я ко всему готов. На самом деле большинство вещей, которые изначально нам кажутся нереальными, гораздо реальнее, нежели мы себе представляем. К примеру, вспомним события прошлого года: кто бы мог подумать, что украинцы вдруг выступят против власти настолько сплоченно и что это закончится настолько успешно? Я не призываю к насильственным действиям, просто считаю, что любые действия, в том числе и насильственные, если они происходят, являются внутренне мотивированными и оправданными. Все нормально!