| |||||
Нила Пидпалая |
Знаю людей, у которых не такая уж и счастливая, если посмотреть со стороны, судьба. Но в ежедневной молитве они говорят: «Благодарю тебя, Господи: ты даешь мне лучшее из того, что я мог бы иметь...» Может, это и есть жизненная мудрость?
Мой рассказ — об обыкновенной-необыкновенной женщине. Ее можно было увидеть среди аматоров хора «Гомін» во времена, когда его выступления считались чуть ли не «крамолой» (поскольку в Киеве именно этот коллектив впервые исполнил «Ще не вмерла України і слава, і воля...»). В пору митингов и демонстраций ее, как и многих других, подхватил вихрь наивной веры в быстрые перемены к лучшему. Среди ее друзей-приятелей — не только украинцы по крови, но и грузины, россияне, евреи, литовцы, поляки, азербайджанцы. Бесстрашная и беззащитная, легковерная и твердая — она разная. Знакомьтесь — директор Киевского литературно-мемориального музея Максима Рыльского Нила Пидпалая.
Темноглазая, черноволосая, как цыганка, непоседливая, темпераментная, она, подрастая в своей «зеленокудрой Сквире», конечно, ни сном ни духом не ведала, какая судьба уготована ей в Большом Городе. В детстве была похожа на мальчишку: «маленькая бандитка» — так нежно корила ее мама, уж и не зная, какой новой затеи ждать от дочери. Да, матери своей она дорого далась. Ведь — из тех детей, чьи отцы, может, и не догадываясь, что зачали новую жизнь, пошли на фронт. И уже никогда не узнали, кто пришел в мир после них...
Имя — непривычное для провинции: Нила. Знаки судьбы? Может, и в том тоже, что, впервые в жизни попав в музей — повезла учительница в Белую Церковь, в краеведческий, — поражена была невероятно. В школе любила уроки математики и литературы. Особенно — писать сочинения, чего другие терпеть не могли: не хватало фантазии. Что-что, а выдумки ей было не занимать. Как и темперамента. Уже позднее, значительно позднее один человек, о котором еще будет идти речь, даря ей книгу, напишет: «Будьте и в дальнейшем такой же самоотверженной, энергичной, инициативной, изобретательной, настойчивой, требовательной, принципиальной, заботливой, небезразличной, трудолюбивой, искренней». Тогда, в свои шестнадцать-семнадцать, если бы могла заглянуть вперед, она, конечно, только рассмеялась бы таким значительным словам. Была легкая, как ветер, и «зеленокудрая Сквира» настраивала на другой лад: пространство, свобода-воля, первая влюбленность и — целая вечность впереди.
* * *
Василий Цимбалюк, известный учитель, тоже родом из Сквиры. Он и посоветовал поступать на филологический факультет Киевского университета. Нила же планировала на журналистику. «На филфаке хоть язык хорошо выучишь»,— посоветовал старший товарищ, тогда уже студент. До сих пор признательна ему.
С первой попытки Киев не дался. Осталась в Сквире, пошла продавцом — с тайной мыслью: мол, в конце концов конфет наемся вволю. Было не до конфет. Торговля, выяснилось, — не ее стихия. Да еще и — смешно сказать — после работы разносила по домам сдачу всем, кто оставлял ее, пару-десять копеек, на прилавке. После второй попытки таки переступила порог знаменитого «желтого корпуса» на Шевченковом бульваре. То было время «оттепели», и студенческая молодежь бросилась в водоворот свободы, пусть и призрачной. Тогда Нила впервые услышала имена из «расстрелянного возрождения». Плужник, Свидзинский, «самиздат», шестидесятники, молодая Лина Костенко — было от чего захмелеть пытливому уму и открытому сердцу. К слову: вспоминая свои филологические времена — уже «застойной» поры, когда нас буквально загоняли на нуднейшие, бездушные, сверхофициальнейшие вечера, — мне трудно поверить, что студенты сами, безо всякого принуждения каких-либо кураторов, рвались организовывать литературный вечер или поездку куда-нибудь.
«А какие однокурсники у меня знаменитые, — гордится Нила Пидпалая, — Эмма Бабчук, Людмила Зинчук, Иван Ильенко, Леонид Череватенко, Мыхайло Наенко, Анатолий Погрибный, Дина Сливинская... Окружение, дух времени, друзья, незабываемые наши преподаватели сделали из меня украинку. Особые воспоминания — о Петре Тодосиевиче Бойко, который преподавал у нас выразительное чтение. Благородный, с выразительными чертами лица, с прекрасным голосом, он олицетворял для меня все самое лучшее, что есть в нашей нации. Как почти все провинциалы, приехав в столицу, я так или иначе чувствовала себя закомплексованно. Особенно это касалось родного языка, который, оказалось, знала довольно плохо. И это особенно остро почувствовала, познакомившись с Володей Пидпалым».
* * *
Собственно, познакомилась с ним, когда была (уже вторично) абитуриенткой. Жила в общежитии. Зашла к девушкам-соседкам одолжить иголку. А там как раз компания ребят, студентов-старшекурсников. Зашла — да и вышла. А один из тех ребят — русоволосый, с голубыми глазами — сказал, когда двери за Нилой закрылись: «Это будет моя жена». Дерзкий, самоуверенный? Тем более — неизвестно было, поступит ли эта чернявка в университет.
Студенткой Нила стала. «Гранит науки» грызла добросовестно, «крутить романы» не спешила. Хотя что греха таить — видной была, яркой: темная коса, острый выразительный взгляд. Кто-то даже окрестил ее «Софи Лорен» — за женскую привлекательность. Голосистая, смешливая. Да и Володя Пидпалый — не из последних: поэт, умница, добрая душа — многим девушкам пришелся по сердцу. Но — не Ниле. Одно чувствовала: он все время держит ее в поле зрения. Куда бы ни пошла — а все будто случайно с Пидпалым встретится. И с чего бы это? Долго, таки долго топтал к ней дорожку. Приучал к себе? Изучал? Однажды даже в ресторан пригласил, тогда Нила чуть ли не всех однокурсниц спрашивала: идти или не идти? Это же только девушки «легкого поведения» в рестораны ходят! Но Володя относился к ней серьезно: даже на «Вы» обращался. И так красиво, так чисто говорил по-украински, что ей рядом даже... неудобно, неловко было. «Будь ласка, дві склянки соку», — это же нужно так, когда все просто говорят: «стакан». И впрямь, бывало, странно чувствовала себя с ним рядом— вот же «националист»! Но Володя — такой естественный в своем поведении, обращении, языке, что не было впечатления, будто он бросается на «амбразуру», разговаривая на родном языке. И наконец и Нила-первокурсница почувствовала вкус к сочному, невымученному языку, забыв навек о своем сквирском калечном «суржике». Более того, сама стала «националисткой». Припоминает, как-то еще в «застойные» времена, когда за всем выстраивались очереди, стояла за чем-то. А продавщица довольно часто пропускала тех, кто сумел протиснуться без очереди. И тут голосистая Пидпалая не выдержала, запротестовала. А здоровенный отставник ей: «Что ты здесь на своем мужицком языке разошлась?» О, тут уже ему было не до шуток. И очередь поддержала Нилу (по-русски, между прочим): «А вы чье сало едите, кто вас кормит?» Конечно, сало — аргумент «железный».
* * *
Однажды вдвоем шли из университета пешком — до самой улицы Ломоносова (на которой общежития университетские). О чем только не переговорили дорогой! Всю жизнь свою рассказала ему, а Володя — Ниле. Если вы думаете, что с того времени и начался у них бурный роман, то ничего подобного. И почему тот Пидпалый так «тянул»? Вроде бы и не из боязливых, наоборот. Пока как-то, о том о сем поговорив, вдруг спросил ее: «Ты что сегодня вечером будешь делать?» Со всем простодушием и искренностью ответила: «В шесть — встречаюсь с Иваном, в семь — с Жорой, в восемь — с Петром...» Не успела выложить напряженный график, как Володя перебил: «Буду у тебя в десять — скажи всем своим ребятам, чтобы больше не приходили. Пусть знают — у тебя есть жених». Когда растерянно взглянула на Пидпалого, тот выразительно, как никогда, промолвил: «Я — твой жених». — «Смотри, какой самоуверенный», — подумала она тогда. И пока дошла до комнаты в общежитии, влюбилась в него. Навеки.
Молодость. Романтика. Любимая яблонька в старом саду возле общежитий. «Володя косы мои любил — красивые были волосы, как и все в молодости... »
Характер имела своенравный, строптивый — а с Володей вдруг послушная становилась, податливая. «Он меня лепил: мировоззрение, поведение, язык. Вкус развивал, наблюдательность. И так ненавязчиво умел это делать, что совсем не хотелось сопротивляться. Все удивлялись: как это непокорная Нилка вдруг другой становилась на глазах. Хотя иногда характер все же прорывался. Тогда Володя незло говорил: «Злыдень — но с перцем». Я не обижалась. Володя был врожденный интеллигент, хотя и из обычной крестьянской семьи на Полтавщине. Воспитанный, тактичный. Его и студенты-киевляне любили и уважали, а ведь известно же: у столичных — предубеждение к «селюкам».
Володя везде умел — ненавязчиво, не выпячивая собственное «я», быть своим. Когда привезла Нила в Сквиру знакомить с родными, казус случился: мать отговаривала Володю брать дочь замуж. И молодая еще, дескать, учиться нужно, и ничегошеньки не умеет, и ленивая, и такая и сякая... А бабушке жених очень понравился, поскольку красиво пел, чисто по-украински разговаривал и — в вышитой сорочке. В конце концов таки поженились вскорости. И теща со временем полюбила своего зятя — вот уже двадцать восемь лет нет его на этом свете, а она все по нему плачет...
* * *
Немного забежала я вперед. А была же у молодоженов прекрасная счастливая жизнь. «Как получили квартирку нашу — голо, пусто в ней, только в каждом углу Володя по бутылке коньяка поставил. Но друзей собралось — яблоку негде упасть». Гости не переводились — уютно было у Пидпалых. И вновь — читали стихи, спорили о литературе и политике, до всего было дело. Жизнь — счастливая круговерть: Володя работал в издательстве редактором (к слову: лучшие поэтические издания «Радянського письменника» конца 60-х — начала 70-х редактированы им), сам активно печатался. Неизвестно, когда и где стихи писались: семья пополнилась двумя наследниками — дочкой Оленькой и сыном Андрейкой. Но в дружной семье все будто само собой делается. И Нила оказалась замечательной хозяйкой, да и Володя не чурался никакой «женской» роботы. Скажу по секрету: в начале семейной жизни даже жарить картошку учил жену. А на свое сорокалетие Пидпалая сама приготовила сорок блюд — и нужно же столько хлопот на собственную голову придумать! Зато же и вкуснейшее все было, оригинальные кушанья — до сих пор помню.
Конечно, сейчас, когда прошло стольких лет, кажется: была сплошная гармония. Вслушайтесь-вчитайтесь в строки Владимира Пидпалого, посвященные жене:
«Чого я ночі нашої боюсь,
Чого сказать «люблю тебе» боюся?
Люблю за те, що не така,
як інші,
І не люблю за те, що не така, як інші».
Такая она, Нила, была — вся из парадоксов. «Моя печале, радосте моя... Моя утрато, спокою неспокій...» — писал Володя.
Трудности? Немало было, разных. Пока сил, задора, вдохновения — работать бы на пользу людям. Да все чаще случались у Пидпалого неприятности на роботе: «оттепель» сворачивалась, и что это означало для тех, кто поверил в «социализм с человеческим лицом», теперь видно особенно ясно. Работали оба. Моя героиня набиралась редакторского опыта в разных издательствах Киева (вот где понадобилось знание языка ), хотя, по правде говоря, мечтала о работе в музее. В частности, Леси Украинки. Но — не сложилось. И, как пророчество, уж не в последнем ли предсмертном разговоре (а болел Володя Пидпалый два года неизлечимо) прорек своей Ниле: будешь работать в музее Максима Рыльского. Сон такой ему приснился.
И осталась она в тридцать один год молодой вдовой с двумя малыми детьми. Беспросветная тьма обступила со всех сторон и вошла в самое сердце.
* * *
Первый рабочий день в музее Максима Рыльского выпал как раз в день рождения поэта, 19 марта. Был 1974 год. Понемногу начало проясняться в сердце. Экскурсии — как сеансы психотерапии. «Не шла на них, а летела — так хотелось рассказывать людям о Рыльском», — сознается Нила Андреевна. Не обращала внимания, что иногда кружится голова — еще давала о себе знать душевная травма. А поскольку так эмоционально рассказывала о Максиме Тадеевиче, то часто посетители спрашивали: «Вы случайно не родственница Рыльского?»
Встретила в музее душевную поддержку, искреннюю атмосферу: в домике около Голосеевского леса работал небольшой дружный коллектив во главе с директором Богданом Рыльским, сыном поэта. Здесь моя героиня и прошла свою дорогу «музейщика» — от обычного научного сотрудника до старшего, заведовала экспозиционным отделом, была заместителем директора по научной работе.
Задора, энергии Ниле Пидпалой не занимать. Маленький Андрейка вырастал в музейной атмосфере (оказалось, не зря: давно уже и он работает здесь, одновременно учится в университетской аспирантуре). Честно говоря, музей «привносился» домой: дети привыкли — у мамы только и разговоров, что о Рыльском. Так они и вырастали: мама постоянно советовалась с ними, делилась сомнениями, планами, проблемами. Семейный совет — обычная атмосфера в доме Пидпалых. Как рационально распределить скромный бюджет, кому какую обновку справить — все это обсуждается на равных с тех пор, когда дети еще были школьниками. Нила Пидпалая вспоминает: должна была рассчитывать на свои восемьдесят плюс сорок пять пенсии на двух детей. Но в день рождения дарился или билет в театр, или хорошая книга. Последние деньги (на черный день) отдавались на экскурсии. Сейчас дети благодарны матери за такое воспитание. Ныне дочь Ольга — кандидат биологических наук, ученый секретарь специализированного совета по защите диссертаций в Институте генетики. Об Андрее уже говорилось. Оба печатаются: пишут стихи — разные, как и их характеры. Ольга — уравновешенная, спокойная, глубоко впечатлительная, Андрей — горячий, упрямый, как мама.
...Кто теперь наверняка скажет, почему так и не вышла Нила замуж вторично? Не слишком ли много думала о детях, которые подрастали и не представляли себе на месте отца кого-то другого? Или она уродилась однолюбкой? Веселая в обществе, яркая, темпераментная, говорливая, с поющей душой и сильным голосом, имела поклонников и почитателей. Но в конце концов осталась верной своему Володе. Разве забудется: он умер, стоя в ее объятиях. Его голову на своем плече ощущает по сей день. Муж просил Нилу не оставаться одинокой. И невольно каждого, добивавшегося ее руки, засыпала воспоминаниями о своем Володе. Конечно, мужчины ревновали к памяти о незабываемом Пидпалом и отступали.
Нила дала себе слово всюду, где можно, — в школах, университетах — рассказывать о поэте Владимире Пидпалом. Не один его посмертный сборник поэзий напечатала, воспоминания о нем. «Он сделал меня человеком, личностью», — часто подчеркивала, хотя уже давно сама «огранивает» себя, набираясь опыта настоящего музейного работника. Этому в университете не учили.
* * *
Одним из «университетов» для Нилы Пидпалой (да и для многих из нас, поскольку, сознаюсь, автор этих строк тоже немало лет проработала в Киевском литературно-мемориальном музее М.Рыльского) было общение с сыном классика — Богданом Максимовичем, который там директорcтвовал. Скромный, он никогда не рвался выступать на многолюдных собраниях. Зато в тесном музейном кругу любил рассказывать бывальщины об отце, его окружении и т.д. Раскрывалась живая, не по учебникам, история украинской литературы. Неоценимыми были часы откровений нашего директора. Нила Пидпалая, возможно, как никто, умела запоминать колоритные подробности — и это не раз выручало. В частности, и тогда, когда вместе с Богданом Максимовичем работала над рецензированием 20-томного издания произведений Рыльского, готовила и писала комментарии к письмам, которые вошли в два последних тома. «Любимая и родная Нила Андреевна! В день своего шестидесятилетия благодарю Вас за этот том, в который Вы вложили столько души и сил, любви, вдохновения, с большой и искренней сыновьей благодарностью за все то, что вы делаете, дабы память об отце жила в народе», — так написал Богдан Максимович на сигнальном экземпляре 20-го тома 12 ноября 1990 года.
А в январе следующего года скоропостижная смерть настигла Б.Рыльского просто на лестнице, ведущей к музею. Ошеломленными, растерянными были все, кто знал этого человека. Растерялись и родные. Тогда Нила Пидпалая настояла, чтобы гроб с телом Богдана Максимовича переночевал — по давнему обычаю — в родительском голосеевском доме. Всю ночь Нила была рядом. При скорбных прощальных свечах ставила на проигрыватель его любимые вещи: «Элегию» Массне, «Лунную сонату» Бетховена, народные украинские песни «Ой гай, мати…», «Ой чий то кінь стоїть...» Оказывается, будто шутя Богдан Максимович как-то составил список: «Репертуар моих похорон» — и отдал тот листочек Ниле Андреевне...
Именно Н.Пидпалая уговорила Б.Рыльского начать писать воспоминания об отце. И книга мемуаров в конце концов увидела свет благодаря ее стараниям — но уже потом, когда его не стало.
Пришлось Ниле Андреевне возглавить музей — с того времени и по сей день работает она директором этого культурного учреждения столицы.
* * *
При желании можно увидеть будто бы какие-то определенные знаки в том, что такая вот Нила Пидпалая из Сквиры фактически чуть ли не всю сознательную жизнь посвятила М.Рыльскому. Он четыре месяца жил там, откуда родом моя героиня. Его брат Иван недолго работал в Сквыре председателем земской управы. А Максим там же секретарствовал. «Тут я ходив ногами молодими», — позже напишет поэт в поэме «Мандрівка в молодість», посвятив провинциальному городку не одну строчку. Среди которых, по правде говоря, и такая: «Нема, мабуть, брудніших городів...» Еще позднее бывал Рыльский здесь- таки в гостях у знаменитого садовника Й.Магомета. Было бы, конечно, хорошо, если бы Нила хоть раз увидела живого классика в своей Сквире. Ничего подобного тогда не случилось. Но, правда то, что Пидпалая вобрала в себя фактаж жизни М.Рыльского так, вроде бы все время была при нем летописцем. Держит в памяти чуть ли не все сюжеты фотографий, на которых снят поэт, — а их сотни. С цитатами, конечно, то же самое: из какого они произведения, когда оно было написано, при каких обстоятельствах — все Нила держит в голове. Казалось бы, что здесь странного: столько лет в музее. Но в подобных случаях бывает по-разному. В конце концов активности памяти способствовала постоянная работа Н.Пидпалой над текстами классика, в частности — рецензирование упомянутого 20-томника произведений Рыльского и особенно — подготовка и комментарии к его письмам. Кстати, академик Л.Новиченко рекомендовал ей: при соответствующем оформлении этот труд Ниле могли бы засчитать как кандидатскую. Но до этого все руки не доходили.
Если расспрашивать Нилу Пидпалую, каким она все-таки видит поэта (а пережить ему пришлось такие разные эпохи!), она прежде всего подчеркивает его благородство. Аристократ по происхождению, демократ по воспитанию и убеждениям. Отдельная история — его отец, шляхтич, «хлопоман», «громадовец», единомышленник знаменитого Владимира Антоновича. Еще в молодости они, просвещенные молодые люди, пошли в народ, решив служить ему верой-правдой. Между прочим, распространяли модные тогда социалистические и народофильские идеи, за что не спускала с них глаз бдительная имперская администрация. Максим Рыльский, сын простой сельской женщины и шляхтича, был одинаково естественным и в изысканном ресторане, и под копной сена, и в бедной хате. «Пролетарская культура» не прощала ему ни происхождения, ни поведения — как и многим другим. Унизить, «очернить», «опустить» — было ее задачей и назначением. В 30-е Рыльского называли «попутчиком», «мягкотелым», «либералом» — конечно, это звучало как приговор. Режим манил «пряником» и в нужные моменты размахивал над головой нагайкой. Награды, премии — и Лукьяновская тюрьма в 31-м, травля в 47-м, да и в 51-м, когда громили Сосюру за «Любіть Україну...» Позже стало известно: в 1946 году режим готовил Рыльскому такую же смерть, как и Галану: вроде бы от рук «националистов». Однако поэт не побоялся встать на защиту многих коллег, евреев по происхождению, когда в 1949-м боролись с «безродными космополитами».
Как выжил Рыльский, оглядываясь на убитых властью побратимов-неоклассиков? Исключительная компанейскость, открытость душевная спасли его. И рюмка тоже — что греха таить. Если бы оцепенел, замер — так с заледеневшей душой и остался бы. Когда не мог писать собственные произведения — спасался переводами. Некоторые из них — а именно поэма Мицкевича «Господин Тадеуш» — на уровне конгениальности. Да и «Евгений Онегин» Пушкина переведен виртуозно. А французская поэзия!.. Огромная трагедия — несвобода художников — сказалась и на Рыльском. И не случайно даже резкий Маланюк отозвался на смерть Рыльского из-за океана печальным словом прощания, назвав его «заложником режима».
«Я старалась всегда видеть в Рыльском живого человека — отважного и грешного, ироничного и печального, человека, стремящегося реализоваться, но не имевшего для этого достаточных условий, — говорит Н.Пидпалая. — Натура нашего классика — и в этой бывальщине, которую донесла до нас жена Остапа Вишни. Пошли они как-то в любимый ресторан. А поскольку возле них, разумеется, всегда крутились «литературоведы в гражданском», Рыльский, хитренько сощурив глаза, громко крикнул официантке: «Уважаемая, подайте-ка нам, пожалуйста, украинский советский борщ!»
* * *
Не знаю, как сейчас, а раньше Нила Пидпалая была очень неудобной для любого начальства. А все потому, что ни перед кем не пресмыкалась, не выслуживалась и имела собственное мнение, которое не боялась высказать. Или не боялась за свое место? Нет, определенная «бесшабашность», «авантюрность» — в ее натуре. Еще когда училась в университете и была комсоргом курса, вызвали ее и предупредили: 22 мая, в день «солидарности с украинскими буржуазными националистами», — и носа не показывать возле памятника Шевченко. Она же: если запрещено, значит — нужно! Сама собрала деньги на большой букет и — к памятнику. Только чудом не упекли в «каталажку». Впрочем, тогда еще продолжалась видимость «оттепели».
И вот, в свое время директор Богдан Максимович предложил ей должность своего заместителя в музее. А поскольку эта должность считалась идеологической, а Пидпалая — беспартийная, то понадобилась рекомендация горкома партии. Горком такое согласие дал — «несмотря» и «вопреки». На утверждение своей персоны пришла Нила на прием к тогдашней заместительнице начальника столичного управления культуры. А там шло совещание, где, в частности, обсуждалось, не перенести ли «фирменный» праздник «Голосеевская осень» из музея М.Рыльского в парк его имени. Присутствующие начали склоняться к мнению, что стоит его « обмассовить», следовательно — «отдать» парку. И тут еще не утвержденная в своей «начальствующей ипостаси» Нила Пидпалая срывается с места и горячо отстаивает мнение: парк — парком, но именно в Доме Поэта — особая атмосфера, которая делает праздник неповторимым. Категоричность «выскочки» рассердила начальницу. Но в конце концов именно эта неуступчивость и аргументированность понравились — так беспартийная Нила Пидпалая стала заместителем директора по научной работе.
* * *
Что же касается «идеологической миссии» — то ее она понимала по-своему. В частности, как могла «подстрекала» родной музейный коллектив против русификации. К примеру, благодаря ей и еще, конечно, Б.Рыльскому и тогдашнему хранителю фондов Вере Янченко музей М.Рыльского был чуть ли не единственным в столице УССР, который отказался выполнять «Инструкцию по учету и хранению музейных ценностей» 1984 года, в соответствии с которой, «вся учетно-хранительская документация ведется на русском языке».
Вообще смелость и принципиальность Нилы Андреевны, умноженная на ее темперамент, бывало, сбивали нас с толку. Уравновешенного и, что греха таить, иногда и нерешительного Богдана Максимовича она могла довести до повышенных модуляций голоса. И тогда мы, подчиненные, боязливо пробегали мимо кабинета наших начальников, чтобы не попасть под горячую руку. Впрочем, Пидпалая могла быть и мягкой, умела убеждать: потому-то наш директор посылал свою заместительницу «выбивать» дефицитные тогда стройматериалы, выпрашивать деньги на разные нужды. А чего стоила новая экспозиция и капитальный ремонт музея — может более-менее полно представить себе человек, причастный к «культурному строительству». Тогда в лексиконе Пидпалой не переводились слова «шлифшкурка», «черепица», «счет-фактура», «смета» и прочие неудобоваримые для филолога понятия. Иногда доходило до «профессионального кретинизма»: ни о чем другом, как о ремонте, материалах и новой экспозиции, Нила Андреевна не могла говорить — и кто это выдержит?..
Двадцать восемь лет работы на одном месте — это и верность своему делу, и определенная непоколебимость. Нет, последнее, уверена, Пидпалой не угрожает: она всегда в поисках новых форм работы, рядом с ней «покой только снится». То придумает «Вечерние голосеевские беседы» — когда в конце 80-х собирались в гостиной дома Рыльского незаурядные творческие личности. То растревожит «малую родину» поэта — и Романовка на Житомирщине каждый год ждет свою «Романовской весну». То, отбросив скучный официоз, предложит отмечать день рождения Рыльского «Голосеевской завязью» — и тогда молодые и юные киевские поэты выходят на гору, в гости к классику, где читают свои стихи. Находчивая, инициативная, она не терпит скуки и застоя — поэтому рядом с ней выдерживают лишь энтузиасты и единомышленники.
Благодаря Рыльскому Нила Пидпалая подружилась с уникальными людьми — это Аббас Абдула, Отар Баканидзе, Петрусь Бровка, Янка Брыль, Расул Гамзатов, Геворг Эмин, Сильвия Капутикян, Григорий Кочур, Иван Козловский, семья Дейчей. К слову, других таких настоящих друзей украинской культуры в Москве еще надо было поискать. Недавно Евгения Кузьминична, жена Александра Дейча, передала музею — по его завещанию — полторы тысячи томов украиники из домашней библиотеки.
Собирая информацию, Н.Пидпалая объехала — во времена Союза — полстраны, чуть ли не мешками привозя в Украину уникальные материалы, связанные с Рыльским. Исключительная ее коммуникабельность привлекает многих. У нее много друзей, она носит «титул» «наиболее кумистической кумы Киева». И когда Нила мысленно спрашивает себя, счастлива ли, — то себе, по крайней мере, может ответить: никогда не была равнодушной, «никакой», пресной. А еще ловит себя на том, что иногда и сама задумывается: «Может, я и впрямь — родственница Максима Рыльского?»