Выдающийся иллюстратор произведений Гоголя, художник, чье имя специалисты называют в одном ряду с Гюставом Доре и Йозефом Ладой, умер более столетия назад на Черниговщине, сполна хлебнув нищеты и забвения. Был бы счастливее он, если бы жил сегодня?
Н еправда, будто части-
ца души каждого без-
временно ушедшего продолжает жить в его добрых делах. Эту сказочку придумали люди себе в утешение, чтобы совесть не мучила. Уходящий до срока - все уносит с собой: непосаженные деревья и несовершенные открытия, несложенные поэмы и ненаписанные картины. Но вот что удивительно: художники, ученые и поэты исчезают необратимо. А обстоятельства, не давшие им сделать нас богаче и красивее, - повторяются. Репродуцируются из века в век, вновь и вновь перемалывая людские судьбы. К бесконечной череде поколений душа гения никогда не воплощается в ком-то вновь. Не будет второго Моцарта. Не будет нового Данте. Не будет историка и мецената Тарновского. Но удивительным образом словно обретают новую телесную оболочку типажи тех, кто изрядно поспособствовал гибели и забвению чужих добрых начинаний. Когда талантливый человек не сознает этой реинкарнации бездушия - ему все же легче бороться. Наш рассказ - о художнике, который осознал, осмыслил, отразил в своих гравюрах этот мертвящий алгоритм, но сломался, не выдержав тяжести понимания. И рисунки, и типажи пережили его. Вновь удивительным образом сложились в сходный пасьянс персоналий и обстоятельств на излете двадцатого века.
Сотрудник Черниговского художественного музея Татьяна Деркач умирала мучительно и тяжело. Перед смертью она всех простила. И наотрез отказалась говорить с нами о земляках, чьими руками уничтожались в свое время памятники старины, гноились в сырых подвалах и дровяных сараях, а то и расхищались бесценные коллекции живописи. При жизни она никогда с этим не мирилась и врагов нажила немало. А когда ее, очевидца, не стало - сразу как-то отретушировалась история, исчезли виноватые, перестроились так, чтобы ни на кого из ныне здравствующих тень не бросить, обстоятельства. И Татьяну Владимировну все постарались забыть поскорее. Будто и не было ни ее, ни ее тетрадок, в которых оседала по крупицам правда о нашем прошлом. Воля умершего - закон, а нет-нет да и подумается: такая ли это безобидная вещь - прощение зла?
Напоследок Татьяна Владимировна очень хотела поговорить о другом. Много лет собирала она сведения о тех, кто был незаслуженно из истории нашего края, а то и из современности вычеркнут. О ком сегодня почти или даже вовсе никто не знает. Чувствовалось - как важно было ей дать это интервью, успеть.
Режиссер исторического научно-популярного фильма, снимавшегося по сценарию одного из нас в те дни на Черниговщине, поступил не по-мужски. Сказал, что не может записывать голоса умирающих. Руки у него дрожать будут. Больше мы с ним никогда никаких дел не имели - хоть картина удалась, до сих пор не сходит с экрана. Но синхрона Деркач в ней нет.
И все же один-единственный экранный отпечаток Татьяны Владимировны остался. В старой нашей телевизионной ленте, под названием «Мертвые души Александра Агина». Осуществлявший съемку Алексей Мажуга, как и мы, ничего тогда еще о неизлечимой болезни своей героини не знал. Но будто почувствовал что-то и композицию кадра избрал необычную. Длинный коридор-тоннель, образованный книжными стеллажами, и в конце - хрупкая женщина, которая негромко рассказывает о трагической судьбе пережившего свои надежды художника. Недавно украинское телевидение повторило этот фильм. Опираясь на рассказ Татьяны Владимировны, не вошедшие в окончательный монтаж материалы, результаты архивных поисков, мы и решили написать эту статью.
«Что касается художественных карикатур, составляющих приложение к литературному альманаху, то карикатурные портреты... не должны быть, по моему мнению, допускаемы ни в коем случае. Пущенные в ход карикатуры не остановятся на одних литераторах и артистах. Любители изданий этого рода захотят потом вводить в них администраторов» (Неизвестный цензор. 1846 год).
В 1846 году Александр Алексеевич Агин задумал сделать иллюстрации к «Мертвым душам» и, естественно, спросил разрешения у Николая Васильевича Гоголя. Ответ был дан немедленно через П.Плетнева: «Художнику объяви отказ. Товар должен продаваться лицом, и нечего его подслащивать этим кондитерством. Можно было бы допустить излишество этих родов только в таком случае, когда оно слишком художественно. Но художников-гениев для такого дела не найдешь, да притом нужно, чтобы для того и самое сочинение было классическим, конченным и не наполненным кучею таких грехов, как мое».
Легко себе представить состояние двадцатидевятилетнего человека, прикинув вот какие обстоятельства его жизни.
Он родился в семье помещика, где официального брака между родителями не было: его мать была крепостная, дворовая. Незаконнорожденный сын подучил лишь частичку от фамилии отца - Елагин. Судя по тому, какие мытарства и нужду испытывали братья Александр и Василий Агины после смерти отца, едва поступив в гимназию, а затем в Петербургскую академию художеств, - можно смело предположить, что ничего, кроме усеченной фамилии, они от родителей не унаследовали. Природа попыталась уравновесить эту несправедливость, наградив Александра, не поскупившись, щедро, талантом, способностями к рисованию. В Русском музее, в Историческом, в ГМИИ сохранились его карандашные наброски. Да уже одно то, что К.Брюллов взял автора этих работ в свой класс, говорит о многом. В протокольных записях заседаний комитета Общества художников, в годовых отчетах встречается фамилия Агин, причем постоянно говорится о «чрезвычайных», «отличных» успехах, в 1842 году отмеченных серебряной медалью академии. Но... Сохранился набросок М.Клодта, воссоздающий эпизод этой наполненной «чрезвычайными» и «отличными» успехами жизни. На рисунке - братья Александр и Василий, скульптор Беляев, сидящие вокруг стола: единственная ложка подвешена к потолку, чтобы каждый мог поочередно пользоваться ею. Потом эта автобиографическая нота частенько зазвучит в работах Александра Агина. («Непонятый талант» - как моментальный снимок возле булочной, где в потертой, видавшей виды одежде стоит этот самый «непонятый талант». К названию картины прибавлено рукой автора - «с натуры» - то бишь с самого себя. А далее - самое главное, дата 25 июня 1846 года, когда прозвучали жесткие, обидные слова: «Художнику объяви отказ…»)
Не знаем, надломилось ли что в душе художника, никто сейчас этого не знает. Но нам кажется, что да. И ударов таких - вполсилы, изо всей силы - было настолько много в жизни Александра Агина, что никак она не могла быть долгой. А она и не стала таковой.
Агин ослушался Гоголя, таки сделал иллюстрации к поэме. Они и по сию пору выходят - книжки «Мертвых душ» - с агинскими картинками. Мало мы знаем примеров тому, когда воедино сливались фантазии писателя, читателя, художника-иллюстратора. Пока пишутся эти строки, припомнился лишь гашековский Швейк с неизменными рисунками Йозефа Лады, да вот еще какая история, одна к одной повторяющая историю Гоголя-Агина через какую-нибудь сотню лет.
К Эрнесту Хемингуэю обратился его издатель с предложением заключить договор с художником для иллюстрации нового издания. Странная вещь: почти с той же интонацией, что и гоголевская, Хемингуэй, конечно же, не знавший не ведавший ничего о переписке Плетнева-Агина-Гоголя, ответил, что никому не дано изобразить то, что существует лишь в воображении писателя и... читателя. Попробуйте-ка с этим поспорить. А поспорив - выиграть спор.
Агин выиграл.
Рисунки к «Мертвым душам» живут и поныне. Чем объяснить эдакое долгожительство? Наверное, тем, что не такими уж мертвыми оказались души, начертанные рукой Агина. Узнаваемы - будь оно неладно! - эти никак не умирающие души и душонки. Взгляните-ка на «Казенную палату» с девятью душками-чиновниками, всмотритесь внимательнее...
В конце октября 1846 года Шевырев писал Гоголю: «Бернардский издает 100 рисунков к «Мертвым душам», ты, конечно, об этом слышал. Альбом должен выйти на днях».
Он и вышел - первый выпуск иллюстраций - 1 октября, сразу же обратив на себя внимание, как оказалось, не только читателей.
Красными чернилами цензора перечеркнут «Чичиков в школе». От верхнего угла - к нижнему. Справа внизу: Александр Агин. Еще внизу - авторская надпись: «Способности и дарования? это все вздор, я смотрю только на поведение. И поставлю полные баллы во всех науках тому, кто ни аза не знает да ведет себя похвально, а в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя бы он Салона заткни за пояс!»
Что же это стало происходить с вашей насмешливостью, уважаемый Александр Алексеевич? Куда же это она подевалась? Да не в считанные годы, а в считанные дни?
«Предпринявший издание 100 гравюр на дереве из сочинения Гоголя «Мертвые души», выпустил в свет 72 таковых рисунка и имея еще несколько для того готовых рисунков, желал бы продолжить и закончить издание... но лишась совершенно средств даже на покрытие издержек на печатание и покупку бумаги, на что потребуется 600 рублей серебром, осмеливаюсь... просить... оказать милостивейшее пособие». Трудно поверить, что иллюстрации к Пушкину, Лермонтову, Гребинке, Панаеву, Тургеневу и - «осмеливаюсь... милостивейше просить» писала одна и та же рука. Сколько же времени проходит от гордого «Демона» до «Капитана Копейкина» («Копейкин перед швейцаром», «Копейкин представляется значительному лицу», «Копейкин проходит мимо милютинских магазинов»)?.. Да нисколько. В жизни Агина спрессовано столько нищеты, что об этом писать больно. Он еще пытается как-то продержаться оформлением обложек для «Журнала мод», «Журнала для детей», участием в иллюстрировании альманаха «Первое апреля», издаваемого Некрасовым, «Путешествия по северной Персии»... В 1849 году выполняет рисунки рельефов на сюжеты басен Крылова для пьедестала памятника баснописцу (скульптор П.Клодт). И, наконец, дает уроки.
«Я также, - пишет Лев Жемчужников, - пользовался наставлениями Агина и, наняв ему квартиру, ежедневно ходил работать под его руководством, делая эскизы и рисуя с натурщиков. Но я должен сознаться, что при всем моем уважении к художнику и привязанности кончил тем, что учиться у него перестал, так как недоставало у меня терпения исполнять его требования. Однажды он заставил меня проделать эскиз до тридцати раз - и он был прав в своей критике, доказав всякий раз мои недостатки и легкомыслие».
Попытался Агин податься в воспитатели детей богача Мальцева - учить их русскому языку, арифметике, рисованию.
«Жилось Агину не по вкусу. Обращение Мальцева с прислугой и самим Агиным ему не нравилось; и когда Мальцев снарядил свой пароход и отправился на нем с детьми и учителем на юг России, то жизнь Агина на пароходе стала ему так невыносима в этой компании, что он - нищий, как был, вышел на берег и более не возвращался. Я случайно узнал о пребывании Агина в Киеве, и так как мы были большие друзья, то тотчас отправился его разыскивать и нашел в маленькой комнатке, в дрянном трактире на чердаке, сидящим на столе в нижнем белье и штопающим платье. Расцеловались и объяснились.
- Ну, что же ты, друг мой, делаешь, как попал сюда?
- Да что, брат, как видишь, - штопаю штаны; приходится сегодня кое-куда пойти».
Попытки «милостивейше просить» вели к депрессии, депрессия - к гибели.
Освещенный настольной лампой круг вырывает из вечернего сумрака воспоминания из прошлого. «Жаль его. Это был большой талант; художник с умом и чувством. При других обстоятельствах из него вышел бы другой человек, и он имел бы серьезное значение в истории нашего искусства». Грустно ставить точку на этих словах Л.Жемчужникова.
...Если бы мы захотели перечислить всех, кого согрел своим душевным теплом черниговский помещик Василий Васильевич Тарновский, пожалуй, газетной полосы не хватило бы. Да и точно не хватило бы, возьмись мы за неблагодарное дело называть их фамилии, имена, отчества, социальное положение, национальность, имущественный достаток или отсутствие оного. То есть все то, что совершенно не беспокоило Василия Васильевича-младшего. Потому что унаследовал он от отца своего Василия Васильевича-старшего одно качество, которое мы назвали бы главным - с учетом нравственных проблем дня сегодняшнего. «Я не могу выносить разлада своих убеждений с жизнью, т.е. думать и чувствовать одно, а делать другое - я посвящал свою жизнь не мечтам о благе народа, а деятельно стремился к тому, переносил много лишений и неприятностей и хотел быть верным себе... Я уверен, что найду сочувствие в твоей благородной душе и не останусь совершенно одиноким среди окружающего нас разврата» (из письма Василия Васильевича-старшего - сыну).
Можно быть уверенными, что сочувствие в благородной душе сына отец нашел. Даже если бы Василий Васильевич Тарновский-младший оставил одну лишь коллекцию украинских исторических ценностей (стоивших по тем временам колоссальных денег - 400 тысяч рублей) - за это он был бы достоин вечной памяти и благодарности своего народа. («Восхищался коллекцией и с тревогой думал о ее будущем» - А.Лазаревский. «Спасено множество вещей, которые обречены были на вечное забвение и гибель» - В.Горленко. «Ся колекція є величезним національним скарбом. Історик, поет, маляр, скульптор, драматичний артист, схотівши працювати на теми з тих часів, не можуть обминути сього музею і знайдуть там надзвичайно багатий матеріал задля своєї потреби» - В.Грінченко.) Нет в этих словах никакого преувеличения: не будь качановского поместья Тарновских с их уникальной коллекцией - можно смело утверждать: не было бы и репинских «Запорожцев, сочиняющих письмо турецкому султану», и многого другого, что сейчас обрело дорогую цену.
И все же возьмем на себя смелость быть уверенными в том, что Качановка - до тех пор, пока там были Тарновские, - дала Украине то, что не может иметь материального эквивалента.
«Тарновские гостеприимно зовут меня к себе, - сообщает Агин знакомым, - и будут содержать сколько угодно, ежели бы я захотел у них остаться, хоть целые годы не жалея средств, представляя всякий комфорт... Впрочем, я не останусь у них в долгу... В Качановке воскреснет все, что потускнело у меня в душе».
Воскреснет все, что потускнело у меня в душе...
Поздновато прозвучали эти слова последней, а может быть, единственной радости в жизни Агина. Он умер, не дождавшись воскрешения. И остались вечно жить мертвые души, всегда окружавшие его. Хозяин качановского дворца похоронил художника на своей земле. Похоронил так, чтобы с могилы был виден дом Тарновских.
«То были глухие, сумрачные времена, - писал П.Кулиш. - Почти все панство, почти вся интеллигенция на Украине потеряла живую связь с народом. Между народом и интеллигенцией была глубокая непроходимая бездна. Казалось, интеллигенция навсегда потеряла свою национальность».
Пришло время - и для многих национальность стала хорошо оплачиваемой профессией...
Вместо послесловия
В фильме «Мертвые души Александра Агина» мы запланировали непростительное для документального кино - постановочную съемку. Выглядеть она должна была следующим образом: ветерок шевелит странички кем-то где-то забытой книжки. На агинском рисунке «Позволено ли нам...» - стопкадр и титр: «Позволено ли нам, бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы спросить Вас, о чем мечтаете?..»