ПУТЬ В ЕВРОПУ

Вот льется жизнь

в ее струе,

Вот ум горит,

вот кровь пылает!

О влага, смертных бытие,

Ты нисходящему в могилу

Способна чувства

пробудить.

Неизвестный российский

поэт о токайском вине

В Токайской долине «царская
комиссия» генерал-майора Ф.Вишневского обустраивалась всерьез и надолго (существовала она более полувека — до 1798 года). Замыслы и планы императрицы Елизаветы были широкими и жесткими. «Стараться… в добрых местах Венгерской земли, — пишет царица генерал-майору Вишневскому в своем именном указе, — где родится наилучшее венгерское вино, откупать сады виноградные, в которых бы можно сделать вина до пятьсот анталов каждой осени. И для работы в тех садах, и собирания винограда, и делания вина иметь из венгерского народа мастеров и работников наемных, в чем велеть обучаться и нашим людям, посланным с вами».

Царский приказ неуклонно выполнялся. Работа кипела с утра до вечера. Прежде всего следовало закупить молодое вино лучших сортов для закладки на выдержку. Не ошибиться при закупке вин урожаев прежних годов и успеть переправить их в бочках через Польшу, а дальше по морю в Петербург. Обустроить новоприбывших в тепле и уюте на зиму, да и закрепить их для обучения за венгерскими мастерами виноградных дел. Оживить службу в своей православной церкви — богомольный Федор Степанович взял для этого с собой из Переяслава священника и дьячка.

Во всех этих неотложных хлопотах Григорий Сковорода был незаменимым помощником. Особенно при поездках сановного Федора Степановича в Будапешт для решения с чиновниками вопросов аренды и транспортировки, а также в австро-венгерскую столицу Вену, на встречи с тайным советником и чрезвычайным посланником царицы Ланчинским, которому было приказано передавать генерал-майору Вишневскому достаточное количество червонцев, дабы тот мог исправно выполнять главный пункт царского указа: «а вам повелеваем покупать самые лучшие вина...»

Закружилась осенняя листва, и Сковорода почувствовал, как ему не хватает в Токае утреннего звонка в Могилянке, лекций профессоров, пылких диспутов в конгрегационном зале. И «вечный студент» обращает свой взгляд на окружающие города, где есть университеты и академии, где читают лекции ученые, имена которых он знал еще в Киеве.

Естественно, первый маршрут — да к тому же пеший — пролег до города Шарошпатак, расположенного неподалеку от Токая, куда можно было дойти за полдня по виноградной токайской долине, вдоль реки Бодрог. Григорий Сковорода знал, что искал в Шарошпатаке, как его называли — «Афинах на берегу Бодрога». В городе действовал знаменитый реформаторский коллегиум, преподавание в котором велось на латыни. Коллегиум славился богатой библиотекой, где были произведения Яна Амоса Коменского, чрезвычайно интересовавшие Сковороду.

Известный чешский педагог Ян Коменский в середине ХVІІ века по приглашению венгерских правителей четыре года преподавал в коллегиуме и здесь, в Шарошпатаке, написал свои важнейшие труды. Его новаторский учебник «Мир чувственных вещей в картинах», в котором учебный текст органично сочетался с рисунками, использовался в школах Европы вплоть до середины ХІХ века. Тот, кому известно произведение Сковороды «Алфавит, или Букварь мира», украшенный рисунками-иллюстрациями автора, сразу скажет, что Григорий Саввич хорошо знал труды Яна Коменского.

Но лекций и библиотеки Шарошпатацкого коллегиума оказалось мало, чтобы удовлетворить жажду знаний Сковороды. Куда дальше? Сначала привлекает словацкая земля. Радушные, добрые люди: словаки, украинцы. Язык, близкий к украинскому. Итак, Прешпорк, нынешняя Братислава. Но по пути к Братиславе не обойти город, название которого непросто произнести, т.к. выпала в первом слоге гласная буква, — Трнава. Знаменитый задунайский город, известный своим университетом, город, основанный век назад Петром Пазманем, в котором живет много ученых богословов и философов. А о пребывании Сковороды в Трнаве рассказал писатель Леонид Мосендз в рассказе «Минерва», опубликованном в 30-х годах прошлого века в «Братиславском вестнике».

В Трнавском университете важные отцы каноники и прелаты сразу же приняли Григория Сковороду как равного, потому что с первых минут разговора-знакомства увидели в языке Сковороды и знания, и эрудицию и изысканность. Между тем новоприбывший вел себя скромно в своих желаниях и стремлениях: он желал бы в знаменитом Трнавском университете пополнить — склонив голову — свои «скудные знания».

Трнавский университет относился к иезуитскому ордену, и отцы-иезуиты, конечно же, были не прочь склонить к себе ученого «схизматика» с православного Востока, а то и обратить его в католическую веру. Но для Сковороды, любознательного, трудолюбивого, существовала лишь одна вера — познание мира и человека в нем. И он, насколько мог, утолил свою духовную жажду на лекциях, в диспутах, во встречах с философскими авторитетами в Трнавском университете.

Григорий Сковорода полюбил город, который виделся ему словно под одной красной черепичной крышей. Запомнила украинца Сковороду и Трнава. Запомнила так прочно и надолго, что даже через два века, в 1985 году, «Трнавский календарь» рассказал о Сковороде уже как о прославленном философе-просветителе, посетившем в молодые годы университетскую Трнаву. Как справедливо отмечает автор статьи в календаре, на формирование мировоззрения Сковороды повлияли античная и средневековая европейская философия (следовательно, и трнавская «школа любомудрия»), украинское барокковое мышление, идеи просвещения и незаиленная народная мудрость.

Но чтобы выразить чувство благодарности и гордости за «трнавский след» Сковороды, одной лишь оценочной публикации было бы мало. И «Трнавский календарь» публикует несколько стихов Сковороды из «Саду божественних пісень», выдержки из писем Сковороды Михаилу Ковалинскому, а также отрывки из трактатов «Розмова, названа Алфавіт, або Буквар миру», «Вступні двері до християнської добронравності», «Нарцис. Розмова про те: пізнай себе» и других произведений.

Боже мой, насколько же благодарно время! Как сказал Тарас Шевченко: «Діла добрих оновляться». В Трнаве Сковорода посеял зернышко, а проросло оно раскидистым деревом мудрости.

У Прешбурку славнім

жовняр на варті стояв

І хвилі Дунаю, і землю

славўян споглядав:

«Зелена долино, ти кровўю

славўян налилася,

Братів наших рідних слезов

полилася.

Ти, Дунаю, крівцю братів

наших на хвилях несеш,

коли ж ти, Дунаєчку,

і кривду з собою візьмеш?..»

Юрий Федькович

Входите, пожалуйста, госпо-
дин-товарищ! — широко распахнул дверь своего жилища в доме по улице Данковского, 2 в Братиславе Николай Ярославович Неврлий. — Мы с женой Либушкой гостям всегда рады, особенно из Украины...

Руку для приветствия протягивал высокий, осанистый, с орлиным профилем человек, о возрасте которого можно только догадываться — и все равно ошибиться. Поскольку лет прожитых патриархом и рыцарем словацкой украинистики Николаем Неврлым хватило бы на несколько суетных человеческих жизней.

Первый шаг по этой земле мальчик Микулашик сделал в 1916 году в Ростове-на-Дону, где его отец, чех-эмигрант Ярослав Неврлый с женой, львовянкой Марией Рудинской, зная языки, успешно учительствовал. Украинский язык отец Николая выучил в Черновицкой гимназии — его преподавал Осип Маковей, — он же «передал» Ярослава в добрые руки Ивана Франко, который помог юноше продолжить образование во Львовском университете.

Дальнейшая жизнь — словно пригоршня разноцветных камушков. 20-е годы — Полтава: отец преподает немецкий и польский языки в Институте народного образования, сын расправляет крылья, тянется к букварю. Следующий семейный адрес: Купянск Харьковской области, здесь Николай Неврлый заканчивает семилетку. 1933 год — голодомор, политический террор — вынуждает иностранца Ярослава Неврлого реэмигрировать в Чехо-Словакию. На несколько лет семья нашла желанный приют в Ужгороде, где отец преподавал «руський», то есть украинский язык, в учительской семинарии, а сын учился в гимназии.

А уже в послевоенное время сыновняя веточка укоренилась самостоятельным деревом. Николай Неврлый изучал украинскую литературу и преподавал украинский язык. Жил и учился в Чешских Будеёвищах, Брно, Пряшеве, пока не осел в 1956 году в Братиславе.

Диапазон его литературоведческих интересов чрезвычайно широк, исследуемые имена дороги сердцу каждого украинца — Тарас Шевченко, Иван Франко, Александр Довженко, Максим Рыльский, Павел Тычина, Владимир Сосюра, Николай Бажан, Евгений Маланюк, Александр Олесь и десятки других имен, составляющих гордость украинской литературы. Невозможно перечислить все украино-литературоведческие труды Н.Неврлого — их около 800.

Мы могли бы много часов говорить с Николаем Ярославовичем о его украинской литературоведческой вселенной, но я, «закодированный» одним человеком, возвращал наш разговор в нужное мне русло: Григорий Сковорода в Словакии, в Братиславе. Тем более что я знал: в литературных исследованиях Н.Неврлого имя Сковороды не на последнем месте.

Я действительно потянул за нужную мне ниточку рассказ Николая Ярославовича, но с неожиданной стороны.

— Мы действительно ждали желанного гостя из Украины, — говорит Николай Ярославович. — И он пришел, как это бывает в игре в жмурки самой истории, чтобы хоть мысленно освободить из тюремной цитадели Братиславского замка, скажем по-современному, словацкого «узника совести» Даниэла Крмана. Не успел. Десять лет через густо зарешеченное окошко смотрел Даниэл Крман, как тот жолнер из стихотворения Федьковича, на Дунай, за Дунай — и вспоминал отважный евангелист, утонченный интеллектуал свое драматическое путешествие в Украину.

14 мая 1708 года протестант Даниэл Крман с верным другом и спутником словацким шляхтичем Самуилом Погорским, с петицией от семиградского князя выехал на поиски шведского короля Карла XII, считавшегося могущественным опекуном церковного реформаторства. А Карл XII тогда со своей до того времени «непобедимой армией» пробивался дорогами Украины на соединение с казачьим корпусом гетмана Ивана Мазепы. У каждого из обоих предводителей была своя великая цель. У венценосного Карла XII — стремление поставить на колени, заставить просить мира российского императора Петра I, у булавоносца Ивана Мазепы — освободить Украину от унизительной зависимости от Москвы. Так две цели слились в одну — победить российскую армию, а заодно и российскую империю.

И вот словак Даниэл Крман стал и свидетелем, и участником драмы, разыгравшейся в 1709 году на его глазах. А пока он начинает свой путь из Пряшева, через Бардиев, Свидник, Дуклю (правда, знакомые нам названия?), дальше через Польшу, Пруссию, Литву — и наконец в белорусском Могилеве 17 ноября 1708 года догоняет полевую ставку Карла XII. Более того, встречается с ним, и хотя король очень торопится на будущую войну, однако поддерживает петицию венгерско-словацких протестантов своим королевским словом и дает Даниэлу Крману охранную грамоту для возвращения домой.

Но водоворот военного похода уже неотвратимо втягивает Даниэла Крмана и его спутников — они вместе со шведской армией продолжают трудный поход в Украину, которую Крман называет «Казакией». И вот памятный день 8 ноября: после уже украинского города Стародуба, в селе Горки, перед Новгород-Северским Даниэл Крман станет свидетелем встречи Карла XII и Мазепы, и у словака, неожиданно осознавшего, что на его глазах происходят исторические события, появилась идея начать вести свой «Дорожный дневник» — «Itinerarium».

Так в дневнике нашло отражение время во всей его правде без прикрас: надежда на победу и драма Полтавы, бегство через Днепр и Днестр и дальше через Мукачево на «сладкую родину». Но насколько же это обширная картина, выписанная барокковой кистью! Даниэл Крман писал свой дневник не для нынешнего читателя — поэтому не всем понравятся некоторые некомплиментарные суждения о нашем казачьем войске. Но объективность у Д.Крмана всегда побеждала — и его портрет гетмана Мазепы предстает исторически правдивым: «Мужу этому более 70-ти лет, имеет мужественное лицо, созданное для казацкого гения. Говорит на латинском, польском и русском языках, владеет большими богатствами... так как и вся Казакия принадлежит на всю жизнь этому воеводе».

И вновь следует отдать должное нашему славянскому брату Даниэлу Крману, сумевшему в водовороте событий и тягот разобраться в сути противостояния гетмана Мазепы и царя Петра I, а следовательно — Украины и России. В записи от 8 ноября Даниэл Крман сообщает, что гетман Мазепа созвал «примерно тридцать надежных полковников, он у них спросил: что нужно делать и к кому хотят они примкнуть?» Гетман описал, собственно, известную казацкой старшине картину разграбления и унижения Украины со стороны Москвы и закончил свое слово таким завещанием: «...а он — Мазепа — стоит уже на пороге смерти, но желает все свои силы и всю свою кровь пожертвовать на спасение своей Казакии». Убеждать или уговаривать своих сподвижников по общей судьбе Мазепе не пришлось. «После этого, — пишет Даниэл Крман в дорожном дневнике, — все с высокой ответственностью приняли волю своего воеводы и, принеся присягу молчания, отошли».

Между словаком Даниэлем Крманом и украинцем Иваном Мазепой возникло взаимопонимание, и гетман в своей главной полевой квартире в Будищах 30 марта 1709 года дал Д.Крману охранную грамоту для перехода через казачьи земли. В грамоте отмечалось, «… щоб повсюдно були вони, посланці з Держави Угорської, добровільно без затримки та щоб їм, у разі потреби, не відмовлялось у допомозі, яку вони зажадали б…»

Известный чешский ученый-славист Михаил Мольнар уже в наше время так оценил эту охранную грамоту: «Письмо И.Мазепы, вероятно, самый старый эпистолярный документ словацко-украинских отношений. Но ни Даниэлу Крману, ни его спутникам не суждено было воспользоваться охранными пергаментами Карла XII и Мазепы. Пришлось до конца испить горькую чашу: убегать под крик («смешанный со страхом и ужасом») зловещих вороньих стай, едва не утонуть в Днепре (Крман оставил все вещи, «кроме своего плаща и корзины с русскими книжками…»), терпеть лишения в безлюдье и бездорожье Дикого поля («за все это время мы вдвоем не имели ничего, кроме четырех горбушек (хлеба. — В.С.), размером с палец…»), перед новой преградой — рекой Буг — попасть в темную тучу саранчи (она «нападала на нас, а от хлебов и травы не оставляла почти ничего»). И наконец, 28 августа, в день своего рождения, когда ему исполнилось 46 лет, Даниэл Крман увидел холодные гребни молдавских гор («у меня возникло странное желание — найти там вместо христиан лучше коз — да и то диких коз или собак, турок и татар или осужденных на смерть») — и вот перед ним, радостным и окрыленным, открылся путь на «сладкую родину».

Во всех испытаниях, какими бы тяжкими они ни были, Даниэл Крман не уставал молить: «призывайте своих спутников верить в добро и нести крест отважнее». Его не оставляло мужество ни в походе через половину мира, ни трудолюбие и настойчивость в написании своего дорожного дневника.

«И вот теперь мы рассматриваем дневник Крмана, — завершает рассказ Николай Неврлый, — как энциклопедию украинской жизни первой половины XVIII века. В этой энциклопедии — полнокровный образ Украины: политический и общественный строй, религия, культура, обычаи, быт. Драгоценный подарок оставил нам словак, первым совершивший осмысленное путешествие в казачью Украину».

На родине судьба не была благосклонна к Даниэлу Крману. Свободолюбивый, преданный идеям реформации, он не мог не разделять взгляды венгра Ракоци ІІ, примкнул к его борьбе против власти Габсбургов над Венгрией. Жестокое подавление восстания заставило Крмана эмигрировать в Польшу, Германию, стать изгнанником, но в конце концов по приказу цесаря его схватили и бросили в тюремную башню Братиславского замка. После десятилетних мук заключения Даниэл Крман там, в башне, и умер.

Николаю Неврлому удалось выяснить, в какой именно камере страдал Д.Крман. Мы стоим сейчас у подножия башни и смотрим на зарешеченное окно, откуда Крман мог видеть кусочек синего неба, Дуная и недосягаемой свободы.

Так память о Д.Крмане позволила нам увидеть, как через пять лет после его смерти через хмурые Михальские ворота входил в пригород Братиславы, который своими приземистыми зданиями так напоминал киевский Подол, студент Киево-Могилянской академии Григорий Сковорода.

Два дня провел я в Братиславе с киевским студентом Григорием Сковородой, а также в незабываемой компании Василия Дацея — человека с самым мягким характером во всей Словакии, близкого по духу знаменитому украинцу. Говорю так без малейших сомнений, т.к. уверен, что только человек с несокрушимым внутренним стержнем и в то же время бесконфликтный, внимательный и радушный ко всем мог сплотить вокруг себя всех побратимов по перу — от национального союза до словацкого Пен-клуба. И именно Василия Дацея все таланты и все характеры избрали президентом Ассоциации писательских организаций Словакии.

Два дня мы бродили по Братиславе — действительно, словно по киевскому Подолу: такие же узкие улочки, неожиданно появляющиеся перед глазами, крутые спуски и овальные намэсте (небольшие площади) с блеском бронзовых фигур в памятниках, приземистые дома и иглистые шпили храмов. И среди них знаменитейший — кафедральный собор святого Мартина, где короновались одиннадцать королей (в том числе и известнейшая королева-просветительница Мария Тереза).

Из увиденного и услышанного я понял, насколько важное, неповторимое место занимает Братислава в украинском сознании. После Григория Сковороды (мы с ним еще встретимся на братиславских улицах) словацкую столицу посетили Измаил Срезневский, издатель сборников «Запорожская Старина», и Осип Бодянский, друживший и переписывавшийся с Шевченко и издавший «Наські українські казки». Стоял на братиславском берегу Дуная «буковінський соловій» и капитан австрийской армии Юрий Федькович, вглядываясь в восточные дали, где высились его родные Карпаты.

Много знаменитых украинских имен записано в путевой книге города, и первое среди них, конечно же, имя Григория Сковороды. На следующий после знакомства с Братиславой день Василий Дацей подвел меня к массивной черной двери в белую полоску, взялся за железную щеколду и сказал: «Эту дверь в науку любознательный Григорий Сковорода не мог обойти, не отворить. Это сооружение Academia Istropolitana, первая высшая школа в Словакии и Академия задунайских стран. Основал ее в 1465 году Матей Карвин. Столетиями собиралась богатейшая библиотека академии, и я уверен, что сегодня мы уже не выманим из нее Григория Сковороду даже на ужин в уютной братиславской корчме...»

С доброй улыбкой пошли мы с Василием Дацеем по улице навстречу прощальным, напутственным словам Николая Неврлого: «В одном временном измерении словак Даниэл Крман посетил Украину, встретился с гетманом Мазепой, а украинец Григорий Сковорода обошел Словакию. Но не только время сближает этих людей, навечно вошедших в историю. Сковорода, оставаясь в православном христианстве, с пониманием и сочувствием относился к протестантским идеям Реформации, т.к. и сам не признавал внешних признаков религии: пышных обрядов, монашества, священничьего сана и стана, поскольку исповедовал лишь мудрость священного писания: чистую, нерукотворную Библию. Крман и Сковорода заслуживают у наших народов того, чтобы их имена были вычеканены на мемориальных досках: Сковороды — в Братиславе, Крмана — в Полтаве или в Будовищах».

Так сказал патриарх Николай Неврлый и, глядя с высоты братиславского града на струящуюся ленту воды далеко внизу, проникновенно произнес: «У Прешпорку славнім жовнір на варті стояв і хвилі Дунаю, і землю слов’ян споглядав…»

Не только подумалось, а и поверилось, что мемориальные доски Крману в Украине и Сковороде в Словакии появятся — и лучшего времени для этого, чем подготовка к 280-летию со дня рождения Сковороды, не найти. Украинцы, встрепенитесь!

«И если некоторые философы, как, например, Иммануил Кант, всю жизнь свою просидели в кабинете молча и никогда не выезжали за пределы своей округи, то Сковорода сознательно избрал своим кабинетом целый мир и, распевая полной грудью, собственными ногами исходил всю Украину, Великороссию, да еще и немалый кусок Западной Европы!»

Павел Тычина

Это сегодня, в независимой Ук-
раине, студенты Киево-Могилянской академии проходят стажировку, а то и продолжают учебу в высших школах Европы, в университетах США, Канады, далекой Японии. А во времена Сковороды и еще на столетие раньше спудеи и выпускники-«могилянцы» должны были своими силами торить дорогу в Европу, ради пополнения знаний по философии, естественным наукам, медицине. Традиция шлифовать свои знания в Европе была настолько устоявшейся и почти обязательной, что студенческая компания «Могилянки» хорошо знала, где и что искать и находить: искусство — в Париже, гуманитарные знания — в Орлеане, право — в Болонье, «медицинские припарки» — в Салерно.

Еще один привлекательный адрес: Падуя. Этот город стал международным интеллектуальным центром. В нем побывали сотни и тысячи студентов-вагантов. В течение ХVІ—ХVІІІ веков в европейских высших школах прошли курс обучения пять тысяч молодых людей из Украины, Белоруссии и частично из России. Точные немцы оставили для истории цифровой матрикул: в 1533—1549 годах в Виттенбергском университете училось 22 украинца, а в следующие десятилетия студенческий поток из Украины в Западную Европу усилился.

Плохо одетые, голодные, но веселые студенты из «Могилянки», как свидетельствует рукопись, хранящаяся в фондах киевской академической библиотеки, «отличались неудержимой жаждой знаний, энергичным стремлением к образованию и во имя науки не останавливались ни перед какой опасностью: из страны православной и уже вошедшей в состав Московского государства, сурово оберегающей свою веру, они выезжали в Польшу, в Париж, в Венецию, в Рим, становились униатами, даже католиками, только бы получить... доступ к источникам знания, «веночек на голову и перстень на руку». А потом, осуществив свою сокровенную мечту, покорно возвращались на родину... и занимали скромные места преподавателей в той же монастырской коллегии, где были учениками».

Можно назвать десятки имен «могилянцев», успешно прокладывавших путь к зарубежным учебным студиям. Выпишем лишь некоторые. В Виттенбергском университете учились будущие ученые и общественные деятели Мелетий Смотрицкий и Феофан Прокопович, здесь учились Давид Нащинский и Савва Горголи из Нежина, сыновья полкового обозного Ханенко. Степень доктора медицины получил в Лейдене выпускник «Могилянки», уроженец села Черногородки на Киевщине. Сначала в Кильском, а затем в Лейденском университете учился сын значкового товарища Лубенского полка, выпускник Киевской академии Иван Полетика. В европейских университетах и академиях учились почти все будущие профессора «Могилянки»: И.Кононович-Горбацкий, И.Гизель, Г.Евлевич, Л.Баранович, С.Полоцкий, В.Ясинский, С.Яворский и другие.

Все эти адреса «школ любомудрия» знал, естественно, теперь уже «путешественник из Токая» — Григорий Сковорода. Особенно его влекла «немецкая философская школа». Он знал труды известного ученого Г.-В.Ляйбница, а по свидетельству французского большого универсального словаря Пьера Ляруса, Сковорода несколько лет изучал немецкий язык в Галле. Большинство исследователей склоняются к мнению, что в поисках новейших знаний Григорий Сковорода побывал в Будапеште, Вене (это безусловно), а также в городах на севере Италии (фактические подтверждения находим в его произведениях — в трактате «Кольцо»: «Имеет обычай и Италия молотить волами», в реплике персонажа из «Разговора пяти путников»: «Когда б у мене дом был, как в Венеціи, а сад, как во Флоренціи»).

Мы еще не знаем всех «европейских адресов» путешественника за знаниями Григория Сковороды. Но мы хорошо знаем, что поездка в Европу сыграла большую роль в формировании Сковороды как ученого европейского уровня, как философа прогрессивной, свободной мысли, как литератора, музыканта и художника. Этим выводом и можно было бы завершить наши «сковородинские исследования» в Словакии, но лучше меня это сделал и, как всегда, неожиданно, по-современному — Николай Неврлый.

Свое письмо, догнавшее меня в Киеве, прозорливец Николай Неврлый закончил словами: «Сковорода, на мой взгляд, первый ориентировал Украину на Запад. Не зря же его туда влекло».

Точнее и современнее не скажешь.