Человек, о котором пойдёт речь, наверняка знал, что «афоризм — законченная мысль, выраженная сжато и ёмко», но доказывать справедливость этого утверждения в тиши уютных кабинетов не стал. Он рождал и выверял их собственной жизнью, принимая это понятие как декларацию, как некий сгусток сокровенных мыслей и идей, как заветную религию внутреннего «Я». Список крылатых фраз, вышедших из-под его пера, занимает приличный эпистолярный объём, отражая далеко не полный перечень того, что излили его уста, так как множество из них записаны не были и остались изречениями только в памяти современников. То, что о нём говорили и писали, само по себе составило пространный ряд возвышенных восхищений: «Отец афоризма и иллюзии парадокса», «Мастер красноречия», «Апологет красоты», «Король жизни», «Покоритель духовных вершин». Господа — Оскар Уайльд!
«Любовь к себе — начало романа, который длится всю жизнь»
16 октября 1854 года у известного дублинского врача сэра Уильяма Уайльда родился сын с цветистым именем Оскар Фингал О‘Флаэрти Уилс. Отец бурно радовался, мать же ждала дочь и долго не могла смириться с данностью, именуя кроху «она», обряжала девочкой, приучая к женской манерности и чувственности. Родители вообще составляли оригинальную пару: отец, талантливый хирург, славился весёлым, шумным нравом, слыл любителем красивых женщин и различного рода увеселений, буквально ненавидел покой и бездеятельность — организовывал собственные больницы, издавал медицинский журнал, был неплохим этнографом-любителем, писал книги и беззаветно любил свой край, досконально зная историю любимой Ирландии. Мать — полная противоположность мужу — тихая, романтическая, экзальтированная женщина, писала стихи и считала свою девичью фамилию Элджи производной от Алигьери, представляясь всем потомком великого поэта.
Активная жизненная позиция старшего Уайльда претила кабинетной статике, в связи с чем он постоянно осуществлял этнографические экспедиции по стране, собирая старинные легенды, притчи, народные песни и обряды, оставляя кое-где живые подтверждения своего увлечения древними традициями. Как только возраст сына позволил путешествовать, сэр Уильям неизменно брал его с собой, приобщая к постижению красот и щедрот родного края, учил любить родину и народ, который дал миру немало великих и знаменитых соотечественников.
В 10 лет мальчика определили в знаменитую Портора-скул — строгую, фундаментальную, истинно английскую школу. Поначалу ни успеваемостью, ни прилежанием он не блистал, тяжело перенося строгий режим, но быстро научился самостоятельности и умению приобщаться к обстоятельствам, чем сразу выделился из числа учащихся — со вкусом одевался, был безупречен и опрятен в быту, сдержан и рассудителен в словах и поступках. Рано стал увлекаться серьёзной, «взрослой» литературой, пробовал писать сам, а смерть почитаемого Диккенса буквально потрясла подростка, окончательно определив направление его дальнейших занятий. В последние годы учёбы Оскар почувствовал непреодолимую тягу к красоте, вызванную увлечением культурой Древней Греции, — это стало основой его культурно-эстетической жизненной позиции, которой он не изменял в течение всей своей бурной и насыщенной жизни.
Следующим этапом его образования был колледж Троицы в Дублине — интернат с не менее строгими правилами, чем в Портора-скул. Несмотря на это, студенты здесь чистотой и возвышенностью нравов не страдали — откровенно шлялись по кабакам и публичным домам, пропивая и прогуливая стипендиальные суммы, отпущенные на постижение наук и духовности. Молодому Уайльду это категорически претило, настолько он был уже приучен к сдержанности, восприятию красоты и чувственному романтизму. Все три года он ни с кем из соучеников не дружит, проводя свободное время в затворничестве, с удвоенным старанием изучая предлагаемый учебный материал. Это принесло свои плоды: колледж он закончил с золотой медалью.
Далее — Оксфорд. Тогда, впрочем, как и во все времена, этот знаменитый университет был больше похож на великосветский клуб образованных джентльменов из числа аристократической молодёжи, чем на колыбель образования и науки. Пребывание здесь требовало немалых средств, которых, увы, у Оскара не было, а соответствовать надо было. Он избирает точный инструмент к успеху на пути соискания уважения однокурсников — обособленность, оригинальность и исключительность. Селится в маленьком жилом блоке, который обставил и декорировал в стиле чувственной исключительности, ставшей эталоном уюта и раздумчивого сосредоточения, возведя культ приятных слабостей и мелочей в главную цель мировосприятия. Это вскоре было замечено товарищами по учёбе и оценено по достоинству: у него стали бывать, а ещё через время эта обитель возвышенного вкуса и оригинальности и вовсе превратилась в клуб ценителей красоты, покойного разговора и умных мыслей. Членам этого кружка предлагалось хозяином всё для осуществления стремления к достижению самосовершенствования: хорошая сигара, экзотические марки чая и кофе, редкие вина и полный набор милых безделиц, повсеместно радовавших глаз философствующей публики. А обсуждать юношам было что — с преподавателями им очень повезло — профессор Мэхаффи, Уолтер Патер, знаменитый Рескин. Суток не хватало, чтобы оценить и усвоить то, что дарили благословенные часы, проведённые на лекциях и в беседах с этими достойнейшими людьми. Всё это, безусловно, ложилось на благодатную почву пытливых молодых мозгов, оставляя неизгладимый след в их душах на всю оставшуюся жизнь, воспитав искреннюю любовь к красоте и восторженное преклонение перед истинным искусством.
Пришли первые осязаемые успехи — он начал публиковаться. Это были стихи, как две капли воды похожие на автора: древние статуи, мягкий свет старых картин, страдающие от безысходной любви троянки, цитаты из греческих и латинских авторов, томно вздыхающие молодые юноши. Время первых виршей подвигнуло на укрупнение поэтических форм — он приступил к написанию баллад, сложнейших по форме и маловразумительных по содержанию, в конечном счете родивших сонеты. Наконец пишет поэму «Равенна», которая засчитывается как выпускная работа и венчает автора высокой университетской наградой.
Учёба окончена, пришло время принимать главное жизненное решение: «Что делать?». Конечно же, он будет писать. Как и о чём — пока не известно. Но он был уверен в одном — это должно быть красиво, умно и поэтично. Для осуществления задуманного ему нужен был Лондон, тем более мать звала к себе: в силу серьёзных семейных неприятностей ей также пришлось переехать в столицу. Дело в том, что верный себе отец соблазнил очередную пациентку, которая оказалась весьма практичной девицей, и на отказ сэра Уильяма её содержать ответила официальным заявлением в суд об изнасиловании. Это погубило его — он вынужден был оставить работу, общественные обязанности, стал пить и в 1876 году скончался.
«Модно только то, что носишь ты сам»
Лондон встретил юношу холодным презрением и неверием в его исключительность. Нужно было доказывать обратное. Несмотря на достаточно нежный возраст, Оскар имел кое-какой опыт в этом деле. Он облюбовал Гайд-парк, где стал появляться в строго определённое время, облачившись в невообразимо экстравагантный костюм. Эта процедура повторялась ежедневно. Вскоре он был замечен. День ото дня наряды были всё нелепее: невероятных размеров галстук, причудливый берет, яркие средневековые чулки, атласные штаны до колен, а в руках неизменный огромный цветущий подсолнечник. Он настойчиво демонстрировал себя и молчал. Чопорные англичане сначала удивились, потом возмутились, а затем сосредоточились на странной фигуре. Кто он? На клоуна не похож, на сумасшедшего тоже, а может быть, он нигилист или революционер? Когда Оскар заговорил, то выяснилось, что он «учитель эстетики». Все участники парковой тусовки буквально онемели. Их можно было понять: викторианский консерватизм не способен был разобраться в новом феномене. Это сегодня человек, преподающий эстетику, совершенно обычен и даже необходим, тогда же это было чем-то безнравственным и неприличным, несущим преступление нравственного и общественного плана, граничащее со вселенским грехом. Однако Уайльд достиг главного — привлёк к себе пиковое внимание и всевозрастающее любопытство. Довершили дело карикатуры на него с недвусмысленными подписями и аннотациями в популярнейшем журнале Англии «Панч».
Антиреклама — самая действенная форма рекламы. Его узнали, его ругали, над ним издевались, за ним следили — он состоялся. В многочисленных газетах и журналах стали появляться его эстетствующие статьи, безбожно крушившие чопорные викторианские устои. Вокруг него стал формироваться некий круг молодых людей из числа самых «продвинутых», для которых он стал кумиром, их апостолом. К ужасу консерваторов число его последователей катастрофически росло. Теперь «подсолнечный гуру» не молчал, напротив, его невозможно было остановить: меткие словечки, виртуозные парадоксы, бесконечные оды красоте, неувядающие афоризмы, колкости по поводу патриархальных устоев и призывы к совершению духовных восхождений к алтарю прекрасного.
Он открывает свой салон, где гостей ждали картины запредельного содержания, невообразимые по цвету и исполнению драпировки, портреты знаменитых актрис, восточные ковры и многочисленные безделушки, несущие, по мнению хозяина, исключительный культовый смысл. Он прочно входит в моду. Он — «новое». Триумфом восхождения явилась вновь открывшаяся мода — эстетический дэндизм, который он проповедовал.
Чего ещё можно было желать? Но, по его мнению, всё ёщё только начиналось. Лондонское общество бурлило. На каждом шагу цитировались его высказывания, комментировались наряды и манера поведения, всем было интересно, где и что он ел, с кем разговаривал, какого цвета бутоньерка была в его петлице, в каком экипаже ездил и какие сигары курил. Фундаментальным пояснением и оправданием сей необычности стала его книга «Стихотворения», выпущенная в 1881 году, которая всего лишь за несколько недель выдержала четыре издания (!). Не оставлял он своим вниманием и театры, был желанным и «почётным гражданином кулис», частенько выступал с критическими или полемическими статьями по поводу театральной жизни, ну а после премьер все ждали только его просвещенного мнения. Дошло до того, что его играли — в половине репертуарных пьес фигурировал персонаж, чем-то похожий на Уайльда — то ли нарядом, то ли манерой поведения, то ли изрекающим его крылатые фразы. Логическим итогом этой закулисной катавасии стал скандальный роман с известной актрисой, которая в какой-то степени идеализировала его, надеясь, что экстравагантный любовник окажет ей помощь в построении карьеры. Вскоре последовал громкий разрыв, о котором долго судачили в обществе, добавляя очки его оригинальности.
Достигнув определённой популярности на родине, Оскар решил покорить заграницу. Сначала он едет в загадочную тогда Америку с лекциями «о ренессансе английского искусства», затем в Париж, где за короткое время свёл знакомство с Гонкуром, Бурже, Верленом и изрядно состарившимся Гюго.
«Единственно хорошее общество — это ты сам»
Посмотрев мир и показав себя, он возвращается в Лондон, полный решимости стать богатым и по-настоящему знаменитым. Снимает квартиру в аристократическом квартале, изо всех сил показывая свою обстоятельность и вкус, что само по себе стоило не дёшево, а до богатства было ещё далеко. Часто ради этого приходилось неделями голодать, но он последовательно «ослепляет свет».
«Подживив» собою столицу, он отправляется в путешествие по Англии с целью вернуть людей к истокам английского ренессанса и просветить их в части «искусства убранства жилищ». Финансовый результат предприятия оказался более чем плачевным, но зато он привозит из поездки жену Констанцию Ллойд, дочь адвоката из Дублина. Сирота, скромная, серьёзная девушка английской красоты, углядев в Уайльде сказочного принца, влюбилась в него без памяти.
В мае 1884 года они сочетались браком. Пришло время семейного благоразумия и стабильности. Оскар снимает особняк на Тайт-стрит и теперь принимает исключительно дома. Гостями семейных раутов становятся гениальный Рескин, Марк Твен, Сара Бернар и другие представители театрально- художественной богемы. Было ли счастье в этом доме? Ответ — да. Оскар нежно и преданно любил свою жену. Свидетельством тому послужило появление у Уайльдов двух очаровательных ребятишек — Сирила и Вивиана, которых он также горячо любил. Ради семейного благополучия он устраивается главным редактором журнала мод «Вуменз уорлд», где в течение двух лет занимается правкой, редактированием, написанием скучных статей на бытовые темы, рекламой дамских шляпок и белья. Это позволяло содержать семью, но образ жизни должен соответствовать внутреннему облику человека, её проживающему. Конечно, те шесть фунтов в неделю, которые он получал за свои труды, могли вполне устроить примерного семьянина, но эстетствующую душу неисправимого бонвивана они совсем не грели.
Ему опять нужно было что-то менять. Он всё реже бывает дома, решив штурмовать новую, теперь уже заоблачную вершину: Уайт-клуб — старейший и самый консервативный клуб в Англии. Его членами были министры, лорды, известные политики, бароны и герцоги. Своим появлением там он потряс старейшее учреждение до основания. Возмущению не было предела, однако уже через неделю презрение сменилось интересом, а вскоре уважением, даже неким почитанием. Теперь он с лёгкостью обедает с герцогинями, дает советы потомственным аристократам по поводу ценности их картинных галерей и библиотек, принимает участие в оформлении салонов и замков, при этом давая им то, чего от него ждут: эпатаж, экстравагантность, предельный сарказм и остроумие.
Общение с новыми друзьями наложило соответствующий отпечаток и на него. Он вдруг вспомнил, что является потомком древних ирландских королей, поскольку в его полном имени присутствовало и «О‘Флаэрти», неизменно подписываясь отныне с его упоминанием, именует мать не иначе как «Её милость». Какое он имел отношение к королевской фамилии, автор судить не берётся, однако иметь приятную возможность надеяться на принадлежность к августейшему роду Уайльду позволить можно. Ведь приписал к своему имени дворянскую приставку «де» Бальзак. Так чем же он хуже?
Да, он жил, но не писал, очень желая этого. Статьи, литературные и театральные рецензии, очерки, всё это не удовлетворяло, хотелось чего-то другого. Его слушали взахлёб, умилялись его остроумию, пытались ему подражать, но это в жизни, а на бумаге… Безрезультатно он тратил ночи, сидя за своим уникальным письменным столом, пытаясь создать нечто новое. Даже использование гигантских по размеру листов бумаги (в подражание Гюго) не рождало сколь нибудь гигантских форм желаемого.
Осенило его в 1886-м. Ответ был прост: нужно облечь в литературную форму свою собственную жизнь. То, что он с таким успехом и упоением проповедовал в салонах и гостиных, необходимо вдохнуть в уста персонажей, недостатка в которых лондонское общество не испытывало. Он наконец оседлал своего конька, «попал в чижа на стремительном излёте ввысь». Как из рога изобилия посыпались на прилавки магазинов «Кентервильское привидение», «Преступление лорда Артура Сэвиля», «Натурщик-миллионер», «Сфинкс без загадки», цикл сказок новейшего времени о Великане — эгоисте, Соловье и Розе, Замечательной Ракете и Счастливом принце. Во множестве публиковались довольно серьёзные и глубокие по содержанию очерки: «Упадок лжи», «Критик как художник», «Перо, карандаш и отрава», печатались расшифровки сонетов Шекспира. Словом,
1890-й и 1891-й годы прошли под знаком напряжённого творческого труда всё более славившегося автора. Может быть, полюсность этого признания была разной, но зато одинаково благотворно влияла на всё возрастающую популярность и расширение известности Уайльда.
Венцом его творений того времени стал долгожданный полновесный роман «Портрет Дориана Грея». Это переполнило чашу терпения пуританской Англии. На автора обрушился шквал гневных возмущений. Солидные журналы буквально захлёбывались «в бессильной злобе», обвиняя Уайльда и его произведение во всех тяжких грехах. Оскар ликовал. Поначалу он задорно включился в непримиримую борьбу с воинствующим консерватизмом, круша направо и налево апологетов «грубости абсолютного реализма». Но вскоре это ему по-человечески надоело и он поставил точку в этой войне пророчески гениальной фразой: «Прошу сделать мне любезность предоставить эту книгу вечности, которой она принадлежит».
А жизнь продолжалась, отчасти напоминая славянский тришкин кафтан, заставляя эстетствующего субъекта иногда думать и о хлебе насущном. Отчаявшись однажды ссудить деньги «под красивые глаза и слова», он решил расширить круг своей деятельности, на этот раз на ниве драматургии. Оскар уединяется в небольшом домике на озере Уиндермир, обложившись нашумевшими прежде драматургическими образчиками (он понятия не имел, как пишутся пьесы), довольно быстро пишет «Веер леди Уиндермир». Театральный зал взорвался овацией, а пресса злобным воем. И то, и другое устраивало — лишь бы не молчание, безразличие или снисходительность. Надо сказать, что ошеломляющий успех «Веера» подарил ему долгожданное и заветное — свободу и деньги, принесшие роскошную жизнь, редкие книги и умиротворённые мысли о «великом аристократическом искусстве совершенной праздности». Он перестаёт быть писателем в общепринятом смысле, присвоив себе титул «Принц Парадокс», им же данный одному из персонажей «Дориана Грея», и начинает жизнь полную безумств, сибаритства и необузданной вседозволенности. Это прозвище всё больше соответствует его истинному содержанию: искромётное остроумие, ироническая наблюдательность, оригинальное оживление банальностей, возведение тончайшего парадокса в ранг образа жизни, доведённого до состояния высочайшего, почти небесного абсурда.
«Не время создаёт человека, а человек создаёт своё время»
Однако жизнь человека так устроена, что, достигнув апогея, он неминуемо подвергается чему-то диаметрально противоположному. В жизни нашего героя это неотвратимое возникло в облике молодого красавца лорда Альфреда Дугласа. Уайльд вдруг оказывается «во власти непонятного» даже самому себе. Очень скоро для него всё перестаёт существовать. Есть только он — «милый мой мальчик». Отныне он живёт только для него и ради него. Это было наваждение. Оскар дрожал при упоминании лишь одного имени юноши, любая мысль о нём вызывала критическую эйфорию, которая плотно затмевала разум сладким отупляющим туманом. Всё в «милом» казалось ему идеально красивым и совершенным, нежным и изящным. Уайльд исполнял любой каприз друга, предупреждал любое его желание, тосковал о нём при самой короткой разлуке и ревновал ко всем, кто к нему приближался. Происходящее с ним уже нельзя было отнести к ряду прежних чувственных экспериментов или назвать привычной демонстрацией экстравагантности — это было безумие. А Бози, как называл Дугласа Оскар, по-своему воспринимал отношение Уайльда к нему, напропалую пользуясь ситуацией: капризничал, кривлялся, требовал невозможного, высасывая из Оскара деньги и душевные силы.
Неестественность их положения, конечно же, не миновала настороженного внимания окружающих и близких родственников молодого человека. Его отец, маркиз Куинсберри, не мог не заметить странных взаимоотношений сына с человеком, намного старше его и к тому же, обладающим определённой репутацией. Что бы ни говорили в обществе о маркизе, его опасения нужно признать обоснованными и справедливыми, ведь их род уходил корнями в древность и был всегда на виду. Дело дошло до открытых оскорблений, которые окончились в суде. Слушания «по обвинению в безнравственных действиях» завершились арестом Уайльда. Начался кошмар: кредиторы рвали на части его имущество, он был подвергнут тотальному общественному остракизму, само имя «Оскар» стало нарицательным, банкротство, театры в спешке исключали из репертуаров его пьесы, была прекращена продажа его книг. Сыновья вынуждены были оставить с позором школу и уехать с матерью в глухую провинцию. Выход из тюрьмы под залог не изменил положения — травля продолжалась. Ему повсеместно отказывали в жилье и мелочных услугах, заштатные харчевни гнали его, отказываясь кормить. В конце концов он стал опасаться за свою жизнь — толпа грозила растерзанием. Окончательный вердикт суда гласил: «Признан виновным по всем 25 пунктам обвинения и осуждён на два года тюрьмы и тяжёлых работ».
Излишне описывать смертельный ужас тюремных лет, к тому же осенью 1895 его переводят в Редингтонскую тюрьму с исключительно строгим режимом, где, по традиции, приводились в исполнение смертные приговоры. Оскар был на грани помешательства, его жизнь была под угрозой из-за сильных расстройств жизненных функций организма. Выжить удалось чудом. Наконец, в мае 1897 года срок его заключения истёк. Что ждёт его впереди? Он нищий, мать умерла от горя, жена сменила фамилию, его лишили родительских прав. Места на родине не было. Малочисленные друзья помогают ему уехать во Францию под вымышленным именем — своего уже не было. Но память о нём была ещё жива. На чужбине модные журналы требовали статей и интервью, театры — новых пьес, но Оскар тяжело возвращался к прежней жизни, уделяя время только долгим прогулкам и работе над «Балладой Редингтонской тюрьмы». Средств к существованию не было.
Жена, вынужденная официально порвать с ним, всё же отнеслась к нему с жалостью и состраданием, назначив содержание в 150 фунтов в год, с обязательным условием полного разрыва с Альфредом Дугласом. Нельзя сказать, что последний отнёсся к Уайльду с таким же пониманием. Бози решил продолжить издевательства над несчастным: забрасывал его письмами и телеграммами, содержащими упрёки, капризы, обвинения и угрозы, передавал знакомыми приветы с намёками определённого толка, требовал немедленной встречи — и она состоялась. Всё вернулось на круги своя. Бози толкал его к гибели. Снова скандалы, душевная боль, опять оплата прихотей любимого… Жена отказывает ему в ренте. Безысходность. Его стали посещать мысли о самоубийстве. Последние надежды, которые он возлагал на публикацию «Баллады», тоже пошли прахом — никто не осмелился опубликовать её. Полностью истощив Уайльда, Бози бросает его наедине с многочисленными кредиторами и вселенской тоской. Оскар оказывается на улице. Силы оставляли его.
Впрочем, зимой 1898 года «Баллада Редингтонской тюрьмы» все же была напечатана под псевдонимом «С.3.3.» (тюремный номер Уайльда) и произвела сенсацию. Её называют шедевром английской литературы, по стилистике сравнивая с произведениями Софокла, восторгаются актуальностью и зрелостью содержания. Мало того, её появление вызвало в Англии целую бурю возмущений жестокостями тюремного режима, что ускорило соответствующую реформу правительства. Но автора это уже не касалось. Солнце английского эстетического дэндизма закатилось. 30 ноября 1900 года срок царствования «Короля жизни» истёк. «Принц Парадокс» не совладал с парадоксом смерти в неравной борьбе за жизнь. Парадокс? Скорее всего — нет. Он всё изведал и всё испытал: красоту и убожество, роскошь и нищету, любовь женщин и мужчин, пьедестал славы и тюрьму, рождение и смерть. Ему удалось главное: «возвести любовь к жизни до безумия, а безумие — в ранг святости» — вот парадокс… «Да смилуется над тобой всемогущий Господь и, простив грехи твои, поведёт тебя в жизнь вечную. Аминь».