«БЕЙ, РЕБЯТА, ИМПЕРИАЛИСТОВ!»
Наступление армии КНДР началось в четыре утра 25 июня 1950 года. Первоначально ей сопутствовал успех. Однако после того, как в соответствии с мандатом ООН на стороне Южной Кореи в военные действия вступили американские войска, ситуация стала резко меняться. Корейская народная армия отступала. Тяжёлое положение на фронте заставило Ким Ир Сена обратиться за помощью к Москве и Пекину. 19 октября 1950 года полумиллионная армия китайских народных добровольцев перешла на трёх направлениях реку Ялуцзян и вступила на территорию Северной Кореи.
Недолго оставался в стороне от событий на полуострове и СССР. 1 ноября 1950 года в воздушную войну негласно вступили советские лётчики. Первоначально это была одна авиадивизия, но вскоре Москва направила в зону конфликта новые соединения, организационно входившие в состав 64- го Отдельного истребительного авиационного корпуса ПВО.
К сентябрю 1950 года авиация США (она составляла 98 процентов воздушных сил ООН) практически полностью уничтожила северокорейские самолёты и безраздельно господствовала в воздухе. Со вступлением же в военные действия советских, а позже и китайских лётчиков ситуация стала кардинально меняться. Довольно скоро американцы стали называть район южнее реки Ялуцзян «аллеей МиГов». Неудачи в воздушных боях заставили командование ВВС США внести изменения в тактику действий, улучшить подготовку пилотов, применять в районе конфликта более совершенные типы и модификации самолётов. Сражения в воздухе становились всё более драматичными. Большая часть советских потерь в личном составе и технике пришлась на последние полтора года военных действий. И хотя противники продолжали наращивать усилия в достижении победы, очевидного перевеса ни одной из сторон достичь не удалось.
Корейская война стала первой, в ходе которой противоборствующие стороны широко применяли реактивную авиатехнику, и это придало боям в воздухе особо ожесточённый характер. Cправедливость требует воздать мужеству всех воевавших в небе над полуостровом.
Согласно данным, собранным украинским исследователем Александром Котлобовским, 22 участвовавших в корейской войне советских лётчика были удостоены звания Героя Советского Союза. По существовавшей в те годы неофициальной классификации, за пять и более побед лётчику присваивалось звание «ас». Среди советских пилотов таких было 54. Рекордсменами среди них были капитан Н.Сутягин (22 победы) и полковник Е.Пепеляев (20 сбитых самолётов противника). По 15 побед одержали три советских аса. Всего же авиаторами 64 ОИАК ПВО было совершено около 64 тыс. боевых вылетов, проведено 1872 воздушных боя, в которых сбито 1106 самолётов противника.
Со временем и среди китайских пилотов тоже появились свои асы: Ван Хай и Чжао Баотун одержали по девять побед, Ли Хань, Лу Минь и Фан Ванчжоу — по восьмь, Сунь Шэньку — шесть. Воюя в составе Объединённой воздушной армии, китайские и корейские лётчики совершили 22 тыс. боевых вылетов, провели 366 воздушных боёв, в которых был сбит 271 самолёт противника.
В конце 1952 года реактивные самолёты появились и на вооружении северокорейской армии. По официальным данным, ВВС КНДР сбили за войну 164 самолёта противника. Самый результативный корейский ас Кам Ден Дек одержал на МиГ-15 восемь побед. Были среди северокорейских лётчиков и женщины-пилоты. Одна из них, командир эскадрильи Тхя Сен Хи, стала Героем КНДР.
Американская авиация совершила в Корее свыше миллиона вылетов (почти столько же, сколько и за все годы второй мировой войны). 16 побед в воздухе одержал заместитель командира эскадрильи Джозеф Макконел-младший. На один самолёт меньше сбил Джеймс Джабара. Всего же на счету 50 асов ВВС США почти столько же сбитых самолётов, сколько и у 22 советских Героев.
По существовавшей тогда в СССР практике, за 30 боевых вылетов лётчиков награждали орденом Красного Знамени, за 120 — представляли к ордену Ленина, за 3—4 сбитых самолёта — к званию Героя. Но в период корейской войны из этого правила было сделано немало исключений. Среди десятков лётчиков, незаслуженно обойдённых Золотой Звездой, и киевлянин, подполковник запаса Николай Константинович Шеламонов. Отвоевав в Корее, многие годы испытывал истребительную технику. Общий налёт — 13500 часов.
Почти полвека спустя после своей командировки на войну лётчик-ас рассказывает:
— Наша 324-я истребительная дивизия дислоцировалась в Подмосковье. Она считалась элитной, не раз участвовала в парадах над Красной площадью. Наш полк первым в СССР освоил реактивные самолёты МиГ-15, и в порядке поощрения 28 лётчикам, в числе которых был и я, присвоили 1-й класс. Это было в первой половине 1950 года, а в декабре поступила команда: «Срочно убыть в Китай!». Самолёты погрузили на железнодорожные платформы, сами в пассажирские вагоны — и вперёд! Мчались круглые сутки, почти без остановок. В новогоднюю ночь пересекли советско- китайскую границу и в первых числах января прибыли в Китай, на аэродром Аньдун. Приказ был такой: «Бои вести только над Северной Кореей! Южнее 38-й параллели и над морем ни в коем случае не летать!». Это, конечно, ограничивало нас в маневре, но приказ есть приказ — надо выполнять…
Вместе с нами на аэродроме стоял и авиаполк КНР. Китайских лётчиков обучали наши советские инструкторы. И надо сказать, что китайцы были способными и очень старательными учениками, настоящими бойцами. Запомнилось, как один из них возвратился с боевого вылета, подрулил на стоянку и кричит из кабины на ломаном русском: «Я сбил американо! Комисара, фотографируй меня!». И пока его не сфотографировали — не вылез из машины. У них была такая традиция — фотографировать отличившихся в кабине истребителя. Осмотрели его самолёт — 101 пробоина! МиГ хотя и живучий, но с этой машиной техники возились, возились, а восстановить её так и не смогли…
У меня же ни одной «фронтовой» фотографии нет — снимать на аэродроме строго запрещалось. В полку было кому за этим следить, да и позже, когда возвращались домой, все наши вещи тщательно проверяли при пересечении советской границы. У одного из моих попутчиков оказалось несколько китайских пластинок с песнями Вертинского (он раньше считался белоэмигрантом), так пограничники нашли их и потребовали сдать. Парень обиделся и выбросил пластинки из окошка купе прямо на рельсы…
Наше участие в боевых действиях тщательно скрывалось. Официально считалось, что на советской технике воюют только корейские и китайские лётчики. На самолёты были нанесены соответствующие опознавательные знаки. Более того, вначале нас даже начали учить корейскому языку. У каждого была планшетка с записью основных команд по-корейски. Пока на земле — всё вроде нормально, а в бою уже не до планшетки: выдаёшь на русском. Первое время за это ругали, даже наказывали, но потом видят: много недоразумений возникает, люди зря гибнут — разрешили выходить в эфир на русском. Комдив наш — легендарный трижды Герой Советского Союза генерал Иван Никитович Кожедуб — провожает, бывало, нас в полёт, кричит в микрофон радиостанции: «Бей, ребята, империалистов!». Самому ему Москва летать не разрешала. Для лётчика это как наказание. Зато мой командир полка Евгений Григорьевич Пепеляев летал постоянно, сбил два десятка американских самолётов. На моём счету 120 боевых вылетов, 28 воздушных боёв, пять побед.
Боевой опыт давался нам, что называется, с кровью и потом. Обидно, что позже, в Советском Союзе его нельзя было передать молодым лётчикам — нам тогда запретили даже упоминать о своём участии в той войне. Потому-то столько лет о ней и молчали. А что было скрывать? И от кого? Американцы и так всё знали... Уже в 70-е годы, после увольнения в запас, отдыхал как-то в Крыму, поехал на экскурсию в Ливадийский дворец. Стою, рассматриваю экспонаты и вдруг слышу за спиной знакомую речь. Оглянулся — неподалёку стоят две девушки и парень характерной восточной внешности. Я не удержался, подошёл к ним, спрашиваю: «Вы откуда?». Оказалось, из КНДР. Говорю: «Я там воевал. Лётчик». Что тут началось! Обступили меня, целуют, обнимают. Я даже прослезился: там, в Корее, выходит, о нас помнят! А у нас?..
Теперь вот признали меня участником боевых действий, каждый год приглашают на государственные праздники в китайское и корейское посольства. А года четыре тому назад и вовсе удивительная история произошла. Приехал к нам в Украину бывший американский военный лётчик полковник Гарольд Фишер. Разыскал меня, других участников той войны (нас, лётчиков, в Киеве четверо осталось), собрал всех вместе. Посидели в ресторане, вспомнили те времена. Сам он — в то время капитан — летал на F-86 «Сейбр». Дважды ас — на его счету десять побед. В апреле 53-го года его сбил лётчик 224-го полка Григорий Берелидзе. 27 месяцев Фишер провёл в китайском плену (самолет упал на территории КНР). После освобождения он ещё и во Вьетнаме воевал. Так вот этот американский лётчик — спасибо ему — дал денег на издание книги об участии советских лётчиков в той войне. Называется она «Красные дьяволы на 38-й паралели». Правда, тираж у неё получился мизерный — 240 экземпляров, но хоть такая память о нас, «корейцах», останется. Авторы книги — киевлянин, бывший военный лётчик, участник корейской войны Аскольд Андреевич Герман (умер в позапрошлом году, через месяц после выхода книги в свет) и сугубо гражданский человек, житель Туркменистана Игорь Атаевич Сеидов, телеинженер по специальности. Восемь лет они собирали архивные материалы, воспоминания ветеранов, фотографии. Не будь той встречи с Гарольдом Фишером — эта книга, наверное, и сегодня бы оставалась в рукописи…
«РАЗ РОДИНА ПРИКАЗАЛА — ЗНАЧИТ, БУДЕМ ВОЕВАТЬ!»
Хотя Москва и скрывала факт советского военного присутствия на Корейском полуострове, в СССР об этом с течением времени узнали многие. Одно из косвенных свидетельств тому — ходившие по стране анекдоты об «отважных пилотах КНДР» со славянскими фамилиями Ли Си Цин и Ван Ю Шин. О лётчиках, вспоминают и теперь, когда речь заходит о советском участии в той войне. А ведь наряду с авиационными в район боевых действий были отправлены и четыре зенитно-артиллерийские дивизии ПВО СССР. Их силами было сбито 153 самолёта противника. И если в авиаполках в противоборство с «Сейбрами» и «Летающими крепостями» вступали исключительно офицеры, то у зенитчиков ситуация была иной: большую часть артиллерийских дивизионов составляли солдаты и сержанты срочной службы. Каково было им, вчерашним школьникам, оказаться в зоне боевых действий, за тысячи километров от родного дома?
Бывший сержант войск ПВО Анатолий Михайлович Гаев вспоминает:
— Весной 1951 года наш Хабаровский полк зенитной артиллерии выехал на полигон. Там проводилась обычная боевая подготовка, о предстоящем отъезде в Корею нам — солдатам и сержантам — даже не намекали. И вот однажды ночью полк подняли по тревоге и привезли на железнодорожную станцию. Там нас уже ожидал эшелон. Только разместились по вагонам — сразу же в путь. Техника, оружие, имущество — всё это осталось на полигоне. Куда и зачем мы едем — командиры молчали. Той же ночью прибыли на границу с Китаем. В небольшом пристанционном здании сдали свои военные билеты (никаких личных документов в последующие два года у меня не было) и получили китайскую военную форму без погон и знаков различия. У офицеров она была суконной, у остальных — хлопчатобумажной. Сразу же бросилась в глаза какая-то надпись иероглифами на нагрудных карманах курток. Позже нам объяснили, что она означает: «Китайский доброволец». Разумеется, никто моего согласия на участие в боевых действиях тогда не спрашивал, а нас так воспитывали, что я даже не задумывался: «А надо ли это делать?». Раз Родина приказала — значит, будем воевать!..
Состав перемещался только по ночам, днём стоял в тупиках, выходить из вагонов категорически запрещалось. Спустя несколько суток, ночью, выгрузились на китайско-корейской границе, неподалёку от моста через реку Ялуцзян. С китайской стороны он был почти цел, с корейской — полностью разрушен. Паромом нас переправили на территорию Северной Кореи, и сразу же разбросали по расположенным на склонах сопок позициям зенитной артиллерии.
Перед нашим полком была поставлена задача охранять от налётов американских самолётов электростанцию и аэродром. В бою мы взаимодействовали с китайскими и северокорейскими зенитчиками — они располагались на соседних сопках. Никаких личных контактов с союзниками у нас — солдат — первоначально не было: солдатам строго настрого запрещалось покидать позицию, и это, поверьте, четко соблюдалось. Дисциплина в войсках тогда была железной. Я, к примеру, не помню случая, чтобы рядовой осмелился возразить сержанту. А уж о пререканиях с офицерами — тут и вовсе говорить не о чём. Времена были суровые, сталинские. Осенью мне поручили обучать китайских солдат — я был командиром орудия. Переводчиков на все расчёты не хватало, и общение с китайцами было, как говорится, на пальцах. О чём тут с ними поговоришь?
Судя по всему, нашим офицерам была дана установка не загружать солдат «лишней» информацией. Скажем, пока я во время налёта с биноклем в руках вёл наблюдение за обстановкой и корректировал огонь, в мои действия никто из командиров не вмешивался. Но не успеют американские самолёты отлететь в сторону, как по позициям уже бегают командиры: «Бинокли убрать! Всем по землянкам!». А я ведь был совсем пацан, очень хотелось увидеть, что там творится вокруг, но…
Вначале мы азартно, во что бы то ни стало, старались сбить американцев. Как нас и учили, мы подпускали самолёты поближе и уже тогда били по ним наверняка. Несколько раз полк достигал цели, но при этом гибли наши ребята: американцы начинали сбрасывать бомбы прямо на позиции полка. В первый раз было очень страшно: казалось, ну всё, конец — сейчас накроет. А потом ничего — привык. Да и тактика действий нашего полка довольно скоро изменилась: вместо стрельбы на поражение мы стали вести заградительный огонь. Теперь главной задачей стало не столько уничтожить, сколько «отогнать» американцев от объектов.
Возле орудия прошли полтора года моей службы. Правда, однажды поступила команда срочно собрать свои вещи и покинуть позиции. Почти на сутки нас увели в сопки, за несколько километров от места постоянной дислокации, а наше место тут же заняли китайские солдаты. Позже стало известно, что в тот день инспекция ООН проверяла, не участвуют ли в боевых действиях советские военнослужащие.
В перерывах между налётами (а они, если не было дождей, случались и днём, и ночью, порою до 5—6 раз в сутки), проводились занятия по боевой и строевой подготовке. Да, да — и по строевой тоже. А вот политической учёбы, как ни странно, не было. Зачем мы вмешались в ту войну, никто нам особо не объяснял, а мы и не спрашивали. Политзанятия стали проводить позже, когда полк вывели на территорию Китая. Это было уже в феврале 53-го. Там мы простояли до лета, пока не было объявлено перемирие, и уже тогда возвратились в Хабаровск. Все эти полгода шла обычная учёба. В город выпускали очень редко, по одному-два человека, обязательно с офицером, все при оружии. В те месяцы у нас — срочников — появилась проблема: как израсходовать накопившиеся деньги. Зарплату нам платили регулярно, а тратить их в Корее было абсолютно некуда. У каждого из нас набралось чуть ли не по половине вещевого мешка юаней. В конце концов, мне удалось купить на эти сбережения подарки родным. Переписка с ними шла через полевую почту. Где я — они вначале не догадывались. Когда же наш полк понёс первые потери, я подумал: «А если и со мною что случится? Никто из моих и знать не будет, в каких краях я сложил свою голову». Хотя и побаивался за последствия, но всё-таки стал проставлять на полях каждого письма по одной букве из названия страны: К-О-Р-Е-Я. Мои сразу смекнули, что к чему, и со временем уже знали, где проходит моя служба...
Еще до начала военных действий нам зачитали приказ об уголовной ответственности за разглашение военной тайны. Я расписался за него и в последующем никогда не упоминал о своей службе в КНДР. Даже когда в партию меня принимали и то: повертел, повертел в руках анкету, да так и не решился написать о Корее. А уже в горбачёвские времена обмолвился как-то племяннику (он у меня военный). Тот удивился: «Тридцать лет вас, дядя Толик, знаю, а о таком впервые слышу. По сегодняшним законам вы ведь считаетесь участником боевых действий». Жена говорит: «Сходи в военкомат, узнай!». Прихожу — точно, есть такое постановление. Правда, оказалось, что наша часть среди воевавших не числится. Но, спасибо, не отмахнулись, послали запрос в Центральный военный архив. Оттуда пришел документ: «Воевал». В 92-м получил удостоверение.
«ВОЙНА ЕСТЬ ВОЙНА…»
Статистика любого военного конфликта грешит неточностями. Не исключение в этом отношении и корейский. Данные противоборствующих сторон о числе побед и потерь в нём заметно отличаются. И не только пропагандистские уловки тому причиной. Существовали различия в критериях классификации утрат (боевые-небоевые), разнились методики учёта поражения целей, далеко не одинаковыми были возможности для сбора данных. Американцы, например, к числу боевых потерь относили только самолёты, сбитые в воздушных боях. Советское же командование учитывало все потери, в том числе и небоевые, а также самолёты, уничтоженные на аэродромах. Уточнение данных, сведений о судьбах конкретных людей продолжается и сегодня. Так, в начале июня этого года США и КНДР возобновили переговоры по проблеме американских солдат, пропавших без вести в Корее почти полвека назад.
По данным западных историков в ходе боевых действий было убито, ранено или пропало без вести около трёх миллионов граждан Севера и Юга. Почти 10 миллионов корейских семей оказались разделены 38-й параллелью. Результаты недавней встречи лидеров двух Корей дают основание надеяться, что в числе первых будет разрешена именно эта проблема.
В боях на Корейском полуострове погибли пятьсот тысяч военнослужащих из состава армии китайских народных добровольцев.
США потеряли в войне свыше 54 тысяч человек (безвозвратные потери — 36914 военнослужащих, 1144 из них — лётчики). 249 пилотов попали в плен, 27 из него не вернулись, 40 пропали без вести.
В Корее оборвалась жизнь трёх тысяч военнослужащих из состава других 15 государств, воевавших на стороне Южной Кореи под флагом ООН.
По официальным советским данным, в боевых действиях на Корейском полуострове принимали участие около 26 тысяч советских военнослужащих. Безвозвратные потери СССР составили 316 человек (из них 125 лётчиков) и 335 самолётов. По мнению ряда исследователей и участников той войны, в эти данные не включены сведения о тех, кто скончался от полученных ран в госпиталях на территории СССР и Китая. Не упоминается в официальной статистике и о санитарных потерях.
Вот что рассказывает генерал-майор в отставке, заслуженный военный лётчик СССР Николай Иванович Шкодин (около 170 боевых вылетов над Северной Корей, 70 воздушных боёв, 5 сбитых американских самолётов):
— Война есть война: били мы, били нас. За те полтора года, пока полк был в Корее, нас дважды пополняли лётным составом. Четверо наших ребят погибли, несколько получили ранения, были и такие, которых подвело здоровье. Нагрузки-то огромные. Мы выезжали на аэродром ещё до рассвета, возвращались затемно. Если погода лётная, то почти всё время проводили в кабине самолёта — или в воздухе, или сидишь в ней, ждёшь команды на вылет. Американцы могли появиться в любой момент. Со временем они приноровились бомбить и днём, и ночью, так что мы постоянно были в напряжении. Обычно по два-три вылета в сутки, но бывало такое, что и четыре, и пять раз поднимаешься в воздух. По «земным» меркам полёт длился недолго — в среднем минут 30 — 40, но это ведь боевая обстановка: если ты не собьёшь американца, то значит — он тебя. На аэродром возвращаешься — куртка мокрая от пота. Всё ведь на нервах. А я к тому же азартный был: если в бою уцепился — то всё, не отпущу. Американцы, я вам скажу, были серьёзным противником. Хорошо обученные, дерзкие. При подготовке лётчиков у нас норма налёта 80 — 90 часов, у них — 230! И при этом они и стрельбы проводили, и учебные бои. У нас это было поставлено слабее. А если говорить о самолётах, то у «Сейбра» максимальная скорость была побольше, чем у нашего МиГ-15 — на пикировании он делал переворот и уходил. И прицел у них стоял более совершенный — радиолокационный: если попал к «Сейбру» в перекрестие — всё. Но зато наш истребитель был лучше на вертикали (более мощные двигатели) и вооружение имел сильнее американского — три пушки. Если уж «зацепил», то «зацепил»...
Особенно ощутимые потери мы несли на первых порах — боевого опыта-то у большинства не было. Командир нашего полка майор Юрков из-за этого сильно переживал. А тут ещё после одного из боёв кто-то из лётчиков, в сердцах, его упрекнул за потери. Знаете, как это порою случается. Не со зла было сказано, но, видно, в душу командира запало. А Юрков был человеком совестливым. Таким везде нелегко, а на войне особенно. Проходит несколько дней, и однажды утром будит меня замполит: «Беда, Николай, — командир с ума сошёл!». Приходим к домику, в котором Юрков жил, а он закрылся изнутри и никого не пускает. Кричит: «Семёновцы! Семёновцы! Занимай оборону!»…
Увезли командира в госпиталь, комдив говорит: «Ты, Шкодин, самый опытный комэск — принимай полк!». Серьёзная должность. Ведь десятки машин надо вести в бой. Тут важно тактикой хорошо владеть, голову не терять. Вы, наверное, слышали байки, что, мол, лётчики трезвыми в бой не летали. Это всё враньё. В своё время я это проверил — зрение заметно ухудшается, реакция снижается. А в бою, без всякого преувеличения, порою всё решают секунды. Где уж тут пьянствовать…
Возвращаешься с задания — комдив и начальник политотдела встречают: «Как? Что?». Мне везло — обходились без потерь. Полгода полком командовал. А как-то просыпаюсь утром: «Что такое?» — не могу встать с постели. Ноги отказали. Врачи потом объяснили, что это на нервной почве. Испугался — думал вообще с лётной работы спишут. Но ничего: полежал несколько недель в госпитале — отпустило…
Свой первый американский самолёт я сбил во втором бою. Всего на моём счету их семь, хотя официально засчитали только пять. Учитывали только те самолёты, уничтожение которых подтверждалось не только фотоконтролем, но и наземными наблюдателями... Ненавидел я тогда американцев люто! Как немцев в Отечественную (воевать я начинал под Москвой, дошёл до Берлина, у меня три сбитых фашистских самолёта). Немало они наших ребят подбили. Погибших старших офицеров увозили хоронить в Уссурийск, до капитана включительно — в Порт-Артур. Обидно, что об этих парнях долгие годы нигде не было сказано ни слова… Так сложились обстоятельства, что семья моего погибшего однополчанина старшего лейтенанта Пронина осталась без квартиры (Ивана в мае 53- го подбили, я видел, как падал его самолёт). Его жена куда только ни обращалась за помощью — всюду отказывали. Дошла до приёмной Булганина (он тогда был министром обороны). Начальник приёмной её выслушал и строго так говорит: «Женщина! То, что ваш муж воевал в Корее, слышал только я и вот эти стены. Не вздумайте ещё кому-то об этом рассказывать!». И отказал. Ей потом Фурцева помогла — она в те годы была председателем Моссовета. Пошла навстречу. А так бы… У нас это умеют: когда надо, то «давай, давай», а потом «я вас туда не посылал»… А американцы, те и о живых, и о погибших своих помнят. Года три назад приезжали ко мне из самой Америки. У них там есть комиссия, которая занимается поиском пропавших без вести военнослужащих. Спрашивают: «Вот вы сбивали американские самолёты, а где хоронили погибших лётчиков, куда отправляли пленных?». Откуда же мне знать? Моё дело было победить, а как там было дальше — в это я не вникал… Мне этой комиссии помочь было нечем. Где они раньше были? Когда я седьмой американский самолёт сбил, он упал на территории КНР и наши техники, как обычно, поехали его осматривать. Китайцы тело лётчика уже забрали, а в кабине осталось его фото: он с какой-то девушкой на берегу моря. Пальмы, песок. Ребята эту фотографию мне привезли: «Возьми на память — твой!». Снимок цветной, красивый. У нас тогда таких не было. Я его долго хранил. А потом — уже в 70-х годах — в очередной раз переезжал из гарнизона в гарнизон, паковал вещи, и он попался мне на глаза. Я его повертел, повертел в руках, думаю: «Лучше убрать от греха подальше», и порвал. Кто же тогда знал, что будет эта встреча с американцами? Я им, конечно, ничего про эту фотографию рассказывать не стал. Теперь уже ведь всё равно ничего не поправишь. Зачем людей зря расстраивать?..
* * *
27 июля 1953 года было подписано соглашение о перемирии в Корее. Кто победил в той войне? Советская оценка итогов трёхлетних боёв была однозначной: «…Трудящиеся КНДР, опираясь на поддержку СССР и всего прогрессивного человечества, отстояли независимость родины и вынудили агрессоров заключить соглашение о перемирии в Корее». О том, какие формы носила эта поддержка, открыто заговорили лишь с наступлением перестройки. Тогда же вспомнили и о советских военнослужащих, воевавших на стороне КНДР. И не только о них. В июне 1989 года Совет Министров СССР распространил «афганские» льготы на тех участников боевых действий, которые выполняли так называемый интернациональный долг за пределами Советского Союза. Попали под действие этого постановления и «корейцы». Правда, с учётом средней продолжительности жизни в СССР, дождались перемен и воспользовались положенными льготами лишь немногие из них. И уж совсем единицам выпало три года назад получить из рук посла КНДР в Украине медаль «За боевые заслуги». В списке награждённых в тот день значилось восемьдесят ветеранов корейской войны.