Джованни Боккаччо |
А знаете, в некоторых семьях с большой библиотекой и суровыми традициями эту книгу до сих пор предусмотрительно задвигают во второй ряд верхней полки — дабы любознательное дитя не открыло для себя раньше времени чего не следует. Хотя казалось бы: что может какая-то старая книга в сравнении с мощной «просветительской» работой телевидения, прессы и масслита? Потом, когда дитя — что характерно для этого типа семей — поступает в гуманитарный вуз, опасность минует. Любой нормальный первокурсник смотрит на сей неподъемный фолиант из — надо же! — целых ста историй со вполне понятной тоской. Если, конечно, не догадался на пару лет раньше втайне от родителей заглянуть-таки на верхнюю полку…
Говорить о вечных темах бессмертных произведений — гарантированная дорожка к пустому набору банальностей. Однако в данном случае не поспоришь: Джованни Боккаччо действительно написал свой «Декамерон» на самую вечнейшую из всех возможных вечных тем. А бессмертие… похоже, он таки нашел его секрет, хотя вряд ли сам знал об этом.
А был ли мальчик?
Мальчик родился в Париже. Флорентийский купец, пребывая во французской столице по делам фирмы, в перерыве между этими делами соблазнил юную Жанну, девушку из дворянской семьи, а может быть — т-с-с! — дочь самого короля. Доверчивая Жанна долго ждала возвращения красавца-итальянца, а потом, убедившись, что покинута, умерла с горя. Остался маленький сын, которого раскаявшийся отец поспешил признать и увезти во Флоренцию…
А может, все было не совсем так. Или — совсем не так.
Скептики называют местом рождения писателя окрестности Флоренции — хотя бы городок Чертальдо, откуда был родом его отец; более романтично настроенные биографы склоняются таки к Парижу. Нет единства и относительно даты, когда будущий автор «Декамерона» появился на свет: шестое февраля — только один из вариантов, рассыпанных по всему 1313 году. Все вроде бы сходятся лишь в том, что Джованни был внебрачным сыном купца Боккаччино ди Келино от неизвестной женщины и что вскоре после рождения сына отец забрал его к себе и узаконил. Наверное, она все-таки что-то значила для него, та неизвестная женщина…
Следующая остановка — Неаполь. Тут снова расхождения. То ли отец, отчаявшись обучить сына во Флоренции нормальной человеческой профессии — торговле либо юриспруденции, — отправил лоботряса подальше. То ли сам перебрался в Неаполь по делам фирмы, торгового и банковского дома Барди, и взял с собой Джованни, которому на тот момент не исполнилось и десяти, — мучения по поводу сыновьей учебы были еще впереди.
Именно в этом городе обреталась тогда аристократическо-артистическая «тусовка» при дворе короля Роберта Анжуйского, покровителя наук и искусств. «Золотая молодежь» развлекалась культурно и со вкусом. Можно было и вести куртуазные беседы с дамами на берегу Неаполитанского залива, и просиживать целые дни в большой королевской библиотеке, зачитываясь античными и средневековыми текстами. Джованни Боккаччо, презревшему занятия по линии отцовского бизнеса, хватало времени на все. Благодаря особому положению флорентийцев в Неаполе и личным связям отца он был принят при дворе. И даже — в соавторстве с самим королем! — разработал едва ли не первую в истории итальянской картографии карту страны.
Здесь же, в Неаполе, Боккаччо создал еще одну, самую красивую легенду своей жизни. Впрочем, возможно, ее придумали уже позднейшие биографы, которые, как известно, жить не могут без того, чтобы не откапывать в произведениях любого писателя эпизоды его личной жизни. А может — почему бы и нет? — все так и было на самом деле: в солнечную пасхальную субботу 1336 года юный Джованни увидел на пороге церкви святого Лаврентия Ее — Марию д’Аквино, будущую Фьяметту-«огонек» из одноименной повести, свою единственную настоящую любовь.
Намекают, что и она приходилась побочной дочерью королю — теперь уже неаполитанскому, — и эта версия особенно забавляет ученых-скептиков. Генеалогическое древо династии Анжуйских исследовано вдоль и поперек, до мельчайшего листочка, а ни о какой Марии д’Аквино в архивах ни слова. Была ли та женщина и в самом деле королевской крови?.. да была ли вообще та женщина?..
Перипетии взаимоотношений влюбленных противоречивы в разных изложениях: то ли на момент встречи она была уже замужем, то ли предпочла Джованни другого, то ли ему самому пришлось уехать из Неаполя именно тогда, когда все так счастливо складывалось… И, конечно, она умерла молодой. И осталась бессмертной — как всегда бывает с по-настоящему красивыми легендами.
…во время чумы
Эпидемия чумы в середине XIV века сократила население Европы практически наполовину. В 1348 году чума добралась до Флоренции, где застала и Боккаччо, — в те годы он часто переезжал с места на место, путешествовал с дипломатическими миссиями, но эпидемия настигла его в городе детства. От чумы умер отец писателя, мачеха и многие родственники.
Жуткая картина, которой так символично открывается жизнерадостный «Декамерон», — на самом деле неприкрашенная хроника, и уж в ее достоверности не сомневается никто. В глазах Боккаччо страшна не столько смерть от чумы, сколько то, что делает страх перед болезнью с живыми людьми.
Тем не менее его героям, удалившимся «на карантин» в уединенное имение под Флоренцией, каким-то образом удается полностью абстрагироваться от происходящего «извне». Это не пушкинский «Пир во время чумы», где натужное веселье персонажей не в состоянии скрыть нарастающую истерию и панику. Вовсе нет: семь девушек и трое юношей, «разумные и родовитые, красивые, добрых нравов и сдержанно-приветливые», в общем, положительные во всех отношениях, — действительно, с позволения сказать, посылают чуму подальше. И с успехом. Они весьма приятно проводят время, причем вполне в рамках приличий — рассказы рассказами, а в конце каждого дня дамы и кавалеры чинно расходятся по своим опочивальням. И никакого надрыва, нездорового возбуждения, давшего бы повод усомниться в полной моральной победе этих десятерых над чумой… Значит, можно было и так? Или просто автору очень хотелось, чтобы хоть кому-то удалось — так?..
Хотя далеко не все сто новелл «Декамерона» повествуют «про это» — а к десятому дню рассказчики вообще скатились (вознеслись?) к образцово-назидательной рыцарской тематике, — за книгой давно и прочно закрепился «имидж» сборника именно эротических рассказов. Действительно, тут полным полно рогатых мужей, ревнивых жен, предприимчивых любовников, похотливых монахов, а также до поры до времени наивных и невинных дев. И, что самое интересное, Боккаччо ни разу не ставит многозначительных многоточий, не задергивает стыдливо занавесочку «в самый момент», целиком и полностью удовлетворяя наше естественное любопытство.
Другое дело, что текст на радость и головную боль переводчиков пестрит эвфемизмами: тут и пестик со ступкой, и орошение своего/чужого поля, и кол для рассады (человеческой!), и свежий всадник на поле битвы, и даже некий св. Встань. Но все эти иносказания — тоже никак не ханжеская драпировка, прикрывающая определенные места. Если надо, Боккаччо может высказаться и вполне прямолинейно, даже по-деловому: «… взяв во внимание почтенный вес своего достоинства и юный возраст девушки, а может быть, боясь повредить ей излишней тяжестью, не возлег на нее, а возложил на себя и долгое время с нею забавлялся». Что-то непонятно?.. А зато как весело!
И все же в самых скабрезных эпизодах эротика Боккаччо не превращается в порнографию. А вот авторам попыток инсценировок и экранизаций «Декамерона» никак не удается поймать эту грань: мы, зрители, либо разочарованы (ну вот, обещали о-го-го, а показали как «детям до шестнадцати»!), либо… нет, не отводим глаза, мы уже ко всему привычны, но… (фи, как нехорошо, в приличном-то обществе!)… Трудно сказать, в чем тут дело. Может быть, просто не хватает боккаччиевского юмора, его ироничного взгляда со стороны, язвительного и жизнерадостного. А может, рано позабыли о чуме, — да, она побеждена и бессильна, но она до сих пор здесь, за воротами…
Костер и ножницы
Петрарка, старший и куда более знаменитый друг Боккаччо, с которым тот долгое время переписывался, как-то случайно наткнулся на «Декамерона» через много лет после его создания. В письме другу Петрарка снисходительно признается, что и не пытался одолеть всю эту толстенную книгу, написанную, видимо, «по молодости». Впрочем, последняя новелла о кроткой Гризельде настолько понравилась мэтру, что он даже перевел ее на латынь, чем весьма способствовал популяризации текста за границей. Однако к тому времени Боккаччо и сам считал, что «Декамерон» — всего лишь ошибка молодости. И уж тем более не мог представить себе, что потомки сочтут именно эту легкомысленную «ошибку» самым великим его произведением…
После «Декамерона» Боккаччо написал несколько латинских эклог, ученых трактатов и аллегорию «Корбаччо, или Лабиринт любви» — мрачноватую и явно «антифеминистическую». Есть не особенно достоверная версия, что именно тогда стареющего, грузного Джованни обманула флорентийская вдовушка, поставив в положение школяра из известной «декамероновской» новеллы. Так или иначе, в жизни писателя наступил сложный период: за косвенную причастность к антиправительственному заговору Боккаччо впал в немилость у властей, был отстранен от публичной деятельности и уединился в Чертальдо.
Потом, когда политическая обстановка изменилась, он получил новые должности, совершил несколько важных дипломатических поездок. Последним крупным проектом в его жизни стали дантовские чтения, которые Боккаччо проводил по инициативе флорентийской коммуны, — Данте и его «Божественной комедией» он восхищался всегда. Умер Джованни Боккаччо 21 декабря 1375 г.
Прошло чуть больше ста лет — и его «Декамерон» уже вовсю горел на кострах, зажженных сторонниками Савонаролы. А уж цензура всех времен и стран прошлась ножницами по книге вдоль и поперек. Только цензоры папской курии раз десять «обрезали» и переписывали текст. Впрочем, согласно одной из версий, именно стараниями цензора Винченцо Боргини в 1572 году было получено разрешение папы на издание «Декамерона», пусть слегка «кастрированного». Царская цензура в России тоже косо посмотрела на перевод Веселовского, разрешив издание только после изъятия наиболее откровенных сцен — и то мизерным тиражом, «для научных библиотек»…
… Эротические тексты писались и до Боккаччо — дотошные исследователи подсчитали, что писатель может претендовать на безусловное авторство максимум десяти-пятнадцати сюжетов из ста, — и, разумеется, после. В наше время книга может обойтись без сексуальных сцен разве что при условии, что это какой-нибудь технический справочник. Нет, я не спорю, настоящая литература вовсе не разучилась говорить «об этом». В двадцать первом веке находят иные, нежели в эпоху Возрождения, слова для описания процесса, который вряд ли сильно изменился за прошедшие столетия… А все-таки, согласитесь, здорово же было сказано: «Отправясь вместе на постель, они, с общего доброго согласия, заключили прелестный и веселый союз, доставляя друг другу удовольствие и утеху».