Грязные, оборванные беспризорные дети, просящие милостыню в метро и переходах, моющие машины или просто слоняющиеся по улицам; женщина, сидящая на ступеньках подземного перехода с младенцем на руках, — все это стало для нас обычным явлением, таким же повседневным, как свежая утренняя газета, в которой пишут все о том же, все о тех же…
Девочка лет десяти, в одежде с чужого плеча, идет по вагону с протянутой рукой. Молча. Останавливается, заглядывает в глаза. Кто-то смотрит мимо нее, на свое отражение в окне, кто-то поспешно выуживает из кармана мелочь, бросает в пластиковый стаканчик, кто-то сочувственно провожает взглядом. Так же сочувственно смотрят на бродячих собак, которых очень жаль, но взять в дом их никак нельзя. «Бедный ребенок» — промелькнет мысль и тут же улетучится под шум набирающего скорость состава. Мы всегда спешим. Погружены в себя, в свои мысли, дела и проблемы.
О детях и стариках в нашей стране принято вспоминать во время предвыборных кампаний. Детям — конфеты, старикам — паек и пенсию. Как показывает практика — беспроигрышный вариант. Потом забывают. Забывают слишком быстро. Появляются дела поважнее. А обещанное «счастливое детство» остается только на бумаге в виде постановлений, программ и законов, которые не работают.
Существует множество различных благотворительных фондов, призванных защищать интересы детей. Некоторые из них действительно работают на совесть, но есть и такие, которые, прикрываясь благородной целью, получают гранты, используя их на различные пиар-акции собственного же фонда. Собираются всевозможные круглые столы и конференции, на которых говорят, говорят, говорят. Поэтому на встречу с президентом благотворительной организации «Служба спасения детей» Николаем Кулебой я шла с некоторой долей недоверия.
Передо мной сидел симпатичный молодой человек. Настолько молодой, что у меня невольно возник вопрос: почему он решил заниматься именно этим столь непростым, но благородным делом?
«Пять лет назад я решил создать организацию «Открытое сердце», которая помогала бы беспризорным детям. (Как потом выяснилось, у самого Николая Николаевича своих трое — двух, шести и восьми лет.) Я — верующий человек. Просто почувствовал такую необходимость, понял, что это мое призвание. После работы ездил по рынкам, вокзалам находил таких ребят, общался с ними. Сначала средства на работу организации брал из своего бизнеса, потом понял, что совмещать это нереально. Оставил бизнес и начал заниматься исключительно благотворительной деятельностью. Помогали друзья и знакомые, позже подключилась церковь, несколько зарубежных организаций, откликнулись некоторые бизнесмены. Проблем всегда было море: аренда помещений, поиск финансирования, непонимание государственных чиновников.
В прошлом году мы переименовались в Международную благотворительную организацию «Служба спасения детей». Наши сотрудники находят детей, для начала приглашают их в дневной центр, в котором ребята могут помыться, переодеться, поесть, пообщаться с психологом, поиграть на компьютере или посмотреть телевизор. При желании в любое время они могут уйти. Центр работает только днем. Наша задача — забрать ребенка с улицы. Следующий шаг это медико-социальный центр, в котором дети могут пройти обследование, сдать анализы, получить медицинскую помощь, далее могут пройти курс реабилитации в реабилитационном центре. Там также работают психологи, воспитатели. Он рассчитан на 24 ребенка. Главное — в нем стараются окружить детей теплом и заботой, силой никого не удерживают.
Зачастую дети попадают к нам в центр запущенные, с букетом различных заболеваний, в том числе и венерических. Многие из них прошли через страшные испытания. Судьбы у всех разные. И столько боли и горя выпадает на долю этих детей, что не каждый взрослый в состоянии пережить. Как-то к нам в центр пришел десятилетний мальчик. Вел себя очень странно, не шел на контакт. От него исходил сильный запах испражнений. Мы выяснили, что он с мамой живет в подъезде. Нашли маму. Женщина тридцати пяти лет, разодетая, в перстнях. Поведала о том, что тяжело работает, задолжала большую сумму денег каким-то людям. Вынуждена с сыном время от времени снимать квартиры, а порой и в подъезде ночевать. Бандиты-кредиторы их находят и на ее глазах насилуют сына. Она говорила об этом с безразличием. Спокойно рассказала о том, как при ней мальчику сломали руку. И как сын однажды признался, что ходит под себя специально, чтобы от него исходил ужасный запах. Надеялся, что его перестанут насиловать, «им будет противно».
Что можно сказать о психике такого ребенка? Тогда мальчик ушел из нашего центра, потому что центр работал только днем, а центра реабилитации тогда еще не было. Потом мы долго искали этого ребенка. Обнаружили в интернате. Мне небезразлична его судьба, надеюсь, мы сможем ему помочь.
Потрясла меня и другая история. Среднестатистическая семья не наркоманов, не алкоголиков, в которой насиловали пятилетнюю девочку — отец, крестный и дедушка. Мать знала об этом. Когда мы пытались с ней поговорить, только развела руками: мол, а что я могу поделать? Ужасно то, что люди не относятся к этому как к чему-то дикому, из ряда вон выходящему. Могут спокойно об этом рассуждать. Общество воспринимает эти страшные случаи как очередной «ужастик», порой даже смакует, а со временем забывает».
Все мы живем в непосредственной близости друг от друга, часто соседи по лестничной клетке прекрасно осведомлены о том, что происходит за стенкой, в соседней квартире. Часто они обсуждают, осуждают, порой сочувствуют, но не более того. Слушая Николая Николаевича, мне вспомнилась история еще одного ребенка, жившего по соседству.
Обычная семья: папа, мама, дочь и бабушка. Все было хорошо до той поры, пока мать вдруг не полюбила другого. Бросила семью и исчезла в неизвестном направлении. Отец запил, а со временем превратился в горького пьяницу. Дочь была предоставлена сама себе. Уличные компании, спиртное, мужчины — все это она познала слишком рано. Бабушка состарилась, впала в старческий маразм, копалась в мусорных баках, с того и жила. В один прекрасный день девочка родила. Соседи не остались безучастными: сделали в одной из комнат косметический ремонт, достали все необходимое для новорожденной Анечки, привезли роженицу из роддома. И первое время девочка-мама воспрянула духом и как-то справлялась. А потом сломалась, сорвалась. Исчезла.
Бесконечный плач ребенка заставил соседей не совсем законным путем проникнуть в квартиру. Комната была практически пустая. Малышка лежала голая в детской кроватке на одной лишь клеенке. Уже не плакала, а просто смотрела. Заплакали женщины. Принесли ванночку, помыли, покормили. А что дальше? Вызвали милицию. Приехали бравые парни в бронежилетах с автоматами наперевес. Смотрели растерянно. Потом вызвали инспектора, который явился только на следующий день. Наконец «скорая» забрала ребенка в районную больницу. Девочка оказалась здоровой, только недоразвитой и слабенькой.
За то время, пока Анечка была в больнице, в квартире случился пожар, по счастливой случайности пьяный отец и бабушка выжили. Мать в конце концов объявилась и забрала малышку. Ведь пенсия на ребенка была единственным средством к существованию. Вскоре отец умер, следом за ним и бабушка. У матери появился сожитель — парень с криминальным прошлым. Через некоторое время квартиру продали. Анечке теперь четыре года. Где она? Что с ней? Неизвестно.
«Пока подобное существует, нельзя говорить о нашем обществе как о здоровом, — продолжает Николай Николаевич. — Таких центров, как наши, нужны тысячи по Украине. Нужно переходить на такую систему помощи, которая предусматривает индивидуальный подход к каждому ребенку, что невозможно в интернатах, где от 200 до 500 детей. Нужно поощрять и поддерживать дома семейного типа.
Самая большая проблема в том, что в целом государственная система не работает. Нет мотивации для семей, которые хотели бы усыновить ребенка. Нет социальной рекламы, нет передач на эту тему. Усыновление детей в нашем обществе не считается нормальным явлением, это воспринимают скорее как поступок, продиктованный отчаянием, безысходностью. Подобные семьи почему-то считаются ущербными. Такие стереотипы сложно разрушить.
К сожалению, сегодня нет программы, которая готовила бы ребенка к проживанию в семье. Пока государство пытается финансово стимулировать семьи, готовые взять ребенка. Но одним из главных стимулов, на мой взгляд, является моральное стимулирование и мотивация. Когда семья захочет взять приемного ребенка, придет в социальную службу или службу по делам несовершеннолетних и ей окажут реальную помощь, тогда можно будет говорить о реальном стимулировании. Пока этого нет. Существует масса преград. К нам часто обращаются семьи из различных регионов, мы пытаемся им помочь, связываемся с местными органами, но, к сожалению, сталкиваемся с непониманием, предубеждением, семью подозревают в желании усыновить ребенка из корыстных побуждений. Хотя зачастую те даже не знают, что приемной семье полагается какая-то государственная помощь.
О чем можно говорить, если сами чиновники, госслужащие, от которых зависят судьбы беспризорных детей, считают их генетическими уродами. В их голове не укладывается: какая нормальная семья возьмет неблагополучного ребенка? Интернаты — это плохо, а семья, желающая усыновить ребенка, делает это, дабы получить от государства различные дотации. Вот такая «философия».
Меня это раздражает. Горько оттого, что эти люди знают о проблемах таких детей только понаслышке. Они не видят условий, в которых живут ребята, не общаются с ними. А мы видим детей, попадающих к нам после интернатов на реабилитацию, видим психологические последствия. Там обычно муштра и крик, интернат уничтожает ребенка как личность. И достучаться до такого ребенка потом очень трудно. Они не умеют жить самостоятельно. Каждый пятый воспитанник интерната становится бомжом, каждый второй — преступником, каждый седьмой пытается покончить с собой. Пятьдесят процентов девочек — воспитанниц интернатов — отказываются от детей. Всего в стране около ста тысяч беспризорных детей. Вот такая страшная статистика. И ничего удивительного в этом нет. Ребенок не подготовлен к жизни, у него нет доверия ни к государству, ни ко взрослым.
Для подростков, которые прошли реабилитацию, устроились на работу, мы открыли социальное общежитие. Это еще одно ответвление нашей службы. Снимаем квартиру, где живут по шестеро детей с воспитателем. Частично дети сами оплачивают свое проживание. Если квартира стоит 500 долларов, каждый из шести ребят платит по 50, остальные 200 доплачивает организация. Если в интернате они привыкли жить на всем готовом, то теперь учатся следить за собой: стирать, готовить, убирать. Таким образом они постепенно учатся быть самостоятельными, социально адаптируются.
У нас открыт центр семьи, куда приходят люди, желающие усыновить ребенка, получить психологическую, юридическую и другую необходимую помощь. А еще хотим открыть центр экстренного реагирования для детей, которые пострадали от жестокого обращения и насилия. Что-то наподобие службы 911 — любой сможет позвонить по горячей линии и обратиться за помощью. Служба будет выезжать, разбираться в каждой конкретной ситуации и не просто ее фиксировать, но и оказывать реальную помощь, прежде всего — ребенку. В этом году мы планируем завершить формирование всей модели, состоящей из семи центров. И делаем мы это, чтобы помочь государству создать реальную систему или модель для эффективной работы с такими детками».
Мне самой захотелось посетить один из центров «Службы спасения».
Центр социально-психологической реабилитации расположен в здании бывшего детского сада и занимает одно крыло. Поднялись по железной лестнице на второй этаж, постучали. Детские личики прильнули к оконному стеклу. Нас с интересом разглядывали. Наконец дверь открыли, и мы очутились в игровой, по совместительству прихожей. Ребята разных возрастов — одни собирались на прогулку, другие рисовали за круглым столом. Далее по коридору — кабинет директора, психологов, три крохотные спальни с двухъярусными кроватями, небольшая столовая. Тесновато.
На стенах фотографии воспитанников, детские рисунки. На доске объявлений — правила центра и распорядок дня. Подъем в восемь утра, личная гигиена, зарядка, уборка и только потом — завтрак. Отбой — в десять. В правилах указано следующее: «В центр принимаются несовершеннолетние с 6 до 18 лет по собственному желанию или с согласия родителей, родственников, опекунов и других взрослых. Не принимаются — несовершеннолетние с алкогольной, наркотической, токсикологической зависимостью, имеющие инфекционные заболевания, психически больные. Таких детей центр переадресовывает в медицинские учреждения. Запрещено курить, употреблять алкоголь, наркотические и токсикологические вещества, драться, оскорблять детей и сотрудников центра. Тех, кто нарушит правила, из центра исключают».
Светлана Кравчук работает в центре со дня его основания старшим воспитателем. Сейчас исполняет обязанности директора.
— Светлана Ивановна, расскажите о вашем центре.
— Обычно к нам приходят дети из дневного центра, из кризисных семей, просто с улицы. Иногда сами родители просят о помощи. Допустим, в семье сложилась конфликтная ситуация, ребенок уходит из дома, бродяжничает. Был случай, когда у нас месяц жил ребенок из благополучной семьи. Психологи работали и с ним, и с родителями. Прошло время, и мальчик вернулся домой.
— Что, на ваш взгляд, самое сложное в работе с детьми?
— Проникнуться их проблемами, найти общий язык. Нужны силы, терпение, мудрость, чтобы отыскать путь к сердцу каждого, чтобы ребенок открылся и почувствовал заботу о нем.
— А бывает так, что хочется все бросить? Нет сил. Устала.
— Конечно, бывает. Но стоит немного отдохнуть — и снова тянет на работу. Я уже без этого не могу. Да и если не я, то кто же?
Наш разговор то и дело прерывал стук в дверь кабинета Светланы Ивановны. Забежал маленький, подвижный, как ртуть, Валера: «Докажте, что вы разрешили гулять мне до четырех, а то они не верят!». Через минуту дверь снова распахнулась. Несколько подростков весело отрапортовали: «Мы все сделали! Можно взять магнитофон?». Потом заглянул взъерошенный, со свежей шишкой на лбу мальчик: «А дайте денег на семечки!».
— Да, живые детки. Хотелось бы с ними пообщаться.
— Попробуйте. Только они редко сразу идут на контакт. Конечно, есть такие, которые рассказывают свои истории, но чаще всего они очень не любят давать интервью, фотографироваться. Они не хотят, чтобы о них писали. Стесняются, им стыдно, что все будут знать подробности их жизни. Стыдно за родителей, за взрослых. Стыдно и больно.
Зашла в игровую, присела на диван, чтобы просто понаблюдать за ребятами. Как завязать с ними разговор, чтобы это не выглядело заигрыванием или попыткой лезть в душу?
Дети рисовали. Почти на всех рисунках дома, деревья, тучки, солнце. Рядом мальчик дом мастерит из конструктора. Да, именно этого всем им не хватает: любви, понимания и теплого, уютного дома.
Ребят попросили заполнить анкету. В ней были вопросы о правах детей. Они морщили лобики, старались вспомнить — что-то им говорили об этом в школе. Советовались друг с другом. Выкрикивали, пытались шутить. Вот только некоторые ответы:
— Право ребенка — в помощи и поддержке государства.
— Слушать воспитательницу, работать и помогать друзьям.
— Право выбирать то, что нравится в жизни и быть свободным.
— Гулять и присутствовать на важных вопросах.
— Право нюхать клей. (А потом очень серьезно.) Право, чтобы не насиловали и не били.
— Право на любовь.
На вопрос о нарушении прав человека и бывало ли так, что твои права нарушали, последовали не менее красноречивые ответы:
— Я сама их нарушаю.
— Я очень не хочу об этом говорить.
— Нарушают, когда решают все за меня.
— Нарушают права, это когда насилуют, бьют и убивают (девочка, 10 лет).
— Когда насилуют людей (девочка, 13 лет).
Один из мальчишек строго предупредил: «Мы ничего рассказывать не будем! Журналисты и всякие люди у нас постоянно все спрашивают! Надоело уже!». И все же мне удалось поговорить с ребятами. Думаю, эти диалоги не нуждаются в комментариях.
Валентин
— Я из Мироновки. Мой брат Дима, ему шестнадцать, ушел из дома и пропал. А дядя Коля (Николай Кулеба. — Авт.) нашел его возле Макдоналдса и привел в центр. Потом брат позвонил нам и сказал, что с ним все в порядке. А я приехал в гости к брату. Мне здесь нравится.
— А как же родители?
— Папы у меня нет. А мама осталась дома.
Володя, 13 лет (из Черкасс)
— А как ты сюда попал?
— Я убегал из дома и нюхал клей, воровал у родителей деньги. Меня привезли сюда на месяц, чтобы реабилитировать.
— А почему сбегал из дома?
— Потому что родители часто ссорились. А я этого не переношу. Дома — напряг. Меня как-то выгоняли из этого центра, потому что плохо себя вел. Но я исправился, чтобы сюда вернуться. Побыл здесь. Завтра поеду домой. Если там все по-прежнему, вернусь сюда снова.
— А родители работают?
— Да. Мама замдиректора фирмы, папа тоже чем-то занимается.
— А чем хочешь заниматься ты?
— Я хотел бы работать воспитателем в таком центре.
Настя
— Настенька, а ты как здесь оказалась?
— Я живу в Киеве. Мы здесь с сестрой Маринкой, ей семь. Мама с папой развелась. Теперь пьет. Может не пить, не пить, а потом…
— А у вас есть родственники?
— Да. Они нам помогают. Мамин брат платит за квартиру. Есть бабушка в селе.
— Тебе здесь лучше?
— Да здесь хорошо, но хочется домой. Скучаю по маме. Мы здесь побудем, а потом вернемся домой.
Андрей, 8 лет
— Я сначала был в дневном центре. Меня нашла в супермаркете Леся Васильевна (замдиректора организации. — Авт.). Я ездил покупать себе мороженое.
— А где твой дом?
— На Борщаговке.
— А почему же ты здесь? Тебе дома плохо?
— Да, я жил дома, но мама где-то потерялась. Ушла куда-то. А папа умер.
— А как же ты жил? Где брал еду?
— Мы собирались бандой, лупили пьяных, забирали деньги. Потом делили. Я покупал пирожные и лимонад.
— А в школу ходишь?
— Ходил, потом надоело.
— А кем ты хочешь быть?
— Хочу быть как дядя Коля. Он классный.
— А кто такой дядя Коля?
— Это ж наш директор!
Эдик, 14 лет (из Кировоградской обл.)
— А я скоро паспорт получу.
— А потом?
— Потом окончу училище и буду поваром. Я еще в детстве об этом мечтал. Когда-то в шесть лет я сам сварил суп, и маме он очень понравился.
— А ты живешь только с мамой?
— Сейчас да. А раньше жил еще с дядей — маминым братом. Он всегда меня защищал. Но потом женился и уехал от нас, у него появился свой ребенок. И я уже два года его не видел.
— Тебе его не хватает?
— Да. Очень не хватает. Я и в школе начал плохо учиться потому, что он уехал. Он мне помогал учиться, заступался всегда за меня. Когда-то меня побили, а он пошел и разобрался. Он не бил никого, просто объяснил.
— А почему ушел из дома?
— У меня было очень мало друзей. Меня всегда подставляли. Например, украдут что-то, а на меня всегда сворачивали. А я ничего не мог доказать. Я убежал в Киев. Ночевал на вокзале и чердаках. Мне очень хотелось есть. Пробовал украсть сумку у тетеньки, но не получилось. Потом сдался в милицию, и меня привезли в центр. Клей я не нюхал. Драп когда-то пробовал, но мне стало плохо. И сигареты не понравились. Я сейчас спортом занимаюсь. Учусь танцевать брейк. Здесь побуду до осени, а потом вернусь домой.
— А взрослым хочешь что-нибудь пожелать?
— Хочу всем пожелать здоровья. И еще… если увидят детей одних на улице, пусть их приводят сюда. Здесь им всегда помогут.