Яков Григорьевич Местечкин любит иронизировать над своим возрастом: «Все же я раритет, последний фронтовой оператор...» Вторую мировую войну он наблюдал через объектив действительно раритета. Сегодня это музейный экспонат: механическое устройство, лимитных тридцать метров пленки и соответственно одна минута съемки. На пенсию Яков Григорьевич ушел только в девяностые, когда украинская киноиндустрия вместе с кинохроникой приказали долго жить.
В его личном архиве тысячи фотографий. Каждая из них является своеобразным знаком века. Всенародный любимец Юрий Гагарин, всемирные велогонки «Прага — Варшава — Берлин», партизанский отряд в Карелии, профиль Никиты Сергеевича, «юнкерсы» в небе, триумф на стадионе киевского «Динамо»...
Яков Местечкин родился в Одессе в семье служащих. Отец работал бухгалтером в банке, а мама — медсестрой в больнице. Не богачи, тем не менее и не бедные. Жили в четырехкомнатной квартире в пятидесяти метрах от Потемкинской лестницы и памятника Дюку. Когда Яков родился, директор банка подарил отцу белую мебель для детской комнаты. Это было размеренное течение жизни... Оно растаяло, когда наступило безумие гражданской войны. Голод, заболевшая тифом мать... С приходом нэпа стало легче. Особенно в интернациональной Одессе. В свое время Местечкин убеждал работников паспортного стола, что по национальности он одессит. Они же считали, что парень шутит... А Местечкин и сегодня не сомневается в том, что «одесский еврей — это одессит, а киевский еврей — это еврей».
В одном дворе с ними жила большая семья, которая при советской власти неожиданно стала зажиточной. Хозяин, бывший приказчик, стал директором овощного магазина в центре города. Женился на уборщице Марфе, которая в мгновение ока превратилась в Матильду. «Все нормально — Одесса». Их старшему сыну Ивану отдали «метры» в квартире Местечкиных, поскольку в четырех комнатах могут жить только буржуи. «Этот Ваня работал фотокорреспондентом журнала «Шквал». От него я и заразился фотографией. Поначалу смастерил из фанеры корпус камеры, а для оптики использовал отцовский бинокль. Писал для управдома за десять копеек объявления и на эти деньги покупал фотобумагу. А в туалете устроил фотолабораторию. Соседка часто орала под дверью: «Пусти меня, пусти, плохой мальчишка!»
Потом парень пошел в фотокружок и поступил в Одесское общество фотографов. Сохранился значок еще с тридцатого года, на оборотной стороне которого
надпись: «За ударную фотокоровскую работу». Яков радовался, как ребенок, когда в витринах на Дерибасовской, среди огромных фотографий старших коллег, замечал и свои. Какая это была радость пройтись по проспекту с хорошенькой девушкой!
Когда Местечкин почувствовал, что в рамках фотолаборатории стало тесно, решил поступать на кинофакультет во ВГИК. Вся его юность прошла под щедрым южным солнцем! И когда он попал в Москву, то был похож на негра... А там такой бомонд: стиль, шик, высокие разговоры о мировом кино... Яков чувствовал себя провинциалом. «Несчастным ежиком черного цвета». Правда, после первого тура «понтов» стало меньше, а после второго и совсем не стало. «Осталась только рабочая шпана, вроде меня».
Местечкина приняли на отделение кинохроники. Несмотря на ужасное время конца тридцатых, годы обучения стали для него своеобразным трамплином в жизни. Память зафиксировала, как из института начали исчезать преподаватели. Знаменитый оператор Нильсон, который с режиссером Александровым снимал «Веселых ребят» и «Цирк». Потом — профессор Голдовский, выдающийся специалист по звуку, автор многих учебников... Вскоре Якова вызвали к руководству института, начали расспрашивать об отце. Он знал о судьбе родителей своих друзей и коллег... С ужасом рассуждал: «Ну все, отца посадят, а меня вышвырнут из института».
До какого же морального состояния нужно было довести парня, чтобы, узнав о внезапной смерти отца, он почувствовал облегчение! «Меня радовало то, что отец умер не в застенках НКВД, а своей смертью, в своей кровати, и родные провожали его в последний путь. Тяжелые времена... Отец моего друга Миши Лившица был профессором математики. Я часто наведывался к ним в гости. Да и другие приходили. И вот какая-то сволочь написала клевету, что у профессора дома еврейская библиотека. Его арестовали и вскоре он погиб».
После защиты диплома Местечкина рекомендуют на Центральную студию документальных фильмов. Казалось, судьба улыбается ему. Он отнюдь не ожидал, что все то, к чему стремился, о чем мечтал и претворял в жизнь, рассыплется в прах в один миг... Местечкина, который к тому времени имел звание младшего командира артиллерии, забирают в авиацию на четыре года. Конец карьере. Потом у него было время, чтобы подумать, почему все так случилось... Он не сомневался, что его «подсидели»: кто-то из москвичей стремился попасть на Центральную студию. Кроме того, на третьем курсе он снимал курсовую работу в авиационном училище. В том училище и врачи работали, и учителя, а в стаж им записывалась военная служба. Возможно, в училище были заинтересованы, чтобы Яков преподавал у них курс фоторазведки... Он подчинился. А как иначе в то время? Радовался по крайней мере, что остался служить в Москве. Иногда даже удавалось заскочить на Центральную студию документальных фильмов и пообщаться с коллегами. «Чтобы помнили обо мне, чтобы преподаватели знали: я еще жив...»
Служил он в странной роте, какой-то на удивление спортивной. Вместе «мотали портянку» чемпионы страны по различным видам спорта и даже Василий Королев — чемпион мира по боксу. Местечкин «для престижа» выдумал, что у него третий разряд по плаванию. Любимое дело осталось по ту сторону КПП. Со скуки начал печатать в военной многотиражке фотографии о солдатской жизни.
Со временем при Главном политическом управлении Красной армии начали организовывать военную киногруппу. На Якова обратили внимание. Вызывали в штаб, и «дядя с двумя ромбами» заверил, что парень с высшим образованием имеет шанс получить звание инженера-капитана, то есть военная карьера ему гарантирована. Местечкин сказал, что завтра даст ответ. И пошел «думать»... Вот идет он по Арбату, идет и видит, как высокого красавца полковника, который фланировал под ручку с женой в дорогой шубе до пят, отчитывает плюгавенький генерал: дескать, не отдал ему, генералу, честь по форме. А полковник только, как китайский болванчик: «Так точно, так точно, так точно...» При жене! И Яков Местечкин решил, что в «кадры» не пойдет. Не его это дело — военная карьера.
А вскоре началась война.
Корреспондент областной военной газеты Местечкин отныне всегда ходил с «лейкой». Даже сохранил экземпляр газеты за 24 июня 1941 года, в которой были помещены его фото. Когда в кинохронике встречал имена своих бывших однокурсников, его охватывало отчаяние. «Они делают дело, снимают фронт, а я здесь...» Потом их авиационное училище перебросили на Волгу. Зимой рыли землянки... Однажды прибегают коллеги: «Янчик, там твоя мама на вокзале!» Еще не верил, однако пролез через колючую проволоку, помчался на вокзал... И в самом деле — мать. Оказывается, она успела убежать из Одессы перед оккупацией. Вышла на станции немного вдохнуть свежего воздуха и увидела знакомые «петлицы» училища сына. «Может, Яна Местечкина знаете?» С огромным трудом маму удалось устроить на какую-то квартиру. Начало войны, холодно, голодно. Армейскую тарелку супа делили на двоих...
Уже и апрель
1942-го, а Местечкин до сих пор тянет лямку тыловой службы... Кто знает, сколько бы это продолжалось, если бы не случай. Однажды парень мимоходом подслушал разговор солдатиков из штаба. Дескать, есть здесь какой-то киномеханик Местечкин, так поступила телеграмма, чтобы его откомандировали в Москву. Яков Григорьевич и сегодня волнуется, когда вспоминает тот момент: «Я слушаю и схожу с ума. Едва дожил до утра, а меня никто не вызывает и не вызывает. И тогда я вспомнил, что у меня есть несколько фотографий генерала Василькевича — моего непосредственного командира. Так вот, есть повод зайти и предстать пред ясны очи... Генерал посмотрел, поблагодарил да и говорит: «А ты знаешь, что поступила телеграмма, чтобы откомандировать тебя на фронт кинооператором, а я имею полное право тебя не отпустить?» Но генерал Василькевич был порядочным человеком. Он не только дал согласие Москве, но и по просьбе Местечкина устроил на работу в санчасть его мать.
В конце концов Яков оказался на Центральной студии документальных фильмов. Поначалу у него не было кинокамеры. Лишь когда под Москвой погиб оператор Сеня Шер, его аппарат передали Местечкину. С этой кинокамерой он прошел всю войну. Если в современных аппаратах три объектива и электродвигатель, то это чудо заряжалось механически. Лимитных 30 метров пленки хватало на одну съемочную минуту. Потом нужно было перезаряжать, и только в темноте. У Якова был специальный черный мешок, который не пропускал свет. Неоднократно приходилось им пользоваться во время бомбардировок, стрельбы...
После войны Яков еще три года работал с этим аппаратом на кинохронике. Снимал много сюжетов о спорте. На футбольном поле забивают гол, а он в это время перезаряжает пленку...
Но это будет позже. А в 1943 году в Москве собрали десять кинооператоров и сообщили, что по решению правительства планируется снять фильм «Народные мстители». Режиссер — Николай Беляев. Картина о партизанском движении в СССР, то есть кинооператоры должны принимать участие в боевых операциях партизанских отрядов. Из этих материалов режиссер будет монтировать фильм. Местечкин должен был отснять карельских партизан. Если в Беларуси, Украине отряды действовали на оккупированной территории, то в Карелии они находились на нейтральной и уже оттуда шли в поход на полтора-два месяца. Проводили диверсии и возвращались домой.
С одним из таких отрядов Местечкин отправился на задание. Поначалу его проверили на прочность за столом. За ужином налили подозрительную бледно-синюю жидкость. На логичный вопрос «Что это?», ответили: «Жми-дави». На следующий день, после того как проглотил эту шестидесятиградусную отраву, расспросил подробнее о ее химическом составе. Это была так называемая парафиновая масса, пропитанная спиртом. Ее брали с собой в поход. Особенно помогала в долгих засадах. Зима, холод, а ты поджигаешь такую парафиновую штукенцию и греешь баклажку с водой: ни дыма, ни шума. Быстро научились использовать ее не по назначению. Откидывали массу на марлю, тринадцать раз прокручивали, пока не выкапает спирт. Добавляли витамин С, и коктейль «жми-дави» готов.
В походе Местечкину удалось зафиксировать, как сжигают мост, как атакуют вражеский гарнизон, как отстреливаются... С отснятым материалом вылетел в Москву. Очень гордился собой. Проявили пленки. И почувствовал Яков, что не очень доволен им режиссер Беляев. «Понимаешь, — вздохнул Беляев, — очень твои пейзажи похожи на украинские и белорусские... Нет изюминки. Нет, мне не нужны слоны или носороги, ведь в Карелии есть олени!» И началось все сначала. Местечкин отправляет телеграмму в штаб карельских партизан, чтобы ему помогли с антуражем, и собирается в путь. Десять оленей уже дожидаются его.
Ему посоветовали добираться самолетом, чтобы не трястись трое суток в поезде. Утром должен был быть на аэродроме. И так случилось, что Местечкин опоздал. «Утром встал мыться. У меня был маленький вальтер, я повесил его на гвоздик. Потом быстренько собираюсь и мчусь на аэродром. И по дороге вспоминаю, что забыл оружие... А когда вернулся, то только поцеловал хвост самолета». Как объяснить руководству причину опоздания? Забыл в туалете вальтер? Позвонил по телефону в штаб... И почти оцепенел, услышав в ответ: «Поздравляем, вы опоздали на собственные похороны. Самолет разбился».
Это случай? Судьба? Таких непостижимых моментов у Местечкина было немало. Достаточно, чтобы оглянуться на прожитые десятилетия с удивлением. Кажется, еще совсем недавно у него на глазах Эйзенштейн снимал «Броненосец «Потемкин», а его босоногий друг Абка играл окровавленного мальчика, в которого попала пуля... И потом Абку больше чем через полвека он встречает во Львове. Аж задыхается от этого воспоминания. Местечкин верит в логику, ум, но не может постичь, почему в его жизни все так странно переплелось. Почему далекое прошлое неожиданно выныривает через много-много лет и, напоминая о себе, поглощает сегодня? Если это такая хронологическая цепь, то удивительны звенья ее...