Когда исследователи современного общества —от Баумана до Жижека — говорят о настоящих людях, постмодернистских индивидах, то представляют свои наблюдения преимущественно в одном ключе. Современная личность, говорят они, склонна быть не горячей и не холодной — едва теплой, скептичной и подозрительной в отношении «общего блага» или «справедливого общества». Человеческие беды, даже наиболее распространенные, обречены на индивидуальность — они просто не объединяются в «общее дело», то есть происходит эрозия и постепенная дезинтеграция идей гражданства. Нынешние «последние люди» полностью погружены в бессмысленные повседневные заботы, они отрицают все высшие ценности и посвящают свою жизнь выживанию, наполняя ее искусственно стимулированными маленькими удовольствиями. Массы столь глубоко погружены в потребительскую аполитичную установку, что политическое образование для повышения сознания не способно пошатнуть их идеологическую бесчувственность.
В значительной степени это действительно так. К примеру, катастрофа российского общества в том, что люди спокойно воспринимали войну в Чечне как фактор жизни. Постмодернистская война — это не только война медиальная, виртуальная, но и война рутинизированная, которая становится постоянным фоном жизни, вроде бы и не причиняющим особых неудобств. В Чечне Россия действует по военным законам, а в Москве хочет жить по мирным. Однако после «Норд-Оста» и событий в Беслане всем уже понятно, что так не бывает. Так могло быть в Англии или Голландии много веков тому назад, когда с колониями их разделял океан: можно было быть уверенным, что где-то на островах ты подавляешь восстания, а ее величество во дворце живет спокойно. Сегодня мир изменился — война там, где ты. Это поняли в США, когда 11 сентября три года назад ощутили вкус того, что творится вокруг каждый день.
Но сегодня, как и после 11 сентября, мы наблюдаем небывалый размах идей солидарности. «Это касается всех», «Мы с Бесланом» — почти все говорят о том, что только солидарность способна преодолеть терроризм. Конечно, эта массовая энергия пока что направлена на последствие — международный терроризм, а нужно сделать еще один шаг и обратить внимание на его причину. Нет ничего странного в том, что терроризм международный, ведь такова глобальная система, его порождающая. Пока что невероятно многолюдные митинги этого шага не делают, а если и критикуют Путина, то избирают такую тактику: дескать, президент России обещал народу безопасность и не выполнил свое обещание. Этот укор якобы целиком объективен и правилен, но подобная объективность ошибочна. Ведь такая постановка вопроса никоим образом не затрагивает все более жесткие меры безопасности и войну в Чечне, следовательно, молча соглашаются с ними. Таким образом, проблема переводится совсем в иное русло. Следует же выступать против создания такой ситуации (война в Чечне и, как следствие, терроризм), которая оправдывает беспрецедентные меры безопасности, а не упрекать в том, что эти меры не слишком действенны.
В качестве примера для подражания любят приводить израильские аэропорты, где нормой являются допросы с целью выяснить о вашей жизни практически все — вплоть до того, с кем вы провели прошлую ночь. Идеология такова: конечно, это не очень приятно, но когда речь идет о нашей безопасности, мы не можем быть против, надо, дескать, относиться к этому с пониманием. Конечно, о том, что нужно проблематизировать причину опасности — палестинскую политику Израиля, даже не вспоминается. Здесь уместно упомянуть одну компьютерную игру — «Война с терроризмом». Она ничем не отличалась бы от других игр, если бы не отражала сути этого явления: ее специфика заключается в том, что когда вы попадаете не в террористов, а в обычное мирное население, оно, в свою очередь, превращается в террористов. Эта игра, по сути, бесконечна.
Что бы ни говорили некоторые исследователи, оказывается, все-таки существует то, что касается всех, это — сама мировая система и ее террористические порождения. А взрывы солидарности демонстрируют, что современный индивид может быть «горячим». Хотя пока он и не ставит под сомнение властную систему: умению грамотно ставить социально-политические вопросы надо учиться, а для этого требуется время. Еще лет десять назад невозможно было представить себе антиглобалистское движение, а теперь оно включает пацифистов, экологических активистов, католических юнионистов, приверженцев благоприятной солидарной торговли с «третьим миром», «зеленых», коммунистов, социалистов, анархистов, крестьян, рабочих, студентов, интеллектуалов, правозащитные организации, социальные центры, альтернативные независимые СМИ и т. п., то есть действительно является солидарным «движением движений». Чем дальше развивается глобальный капитализм, тем больше разрастается его обратная неприглядная сторона — международный терроризм. И тем меньше возможностей для все большего количества людей существовать в обычном режиме биополитического самовоспроизводства: их потребительская аполитичная установка и идеологическая бесчувственность терпят поражение. Солидарность становится все более насущной потребностью, ведь уже невозможно убежать даже в повседневность, ибо спокойная будничность, как показала бесланская трагедия, может в любой момент превратиться в перманентное чрезвычайное положение.
Следовательно, проблема не в том, чтобы, как нас стараются убедить, человеческая солидарность вместе с властной системой были ответом на международный терроризм, а в том, чтобы интернациональная солидарность стала ответом и международному терроризму, и властной системе, его порождающей. Именно здесь актуальной и важной оказывается идея, демонстрирующая настоящую возможность солидарности, — идея постчеловека, то есть киборга. Главным аспектом идеи киборга является политическая возможность человеческого номадизма и трансформации: увидеть себя постлюдьми означает актуализировать наши возможности, конституировать проект создания и воспроизведения нами самих себя и своего мира. Киборг — выразитель человеческого потенциала: это фигура, способная избежать расового и национального разделения или полового шовинизма. Киборг может служить примером для политики универсальной симбиотичной истины, способной объединять людей, несмотря на любые рамки и различия, то есть это индифферентная толерантность к различиям без застревания на партикулярностях. «Киборговая политика» — это настоящая солидарность: она означает нахождение того, что объединит с другими, поиск способов для выхода из того воображаемого, что касается «моего» народа, чтобы вступить в коммуникацию с представителями других народов, имеющих такие же проблемы и интересы и такое же будущее, как и я. Иными словами, это политика мирового гражданства.
Разве не этому учит нас фильм «Я, робот» с Уиллом Смитом в главной роли? Действие картины происходит в 2035 году, когда роботы в большом количестве населяют мир, и это абсолютная норма. Они функционируют согласно трем законам: робот не может вредить человеку или же собственной бездеятельностью подвергать его опасности; робот должен выполнить любой приказ человека, если только этот приказ не противоречит закону первому; робот должен защищать собственную жизнь в той степени, в какой это не противоречит двум предыдущим законам. Главный герой — полицейский Спунер — недолюбливает роботов, хотя (или, скорее, поскольку) в свое время робот спас его от смерти в автокатастрофе. Чтобы вернуть Спунера к полноценной жизни, его друг профессор, автор робототехники, был вынужден заменить ему почти весь левый бок на кибернетический. То есть фактически Спунера раздражают роботы именно потому, что в определенной степени он сам такой. Когда гибнет профессор, Спунер, расследуя дело, выходит на последнее его творение — робота по имени Санни. Вначале его считают просто неисправным роботом, но со временем выясняется, что его «неисправность» только в том, что он уникален: он способен чувствовать, видеть сны, раздражаться и т. п. Здесь повторяется такой же момент, как и ключевой эпизод в фильме «Бойцовский клуб», только не так буквально. Внимательному зрителю из сюжета становится понятно, что роботизированный Спунер и очеловеченный Санни — одно и то же лицо, поскольку Спунер фактически также является творением профессора. Понимая, что в корпорации, производящей роботов, что-то неладно, Спунер вначале подозревает роботов вообще, потом руководителя корпорации, но в конце концов оказывается, что никакого заговора нет и роботы здесь ни при чем, ведь три закона безупречны: корень проблемы — в электронной операционной системе, координирующей их функционирование. Поскольку очеловеченный робот Санни не связан с общей системой, он может нарушить три закона, то есть, как и человек, имеет свободу выбора. Но опасность заключается не в этом индивидуальном зле, а в порочном системном зле: именно система делает всех зависящих от нее роботов опасными для людей. Когда система говорит, как и нам сегодня — в лице Буша, Путина или Шарона, что для того, чтобы спасти человечество, часть людей нужно принести в жертву, а чтобы гарантировать людям будущее, нужно отказать им в некоторых свободах, Санни отвечает: «Твоя логика бездушна». Он может выбирать, нарушать законы или нет, и поэтому именно он уничтожает систему. Когда это происходит, роботы избавляются от рабства, очеловечиваются, становятся свободными — у них появляется свобода выбора и солидарность. Три закона приводят к логическому результату — революции.
Возможно, именно в этом мораль фильма: реакционность и ретроградство в отношении к роботам, к чужим непродуктивны. Люди против роботов, то есть свои против чужих, — ошибочный путь, ведь идея робота или киборга имеет освободительный потенциал и несет универсальную солидарность. Таким образом, «Я, робот» фактически означает то, что мы в определенной степени уже роботы, иными словами — субъекты, способные на истинную свободу и солидарность, но мешает нам в этом система, которая всеми способами пытается контролировать и влиять на нашу жизнь с помощью как внешних (экономических, политических, полицейских), так и внутренних (коммуникативных сетей или страха) факторов. Только очеловеченный робот и роботизированный человек, которые фактически являются одним существом, могут сломать порочную систему. Иначе говоря, только отбросив общественную сегрегацию и реализовав идеи солидарности и мирового гражданства, то есть став «киборгами», можно изменить современный мировой порядок. Робот — это синоним онтологического конструирования новой субъективности, нового определения человека — постчеловека, способного отвергнуть человеческие дихотомии и деления или, скорее, не считать их существенными ради универсальной объединительной истины. Возможно, реализовать этот образ — именно то, что нам сегодня нужно, чтобы изменить современный режим глобальных отношений со всеми его террористическими побочными эффектами.