«Когда Орфей спускается в Аид, искусство являет собой силу, перед которой отступает ночь», — заметил как-то Морис Бланшо. Эта красивая метафора представляется мне иероглифом судьбы и творчества великого флорентийского изгнанника Данте Алигьери (1265—1321), который в своей великой поэме не просто, следуя сакральной орфической традиции, спускается в преисподнюю, а, пройдя девять кругов ада, восходит к вершинам любви и райского блаженства. Каноническая христианская формула «смертью смерть поправ» в случае главного произведения Данте вспыхнула каким-то изначальным светом, в лучах которого ночь небытия, отступая и оседая подобно туману, оставляет место для чистой ясности неба. Вглядываясь в эту ясность, современники и потомки обретают возможность узреть сокровенный смысл культуры и, используя непостижимую алхимию слова, прикоснуться к тайне ее бессмертия.
«Путь жизненный пройдя до половины, /я очутился в сумрачном лесу» — с этих строк начинается первая песнь первой части «Комедии» Данте, бессмертной комедии, которую лишь спустя века, в XVI веке, потомки нарекут эпитетом «божественная», а современники называли просто «il Dante» — «Дант». Алигьери начинает публиковать свою поэму в 1307 году, а заканчивает незадолго до смерти; он умер 14 сентября 1321 года. Половина жизненного пути, согласно представлениям того времени, — это 35 лет. Половина пути, если верить Аристотелю, это акме — высшая точка духовного и интеллектуального развития человека. Половина пути — это архетипическая золотая середина, этакая мифологема центра, выстраивающая симметрию рождения и смерти каждого. В этой точке, хронологически обозначенной 1300-м годом, Данте начинает создавать главное произведение своей жизни и одно из величайших творений мировой литературы.
Что предшествовало этому «сумрачному лесу», благодаря которому Данте открыл человечеству мир «Божественной комедии»? Выходец из старинного дворянского рода, он получил образование в объеме средневековой школы, записался в цех аптекарей и врачей, включился в политическую борьбу на стороне партии белых гвельфов — сторонников объединения Италии под началом светских властей. Именно в 1300 году его политическая карьера достигает пика — он избирается членом правившей Флоренцией коллегии шести приоров.
Это, так сказать, формальная канва биографии великого флорентийца. Если же мы вглядимся в экзистенциальную биографию Данте, то найдем две страсти, испепелявшие его душу: поэзию и Беатриче. Писать Данте начал рано, а начальный период его творчества представлен исключительно любовной лирикой. И юный поэт своими творениями накликал большую и трагическую любовь: в возрасте 18 лет в его жизни появляется Беатриче, дочь Фолько Портинари – приятеля отца. Но влюбленным не суждено было быть вместе — Беатриче выдают замуж за дворянина Симоне де Барди. Вскоре после этого в 1290 году она умирает. Смерть возлюбленной потрясла Данте — он начинает усиленно заниматься теологией, философией и астрономией, становится одним из самых образованных людей своего времени.
Второй удар судьбы обрушился на Данте в январе 1302 года, когда из-за надуманных обвинений во взяточничестве со стороны захвативших власть политических оппонентов он был вынужден бежать из Флоренции. Имущество поэта конфисковали, а ему уже никогда не суждено было вернуться в родной город.
Мне мачехой Флоренция была.
Я пожелал покоиться в Равенне.
Не говори, прохожий, об измене,
Пусть даже смерть клеймит ее дела.
(Николай Заболоцкий
«У гробницы Данте»)
Потеря любимой и изгнание из родного города — на этом трагическом перекрестке Данте создает непревзойденный шедевр. Не знаю, корректно ли применять к творчеству гениев компенсаторную теорию, но потеря любимой и жестокое изгнание как будто бы выбросили флорентийца из обычной жизни — в некий особый, запредельный мир. Но он слишком живой и слишком талантливый, чтобы безмолвно пережить эти сокрушительные удары, он сопротивляется и спорит: со временем, современниками, судьбой. Испытание изгнанием — это тот ад, который поэт должен пройти, дабы открыть свет любви божественной Беатриче. Один из наиболее проницательных читателей Данте, Осип Мандельштам, заметил: «Городолюбие, городострастие, городоненавистничество — вот материя inferno. Кольца ада — не что иное, как сатурновы круги эмиграции. Для изгнанника свой единственный, запрещенный и безвозвратно утраченный город развеян всюду — он им окружен. Мне хочется сказать, что inferno окружен Флоренцией». Вот уж действительно удел гения — взглянуть на историю и современность сквозь магическую линзу родного города, одновременно желанного и ненавистного, и, тем самым, наполнить былое (и грядущее!) соком его пороков и страстей!
Практически все исследователи отмечают уникальную четкость и продуманность композиции «Божественной комедии». Она делится на три основные части или кантики — «Ад», «Чистилище» и «Рай», по которым поэт странствует сначала с великим древнеримским поэтом Вергилием, а затем, начиная с 30-й песни «Чистилища», — с Беатриче. «Вергилий, мой отец сладчайший, Вергилий, мне во спасенье явленный» — так сам Данте характеризует своего античного проводника. Здесь просматриваются какая-то глубинная внутренняя симпатия и онтологическое родство двух разделенных веками и эпохами поэтов. «Поэзия Вергилия — это поэзия, открытая в будущее, и всякой культуре, которая не боится будущего, она близка. Его героем был не тот, кто утверждает свою личность, а тот, кто растворяет ее — в круговороте природы и прямоте судьбы. В «Энеиде» поэта нет — он растворился в языке и мифе», — возможно, в этих строках М.Гаспарова скрыт ключ к пониманию единства гениев. Тем более что в шестой книге «Энеиды» Вергилия главный герой, Эней, спускается в царство мертвых — и возвращается оттуда.
Но вернемся к композиции поэмы Данте. Каждая из слагающих ее кантик состоит из 33 песен. Лишь в первой кантике «Ад» таких песен 34, потому что первая песня является своеобразным вступлением к поэме. «Господство в композиционной структуре поэмы числа 3 и производного от него 9 объясняется его мистическим значением (символизация христианской идеи о Троице). В «Божественной комедии» на числах 3 и 9 основана вся архитектоника загробного мира. Она продумана Данте до мельчайших подробностей, вплоть до точного обозначения всех пространственных и временных моментов», — отмечает С.Мокульский. От себя добавлю, что на магической власти числа 9 основано построение корпуса трудов одного из величайших мистиков европейской философской традиции Плотина — его знаменитых «Эннеад» (в переводе с древнегреческого — «девяток»). Однако встреча в преисподней Данте и Плотина и, соответственно, разговор о мистической силе девятки в поэме флорентийца, увы, отсутствует.
Внутренний ритм и гармоничное построение «Божественной комедии» роднит ее с музыкой или, точнее, с инструментом, порождающим музыку, — в мире и в человеческой душе. Как заметил О.Мандельштам: «Задолго до Баха, и в то время, когда еще не строили больших монументальных органов, когда ведущим инструментом была еще цитра, аккомпанирующая голосу, Алигьери построил в словесном пространстве бесконечно могучий орган и уже наслаждался всеми его мыслимыми регистрами и раздувал меха и ревел и ворковал во все трубы… «Divina Commedia» не столько отнимает у читателя время, сколько наращивает его, подобно исполняемой музыкальной вещи». Действительно, читая поэму, ты оказываешься захваченный вневременным потоком образов, смыслов, идей и полностью растворяешься в таинственной партитуре, начертанной семь веков назад бессмертной рукой мастера. Ты захвачен, говоря словами Сергея Крымского, «времяворотом», затягивающим тебя в головокружительную воронку духа!
Не менее впечатляющей является и цветовая композиция поэмы. Задолго до Артюра Рембо, увидевшего «А» черный, белый «Е», «И» красный, «У» зеленый, «О» голубой — цвета причудливой загадки», и Велимира Хлебникова, пытавшегося писать цветом, Данте не только чувствует, но и виртуозно использует цветовую палитру слова. Поэтому в «Аду» господствуют мрачные краски — преимущественно красная и черная, в «Чистилище» — серо-голубая, зеленоватая, золотистая и, наконец, в «Раю» играют лучезарные краски на фоне чистейшего света. Подобная полифония красок — еще одна загадка великого флорентийца. «Если бы залы Эрмитажа вдруг сошли с ума, если бы картины всех школ и мастеров вдруг сорвались с гвоздей, вошли друг в друга и наполнили комнатный воздух неистовым красочным возбуждением, то получилось бы нечто подобное Дантовой «Комедии» — еще одно удачное наблюдение внимательно читающего Данте Осипа Мандельштама.
На современников Данте наибольшее впечатление произвела первая кантика поэмы, «Ад». По легенде, в Вероне, одном из пунктов остановки флорентийского изгнанника, встречавшие Данте прохожие шептали друг другу: «Смотрите, это Данте, тот самый, что спускался в Ад и приносил оттуда вести. Взгляните на его лицо — оно потемнело от копоти адского пламени!» Здесь, при желании, можно усмотреть истоки легенды о проклятии настоящих поэтов, чей гений обрекает их на неприкаянность и страдания. Однако, как мне представляется, Ад у Данте — это воплощение предельности человеческого низа, которую необходимо пройти, чтобы обрести право подняться к небу, войти в высокое. Это именно та, даосская, «великая прямота», которая похожа на кривизну или же coincidentia oppositorum, «совпадение противоположностей», в понимании Николая Кузанского, жившего столетие спустя после Данте. На фундаменте Ада загадочный флорентиец возводит светоносный храм своей поэмы, дабы постепенно, шаг за шагом, восходить к вместилищу высшего смысла и на пике его высшей точки слиться с вечностью. «В конце своей поэмы, «объят высоким светом и в ясную глубинность погружен», великий поэт стоит перед окончательной, невыразимой в слове загадкой бытия. Так и мир готики, строя собор, намеревался войти в него и благодаря ему в окончательность исторического бытия; собор — это символ бытия и здание конечной тайны. Как в «Божественной комедии» Данте, тут одна проблема и одна суть — это свет» — таким увидел родство между поэмой Данте и готическим собором Ал. Михайлов.
Мы уже говорили о драматичном жизненном перекрестке Данте, его житейском кресте. Потеря возлюбленной Беатриче и изгнание из Флоренции делают его биографию трагической. Но он, преодолев своим творчеством несовершенную суетность мира, вышел в «Божественной комедии» на принципиально иной перекресток, освященный присутствием Всевышнего. И этот перекресток чистого света и всепобеждающей любви, той, «что движет солнце и светила», слагает подлинный крест Данте — теперь уже во всемирной истории, там, где:
Все, что умрет, и все, что не умрет,
Лишь отблеск мысли,
коей Всемогущий
Своей любовью бытие дает.