В понедельник, 13 декабря 2010 года на улицах Варшавы и ряда других польских городов можно было встретить молодых людей, одетых в военную и милицейскую форму времен ПНР. Они не пытались замедлить бешеный темп жизни столицы, как и не могли изменить облик современного европейского города. Просто были. И напоминали о том, о чем ни один поляк забыть не может, — 29 лет назад, в ночь с 12 на 13 декабря 1981 года в Польше было введено военное положение.
Более чем на полтора года была парализована жизнь всей страны, всех поляков. В том числе и тех, кто не только активистом, но и сторонником «Солидарности» не был. Я уже не говорю о 3,5 тысячи интернированных, ста погибших, девяти расстрелянных горняках шахты «Вуек». Поэтому, когда в конце ноября президент Коморовский пригласил генерала Ярузельского на заседание Совета Национальной Безопасности, посвященное подготовке к визиту Дмитрия Медведева (собственно, приглашены были все экс-президенты Польши), жеста действующего президента не поняли не только его «штатные» противники, но и соратники по «Гражданской платформе». Менее всего делу потепления отношений между Россией и Польшей могла способствовать ассоциативная связь этих отношений с В.Ярузельским. С кем угодно, хоть с Берутом, но только не с ним!
«Президент плюнул в лицо нескольким поколениям поляков и истории Польши», — написал в своем блоге бывший сенатор Людвик Дорн и призвал всех, кто помнит годы борьбы за независимость Польши, в ночь с 12 на 13 декабря собраться у дома Ярузельского. «Я обращаюсь к своим друзьям, иногда — бывшим друзьям, поскольку наши политические пути разошлись; к товарищам, знакомым, к тем, кого в подполье военного положения знал только по псевдониму(…) Наконец, я обращаюсь к тем, с кем меня сегодня разделяет все, но объединяет память о труднейшем и вместе с тем благороднейшем эпизоде нашей жизни», — призывал Л.Дорн.
Манифестации в ночь с 12 на 13 декабря у дома Ярузельского давно уже стали традицией. И участвуют в них действительно самые разные люди. В этом году, по официальным данным, собралось от 500 до 700 человек. Были транспаранты с надписями «Ярузельский, мы помним твои преступления», горели выложенные в форме креста свечи в память о погибших; ровно в полночь были зачитаны их имена. Только одно обстоятельство резко отличало нынешнюю картину от картины предыдущих лет. Обычно у дома Ярузельского собирались также и сочувствующие генералу — своеобразная контрдемонстрация. В этом году их не было. Ни одного!
Но вернемся к мерзнущим на ветру юношам в военной и милицейской форме. Как нетрудно догадаться, они были участниками одной из столь популярных в последнее время акций, реконструирующих исторические события. Нынешняя называлась «Молодые помнят!» и закончилась вечером уличным столкновением студентов и ZOMON. «Демонстранты» бросали в «милицию» легкие, обернутые во что-то мягкое камни (впрочем, шлемы у «милиции» были настоящие). Те в ответ бросали петарды, символизирующие слезоточивый газ. Бросали очень метко, аккуратно — ни одна не подлетела к толпе ближе чем на три метра. А я, наблюдая за этим «боем», думала: что именно из коловорота событий тех полутора лет народная память будет передавать из поколения в поколение?
В тот же день Лех Валенса практически ответил на этот вопрос. В интервью Польскому Радио он сказал, что будущие поколения спросят нас не о том, что мы уничтожили, а о том, что нам удалось построить. Хорошо, если так...
После введения военного положения наступили годы подпольной борьбы и солидарности без кавычек — простой человеческой солидарности соседей, коллег, сокурсников. Поляки сдавали экзамен не только на стойкость и мужество, но и на нравственность, или — если называть вещи своими именами, — на силу человеческого духа. Это было максималистское время, когда надо было либо стать подонком, либо Человеком с большой буквы, и не было спасительной золотой середины.
Мы практически ничего не знаем о деятельности польской церкви во время военного положения. А она была беспрецедентной по масштабности. С первых дней введения военного положения Церковь помогает интернированным и их семьям, способствует передаче информации на Запад, собирает под своими сводами безработных художников, артистов, музыкантов разных вероисповеданий, не исключая и атеистов, и дает им возможность пережить лихолетье, продержаться — организуются выставки, спектакли, концерты.
Мы восхищаемся творчеством Кеслёвского, не задумываясь над тем, как, в каких условиях были сняты лучшие его фильмы. Не знаем, что сценарист большинства его фильмов Кшиштоф Песевич был адвокатом, защищавшим рабочих в многочисленных процессах, а чуть позднее — одним из трех обвинителей в деле об убийстве ксендза Ежи Попелушко. Ему отомстили — убили его мать, связав ее так же, как было связано тело отца Ежи…
И все-таки «у поляков вышло». Вряд ли кто-нибудь помнит сегодня эту некогда популярную, не вполне приличную песню. 29 лет — это очень много. Выросло целое поколение, которому трудно объяснить, чем была для нашей юности польская «Солидарность». Но в Польше «Молодые помнят» — это не только название акции.
В финале фильма «Человек из железа», который Вайда, слава Богу, успел снять до введения военного положения, главный герой после победы «Солидарности» идет с цветами на место смерти отца, погибшего в декабре 1970 года. А за кадром звучит известная всей Польше «Баллада о Янеке Вишневском» — символ трагических событий декабря 1970 года.
И эта связь поколений отнюдь не плод режиссерской фантазии.
Для поляков не подлежит сомнению, что «Солидарности» не было бы без выступлений рабочих в 1970 году.
Напомню. 11 декабря 1970 г. партийные власти Польши приняли решение о повышении цен на многие продукты первой необходимости. 14 декабря забастовали рабочие гданьской судоверфи им. Ленина. В течение 10 часов (!) они ждали, что с ними поговорят — начальство верфи и городские власти. Не дождались. И тогда несколько тысяч человек вышли на улицы города. Произошли первые столкновения с милицией. Были задержаны и нещадно избиты в отделениях милиции 329 человек.
На следующий день ранним утром рабочие судоверфи пришли к зданию милиции с требованием освободить задержанных. Милиция открыла огонь. Погибло восемь человек. К 10 часам утра около 20 тысяч человек собрались у здания Областного комитета партии и подожгли его. Отдельные столкновения переросли в уличные бои.
В тот же день в Гдыне рабочие судоверфи им. Парижской Коммуны пришли к зданию горсовета. Наученные горьким опытом соседей гдыньские власти встретились с делегацией рабочих, признали справедливыми их требования и подписали соответствующее соглашение. И им поверили, несмотря на то, что поздним вечером члены общегородского забастовочного комитета были арестованы. Возможно, об этом не все знали — эпоха Интернета и мобильных телефонов еще не наступила, — но именно в Гдыне произошла кровавая трагедия, названная впоследствии Черным четвергом.
На следующий день, 16 декабря, когда в Гданьске продолжались уличные бои, а в Слупске и Элблонге начались забастовки и демонстрации, вице-премьер Станислав Качёлек по местному телевидению призвал протестующих выйти на работу и вернуться к нормальной жизни. И в Гдыне его послушались.
17 декабря с 5 часов утра на станцию Гдыня-Судоверфь, как всегда, начали прибывать электрички с рабочими. Однако подход к верфи был перекрыт отрядами военных. Видеть их могли только приехавшие первыми. Но отступать очень скоро стало некуда. Каждые шесть минут электрички привозили новые партии ничего не подозревавших людей, через полчаса перрон, железнодорожный мост и площадь перед станцией были запружены густой толпой, из которой невозможно было выбраться. Около шести утра раздался первый выстрел.
Бойня на железнодорожной станции была прологом не прекращавшихся до поздней ночи уличных боев. 18 и 19 декабря на всем Побережье продолжались забастовки, манифестации и уличные столкновения. 20 декабря был созван VII пленум ЦК партии, на котором Гомулка был смещен, а его место занял Эдвард Герек.
Началась новая эпоха, лишенная каких бы то ни было иллюзий как относительно «народной» власти, так и возможности одним рывком изменить мир.
Разумеется, о событиях декабря 1970-го публично запрещалось даже упоминать. Это нам знакомо, так было в любой точке соцлагеря. Тогда еще не был изобретен простой и эффективный способ обезоружить народ перед властью. Теперь он известен: не надо запрещать говорить о жертвах преступлений, совершенных в годы правления предшественника. Напротив, о них надо говорить как можно чаще, прочувствованно, с прозрачной слезой (важно только не допустить четкой юридической квалификации и привлечения к реальной ответственности виновных). Надо создать культ жертв, направив на это весь нравственный и патриотический потенциал народа, и, обеспечив некритическое, нерациональное поклонение собственным несчастьям, заставить бесконечно кружить по замкнутому кругу, вновь и вновь наступая на те же грабли.
О жертвах декабря 1970-го в Польше не забывали никогда. Уже 1 мая 1971-го через весь город прошла группа рабочих, неся транспаранты с требованием покарать виновников декабрьской трагедии. По тем временам это была почти безумная смелость. Несмотря на аресты, траурный митинг в декабре становится традицией. В декабре 1980 г. он собирается уже под памятником, сооружение которого было одним из первых дел «Солидарности». С гордостью подчеркивая, что является прямой наследницей рабочих выступлений 1970 г., «Солидарность» глубоко проанализировала все ошибки и просчеты своих уважаемых предшественников. В 1980-м невозможно даже представить себе уличные беспорядки, поджоги комитетов партии… Сухой закон, строжайшая дисциплина, оккупационная забастовка (это когда рабочие не покидают территории предприятия и закрывают туда доступ посторонним) и, конечно, четкая организация, продуманная на десять шагов вперед. Все это, понятно, не опустилось с неба. Не будет большой ошибкой сказать, что 10 лет между декабрем 1970-го и августом 1980 г. были временем работы над ошибками. Но это уже отдельная тема.
Так почему же все-таки «нам… в дышло, а у поляков вышло»?
Кинорежиссер Антоний Краузе, снявший фильм «Черный четверг» (к 40-летию Декабря-70 не успели, официальная премьера намечена на 2 февраля 2011 г.), сказал как-то, что для того, чтобы завоевать и удержать свободу, необходимы два непременных условия — правда и память. Грустно, если он прав, поскольку у нас пока и с тем и с другим напряженка.