Петр Вайль — писатель, журналист, культуролог, гурман и путешественник. Человек, которого многие жители СНГ запросто узнают по голосу. Его называют «певцом русской кухни и советской коммуналки» — и вместе с тем «эталоном здравого смысла». Петр Львович был гостем Украины в дни 14-го Форума издателей во Львове.
— Петр Львович, при железном занавесе у «Радио Свобода» была своя особая миссия. Теперь этого нет, в чем сейчас заключается миссия вашего радио?
— Ну, раньше было проще — надо было пробиться через глушилки и донести информацию. Потом, когда наступила демократизация общества, то действительно встал вопрос о том, зачем нужна такая серьезная организация, как «Радио Свобода». Многие редакции были упразднены по мере наступления демократии в соответствующих странах. Первыми исчезли польская, венгерская и чешская редакции, потом латышская, литовская, эстонская и так далее. То есть получается, наша работа заключается в том, чтобы пилить сук, на котором мы сидим. И чем лучше мы работаем, тем скорее мы лишимся этой работы.
С перестройкой мы сделали акцент на анализ и комментарии, пользуясь тем, что мы, будучи внутри русской культуры, не зависим от российской внутрипартийной, внутриклановой борьбы и можем самостоятельно комментировать события. А свобода информации тогда была в полном порядке.
К сожалению, ситуация возвращается потихоньку на прежнее место, потому что сейчас уже и объективной информации не хватает. Человек, который хочет что-то узнать внутри России, вынужден идти в Интернет, потому что телевидение, радио, кроме «Эха Москвы», не дают объективной информации. Так что — увы! — роль нашего радио возросла.
— Есть ли у редакции проблемы с властью — и с той, и с другой стороны? К примеру, у Би-би-си были проблемы с обеих сторон — во время войны в Ираке их притесняли за интервью с экспертом по биологическому оружию, а во время ссоры Лондона с Кремлем российская власть притесняла их «за компанию»…
— У нас прямых конфликтов нет — мы очень аккуратно работаем, соблюдаем все российские законы. Но есть, конечно, всякие неприятные вещи. К примеру, сейчас короткие волны большой популярностью не пользуются. С короткими волнами ничего нельзя сделать — они существуют в воздухе сами по себе. А вот для трансляции на популярных FM-волнах нужен ретранслятор. И специалист, который с нами работает, идет обновлять лицензию, а ему там мягко (или не мягко) намекают, мол, знаешь, давай-ка завязывай с этим делом, тебе спокойнее будет. И он так и делает — чтобы жить было спокойно. Так что есть такое, к сожалению.
Сейчас, слава богу, есть Интернет, и те, кому недоступно радио, могут нас слушать и читать в Сети. Пока, конечно, Интернет не так широко распространен в России, как хотелось бы, но развивается Сеть довольно быстро. Так что надежда еще и на это.
— А с американской стороны? Ведь «Радио Свобода», насколько я знаю, было против войны в Ираке…
— Нет, никакого давления мы никогда не испытывали и не испытываем. Никаких указаний нам никто не дает.
— Вы интересуетесь украинской политикой?
— Скажем так, постольку-поскольку. В 2004 году, во время оранжевой революции, я не мог не интересоваться — этим интересовался весь мир. Сейчас менее пристально, но тоже стараюсь следить. Вот я приехал во Львов — в Киеве другое дело, там почти повсюду используется русский язык, но здесь я с удовольствием убедился, что многое в украинском языке понимаю. Участвовал в круглом столе с украинскими интеллектуалами и литераторами — Оксаной Забужко, Тарасом Возняком и другими — и убедился, что процентов 75 понимаю. Сам-то я говорил по-русски, а они все — по-украински. Это я к тому, что страна мне не чужая. Естественно, я проявляю интерес к вашей политике больше, чем, к примеру, к политике в Узбекистане.
— Вы не единожды высказывали мысль о том, что не стоит бояться засорения языка иноязычными привнесениями и жаргонами — язык сам себя защитит, что нужно возьмет, а что не нужно, сам отбросит. Это относится к каждому языку?
— Конечно.
— А к языкам вымирающих народов?
— Действительно, тут я поторопился. С языком большого народа ничего не произойдет, а языки малых народов — такое же достояние, как и разрушающиеся архитектурные памятники, их нужно беречь и реставрировать.
— Вас называют культурологом-практиком. А у каждого культуролога есть свое определение культуры. Что подразумеваете под этим понятием вы?
— Я бы расширил понятие культуры до совокупности всей человеческой деятельности. Я-то понимаю культуру самым широким образом. Культура человеческих отношений — это тоже культура, причем колоссально важная и неотрывная от той культуры, которую принято считать высокой. Пытаясь понять, к примеру, литературу итальянского Возрождения, вы не можете не погрузиться в литературный процесс того времени, не можете не поинтересоваться, какие были отношения у Петрарки и Боккаччо, как они проводили время… А попутно узнаете, в каких домах они жили, что они ели, как одевались, на чем ездили… Все это крайне важно. Так что культура действительно есть совокупность всей человеческой деятельности.
— А где бы вы сами хотели жить?
— В Венеции. Это мой самый любимый город. Впервые я увидел его в 1977 году и сразу сказал своим приятелям: вот место, где бы я хотел провести последние годы и умереть. Это единственный город в мире, не имеющий наземного транспорта. Там нет колеса вообще, даже велосипедного — либо пешком, либо по воде. Венеция существует в том же виде, что и в XVI веке, она не обросла пригородами и новостройками. Это единственный город, в котором легко путешествовать в прошлое и обратно.
— Кстати, о домах и людях… Вы как-то упоминали, что в Питере и в Москве одного гения места определить практически невозможно — слишком их много. Не кажется ли вам, что чем ближе знакомишься с культурой страны, тем труднее определить одного гения места?
— Ну, конечно. Именно потому, что русскую культуру знаю лучше, чем любую другую, я бы не решился определять гения. А вот по отношению к культуре французской или испанской у меня намного ниже степень ответственности.
— А во Львове вы уже наметили гения?
— Для этого, конечно, нужно побольше здесь побыть и побольше узнать. Но так, навскидку, меня очень интересует судьба выдающейся оперной певицы Соломии Крушельницкой. Это действительно очень драматическая судьба, переплетенная с судьбой города.
— В одном из ваших интервью вы говорили: для того, чтобы узнать культуру страны, нужно познакомиться с ее рынком. Были ли вы на киевских и львовских базарах?
— В Киеве был довольно давно, уже даже не вспомню… А вот во Львове был. Пошел с утра на Галицкий рынок, но, по-видимому, пришел слишком рано. По опыту знаю, что рынок раскручивается часам к девяти, львовский, по всей видимости, еще позже. У меня в девять начинались встречи, и я пришел в четверть девятого. Там только-только все начиналось, я толком ничего и не увидел. Но ничего, еще схожу!
— Что вы привезете своим друзьям и близким из Украины?
— Я уже давно сувениров не вожу. Покупаю только себе маленькую вещичку на память — фигурку или картинку.
Ну а друзьям привожу съестное. Мы под это дело выпьем, закусим и обсудим путешествие. Разумеется, самый предсказуемый ход — привезти кусок сала. Нужно же брать продукты, которые переживут воздушный перелет. Тарелку борща не привезешь…
— Как вы относитесь к украинской кухне?
— Сдержанно. Впрочем, как и к русской, — я все-таки люблю кухню средиземноморскую и еще японскую. А кухни Восточной Европы мне кажутся тяжеловатыми — пожалуй, за исключением венгерской. Она стоит на отшибе, она интереснее.
Но! В украинской кухне есть такой шедевр, как борщ. Это действительно настоящий шедевр, которым надо гордиться, так же, как голосом Соломии Крушельницкой!.. Такое же достижение культуры. Я в меньшей степени люблю блюда из теста, поэтому к вареникам более прохладно отношусь. Но — уважаю.
— Мои друзья в Америке говорят, что борщ там очень сложно приготовить — трудно достать продукты…
— В Америке можно достать все. Другое дело, что, возможно, свекла там, на вкус знатока, не такая, как в Украине, — я в это охотно верю.
— На Форуме издателей во Львове продавалась книга «Русская кухня в изгнании», написанная вами в соавторстве с Александром Генисом. Что было самым сложным — или самым страшным — для вас в процессе ее написания?
— И я в своей семье, и Саша в своей семье — мы готовим сами. Не наши жены, а мы. И все блюда, упомянутые в книге, сначала были приготовлены, и не однажды. Что тут страшного?
Но вот ужасная карма автора кулинарной книжки — это когда приходишь в гости, и малознакомые люди, потирая руки, говорят, что сейчас тебя будут угощать блюдами, созданными по твоим рецептам. И вот ты этот силос жуешь… Ведь кулинария — это не наука, а искусство. Как бы ты ни старался, как бы ни соблюдал рецептуру — испоганить можно все.
— Знакомы ли вы с украинской литературой?
— К сожалению, лишь в той мере, в какой она переведена на русский. Я, хотя и обрадовался, что понимаю украинский язык, но не так самонадеян, чтобы думать, будто смогу прочесть адекватно литературу. Еще статью в газете могу прочитать — но не роман и не рассказ. Но то, что касается переводов, — да. Именами я вас не удивлю — это Оксана Забужко, и роман ее знаменитый, и чудесная повесть «Девочки», и публицистика. Юрий Андрухович, у которого выделил бы повесть «Рекреации» и очень глубокие и элегантные эссе. Тарас Прохасько, интересный тонкий прозаик. Очень остроумны пьесы Леся Подервянского — их, кстати, я читал в оригинале. И вот такая у меня радость последнего времени — Сергей Жадан, у него и стихи замечательные, и проза.
— Русские журналисты назвали вас «эталонным носителем здравого смысла». Как у вас это получается?
— Как получается, не знаю, но, бесспорно, это очень приятно. Мне самому у других нравится присутствие здравого смысла. Не люблю ни полета фантазии, ни избыточного гротеска в литературе, ни завихрений в личной жизни.
— Как вы подбираете книги для чтения?
— Вы знаете, есть чтение и перечитывание. Перечитываю определенное количество книг, которые могу раскрыть с любого места. В первую очередь это Гоголь и Чехов. «Мертвые души» и чеховские рассказы. А вообще-то все меньше читаю беллетристику и все больше — нон-фикшн. Биографии, мемуары, документальную прозу по тем эпохам, которые мне интересны: ХХ век прежде всего. Еще люблю историю. Например, все про Италию, про Венецию.
— У вас есть книга «Стихи про меня» — о любимых стихотворениях ХХ века. А какие стихи ХХI столетия вам запали в душу?
— Там есть стихотворение Сергея Гандлевского, которое, откровенно говоря, немного заползает в ХХI век — оно завершает эту книжку. Но все-таки оно принадлежит ХХ веку. В ХХI веке пока не прочел ничего такого…
— Когда вы решили, что станете литератором, что это «ваше»?
— Никогда не решал, это случилось само. Я вообще уверен, что человек не может управлять самыми важными поворотами в своей жизни. Это все совершается без его ведома.
— Выходит, нужно просто понять…
— Нет, нужно просто слушаться. Я даже не знаю, чего или кого. Каждый сам понимает — кого или чего. Поймешь безошибочно.
Жизнь умнее тебя, умнее, сильнее, интереснее. Она сама тебя выведет, куда надо. В это я свято верю. Во всяком случае, моя жизнь складывалась всегда так. Что ни случалось — беда или огорчение, — все оборачивалось в плюс.
Досье «ЗН»
Петр Вайль — главный редактор Русской службы «Радио Свобода». Работает на радиостанции с 1988 года. Начинал в нью-йоркском бюро, где впоследствии возглавил отделение Русской службы. С 1995-го года живет в Праге: был заместителем директора Русской службы по информационным, потом — по тематическим программам, вел цикл программ «Герои времени».
Родился в 1949 году в Риге. Закончил редакторский факультет Московского полиграфического института. В 1977 году эмигрировал в США и работал в различных эмигрантских периодических изданиях в Нью-Йорке. Опубликовал множество статей и эссе в России и за рубежом.
Автор книг «Гений места», «Карта родины», «Стихи про меня». В соавторстве с Александром Генисом опубликовал «60-е: Мир советского человека», «Американа», «Русская кухня в изгнании», «Родная речь» и др. Является составителем и автором послесловий сборников Иосифа Бродского «Рождественские стихи» и «Пересеченная местность», соавтор (со Львом Лосевым) книги «Иосиф Бродский: труды и дни». Лауреат нескольких литературных премий.
Автор и ведущий телецикла «Гений места с Петром Вайлем».