В советскую эпоху вожди добавляли к юбилейным речам «теоретические» изюминки. Им хотелось вдохнуть жизнь в общественно-экономический строй, от которого все сильнее разило несвежим душком.
Выступая в ноябре 1967 года с докладом, посвященным 50-летию советского строя, Леонид Брежнев заявил, что Октябрьская революция — самое весомое событие ХХ века. Желающих поспорить с ним не нашлось даже на Западе. До того, как спорить, еще нужно было прожить треть столетия. Теперь даже единомышленникам Брежнева нужно задуматься, что является самым весомым в истории человечества — рождение или гибель советского порядка?
Постановка вопроса о главном событии ХХ века сама по себе вполне естественна. Теперь уже можно это событие назвать: август 1914 года, начало Великой войны. Ее порождением стали четыре революции и Вторая мировая война. Среди революций была и изменившая облик России и трех десятков других стран.
Встреча представителей австрийского командования в одной из частей Украинских сечевых стрельцов. 1916 г. |
Несколько слов о теории исторического процесса
Чтобы понять настоящее место Великой войны в новейшей истории человечества, нужно отказаться от изобретенного К.Марксом и примитивизированного В.Лениным формационного подхода к истории в виде «пятичленки». Я имею в виду разделение исторического времени на формации, которые якобы сменяют друг друга, постоянно совершенствуясь в своих качествах: первобытнообщинный строй, рабовладельчество, феодализм, капитализм и коммунизм. Коммунизм считался последней формацией, олицетворяющей венец истории человечества. Поскольку советское общество не выдерживало сравнения со странами Запада, его пришлось идентифицировать с переходной к коммунизму стадией развития — социализмом.
Отказ от понятия формации делает картину истории человечества более сложной, но и более приближенной к реальности. В рамках теории формаций, например, невозможно объяснить расцвет демократии в Афинах V века до новой эры или североамериканское рабство в первой половине ХІХ века. Понятия, давшие названия формациям, давно существуют в немарксистской науке, но имеют иное содержание. Под феодализмом, например, подразумевают систему отношений между сеньорами и вассалами, а под капитализмом — систему хозяйствования, опирающуюся на развитый рынок.
Ученые, не разделяющие формационный подход к истории, преимущественно различают три самостоятельных измерения исторического процесса, сосуществующих во времени, — технический, экономический и политический. Дискутируется вопрос о выделении отдельного культурного измерения. Однако культура — многослойное явление, и ее не всегда можно отделить от названных выше измерений.
Динамика исторического процесса может быть положительной или отрицательной. Если результат положительный, говорят об историческом прогрессе. Нередко, впрочем, динамика является регрессивной. При этом одни измерения исторического процесса могут реализоваться с положительной, а другие — с отрицательной динамикой. Тогда и возникают кризисы...
Общественные кризисы нужно рассматривать как рычаг, обеспечивающий переход к более высокой степени развития. Когда страна проявляет беспомощность перед лицом политического кризиса, она попадает в водоворот войн или революций. Кризисы бывают не только в отдельных странах, но и в огромных регионах. Тогда их называют цивилизационными.
Для каждого из измерений исторического процесса есть своя периодизация. По уровню развития техники историю человечества можно разделить на три этапа. Ученым не хватило фантазии, чтобы дать им разные названия: выделяются доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное общества. Экономическое измерение характеризуется прежде всего степенью развития товарно-денежных отношений и рынка. Политическое измерение определяется движением от традиционного, построенного на жесткой иерархии общества к основанному на демократии гражданскому обществу.
В традиционном обществе сувереном является монарх, в руках которого сосредоточивается полнота власти. Распад традиционного общества проявляется в частичной или полной потере суверенности монарха. Власть переходит к государственным институтам, создаваемым населением на демократических выборах. Превращение подданных в граждан, формирующих власть по собственному выбору, является началом трансформации традиционного общества в гражданское.
Столетняя пауза
В августе 1914 года великие европейские государства развязали войну, которой не было со времен наполеоновских войн. Чем заполнялась столетняя пауза? Главным содержанием спокойного столетия была борьба за территории между победителями Наполеона — Британской и Российской империями. Великобритания в этой борьбе лидировала. Во-первых, она господствовала на морях и захватывала территории даже в недоступных для конкурентов уголках планеты. Во-вторых, британцы были самой передовой нацией в политическом, экономическом и техническом отношениях. Великобритания создала империю, над которой не заходило солнце.
Российская империя, поглотив Польшу, прекратила двигаться в западном направлении и активизировалась по южному периметру своих границ. Там находились более отсталые, то есть более перспективные для завоевания страны. В 1853 году Николай I сделал решающую попытку разгромить и поглотить Османскую империю. Это обеспечивало ему выход к Средиземному морю, а при благоприятных обстоятельствах — даже завоевание африканских провинций султана. Тогда бы крупнейшая империя на суше протянулась на четыре континента — от Аляски до Алжира.
Встревоженные такой перспективой великие государства Европы отправились на помощь турецкому султану и разгромили Россию в Крымской войне. Только тогда в Санкт-Петербурге поняли: чтобы сохранить статус великого государства, нужны реформы. Новый император Александр ІІ отменил крепостное право и все-таки положил начало этим реформам. Россия проявляла с тех пор достойную удивления динамику в экономическом развитии. Но нерешительность в политических преобразованиях привела к поражению в войне с Японией в 1904—1905 гг. и к революции в 1905—1907 гг. Впрочем, Российская империя перед 1914 годом оставалась страной с чрезвычайно сильным потенциалом агрессии.
Тем временем в Европе сформировалось еще одно государство с высоким империалистическим потенциалом — Германия. Второй рейх возник в результате победной для Пруссии войны с Францией 1870—1871 гг., превратился под золотым дождем многомиллиардной французской контрибуции в мощнейшую в экономическом и техническом отношениях страну континента и начал готовиться к войне за территориальные приобретения в Европе и во всем мире.
Канцлер Германии Отто фон Бисмарк заключил в 1879 году союз с Австро-Венгрией. В 1882 году возник Тройственный союз Германии, Австрии и Италии. Так центральные государства Европы защищали себя от возможной агрессии со стороны жаждущей реванша Франции и России.
Франция с наполеоновских времен враждебно относилась к полицейско-самодержавной империи на Востоке. Но ее непосредственным соседом была враждебная Германия. Поэтому взоры французов были обращены к России. Самый динамичный в мире рост российской экономики в 90-х гг. обеспечил в первую очередь французский капитал. В 1893 году был заключен франко-российский союз. В 1903 году заключением «Сердечного согласия» Франция уладила свои колониальные разногласия с Великобританией. «Согласие» на французском языке звучит как «антант». Так возникло понятие «антанта», которому предстояла долгая жизнь. Двухстороннее франко-английское соглашение стало трехсторонним в 1907 году, когда Великобритания и Россия договорились о размежевании своих интересов в Персии. Тройственному союзу отныне противостояло Тройственное согласие.
Конфигурация союзников и противников формировалась 35 лет. За это время Италия успела изменить векторы своих интересов и в августе 1914 года осталась нейтральной, а в мае 1915 года вступила в войну на стороне государств Тройственного согласия. Воюющим блокам пришлось менять свои названия. Тройственный союз начали именовать Центральными государствами, а Тройственное согласие стало Антантой.
Стремясь защитить себя от поглощения Россией, Османская империя в октябре 1914 года втянулась в войну на стороне Германии. В октябре 1915 года к австро-немецкому блоку присоединилась Болгария. С тех пор этот блок получил еще одно название — Четвертной союз.
Три среза причинно-следственных связей
28 июня 1914 года наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд и его жена Софья погибли в столице аннексированной австрийцами Боснии — Сараеве. Убийцей был 20-летний студент, член сербской националистической организации Гаврило Принцип.
Это событие вызвало шквал других, более серьезных. Назревавшая в течение 35 лет война стала реальностью за месяц. 28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии. 29 июля Россия в ответ начала общую мобилизацию. 1 августа Германия объявила войну России, а 3 августа союзнице России — Франции. 4 августа, когда кайзеровские войска, обходя укрепления на немецко-французской границе, вторглись на своем пути к Парижу в нейтральную Бельгию, Великобритания объявила войну Германии.
Цепь событий, приведшая к мировой войне, началась с выстрела сербского террориста. Разразилась бы эта война, если бы Франц Фердинанд не поехал в Сараево или у Гаврила Принципа не нашлось патронов? Сослагательное наклонение не является оружием историка. Но всем понятно, что для давно назревавшей войны всегда бы нашелся повод.
Обратимся теперь к другому, более глубокому срезу причин войны — действиям политических лидеров, обладавших полномочиями решать, что нужно делать их государствам. У этих лидеров была различная мера ответственности, зависевшая от масштаба возглавляемой ими страны. Австрийцы своим решением развязывали локальную войну, немцы — континентальную, англичане — мировую. Если бы на месте тогдашних лидеров оказались другие люди, удалось бы сохранить мир?
Популярный английский историк Норман Дейвис в нашумевшем труде «История. Европа» справедливо замечал, что начало войны 1914 года побуждает к раздумьям об исторической причинности более, нежели любое другое событие новейшей истории. Но сам он не верил в «глубинные причины» и считал, что войны могло и не быть при наличии других людей в руководстве государствами.
Есть ли у проблемы причинности еще один, более глубокий срез, обусловленный объективными обстоятельствами? Все ли зависит от решений конкретных исторических лиц, вследствие которых история поворачивается в ту или иную сторону?
Этот вопрос необязательно нужно рассматривать на материале далекой от нас Первой мировой войны. Возьмем другой, более близкий сюжет: распад СССР. Сохранилась бы эта страна, если бы не решение руководства России, Украины и Беларуси считать ее несуществующей? Сколько проклятий упало на головы так называемых беловежских зубров со стороны тех, кто хотел жить в единой стране! Но ведь эти зубры исполняли под Минском скромную роль регистраторов загса, фиксирующих смерть. Своим решением они зафиксировали смерть Советского Союза и договорились об образовании принципиально иного союза — Содружества Независимых Государств (СНГ). Это очевидно для каждого вдумчивого человека, на глазах у которого продолжалась растянутая на годы агония сверхдержавы.
Итак, глубинные причины исторических событий все-таки существуют. Великая война должна была разразиться, хотя не обязательно по сценарию, которому положили начало выстрелы сербского террориста. Месяцем или годом позже реально существующие разногласия между великими государствами должны были найти выход в войне, если за столом переговоров политическим лидерам не удавалось найти общий язык. Остановимся на этом подробнее.
Цивилизационный кризис
До сих пор немногие историки воспринимают Великую войну как цивилизационный кризис. Чтобы выйти на подобное понимание исторической причинности, нужно проанализировать ее события под углом зрения отношений между обществом и государством.
Без государственного строя цивилизация не существует. Однако отношения между структурами государства и не контролировавшим их населением не могли быть безоблачными. Властные структуры традиционного общества тяготели к укреплению собственных позиций, используя для этого весь потенциал, который могли мобилизовать в стране. Отрицательное влияние этих мобилизационных усилий на людей считалось второстепенным делом, важен был результат.
Возможности государства всегда ограничиваются объективно существующим уровнем продуктивных сил. Однако со второй половины ХІХ века в передовых странах произошел качественный скачок в экономическом развитии. Он обусловливался распространением товарно-денежных отношений и рыночного механизма хозяйствования на все сферы экономической жизни. Общество вступало в индустриальную фазу, характеризовавшуюся появлением высокоразвитого машинного производства.
Государственные институты, природа которых не претерпела качественных изменений, впервые получили возможность мобилизовать колоссальные ресурсы. Понятно, что новые возможности были как можно полнее использованы в первую очередь для реализации главнейшей функции государства — силовой. Обладавшие властью не замедлили пустить ее в ход, чтобы силой решить всегда существующие межгосударственные разногласия.
В 1914—1918 гг. качественный прыжок в развитии продуктивных сил особенно убедительно материализовался на поле боя. Война утратила характер локальных кампаний, решавшихся отдельными битвами, когда встречались между собой враждующие армии. Она стала позиционной: фронт обозначился на местности сплошной линией окопов. В частности на западных рубежах Российской империи окопы протянулись от Балтийского до Черного моря. Миллионы солдат в этих окопах нужно было обмундировать, вооружить, научить владеть оружием, накормить. Нужно было постоянно воссоздавать армии, которые уничтожали друг друга в ходе долгосрочных военных действий. В результате народное хозяйство враждующих стран претерпело глубокую милитаризацию. Война перестала быть делом профессионалов и вторглась в каждый дом.
Теперь подытожим. Техническая и экономическая составляющие исторического процесса в начале ХХ века намного опередили в своем развитии его политическую составляющую. Родилось индустриальное общество, которое в своем политическом измерении (олицетворяемом прежде всего государственными институтами) еще оставалось традиционным. Неконтролируемые населением государственные институты ввергли свои страны в омут невиданной войны с колоссальными человеческими и материальными жертвами. Неудивительно, что государства вышли из Великой войны в измененном виде. Путем реформ или революций традиционное общество начало превращаться в гражданское. Но в некоторых случаях процесс преобразования остановился на начальной стадии, и вместо гражданского общества начала формироваться его тоталитарная мутация. Великая война положила начало таким мощным общественным мутациям, как коммунизм, фашизм и национал-социализм.
Возможна ли Третья мировая война?
Исторический анализ уроков Великой войны может пригодиться в поисках ответа на волнующий всех вопрос: возможна ли новая мировая война? В конце концов, уже названия этих войн наталкивают на такой вопрос: если имела место первая война, за ней вторая, так почему бы не быть и третьей?
Как мы видели, исторической причиной Первой мировой войны была неспособность ведущих стран евроатлантической цивилизации на этапе господства в них унаследованных от прошлого политических режимов надлежащим образом контролировать использование порожденных экономическим прогрессом колоссальных продуктивных сил. Исторические причины Второй мировой войны требуют отдельного анализа. В этой статье можно лишь назвать их, полагаясь на то, что названное не требует развернутой аргументации.
Во-первых, нужно напомнить об общеизвестном конструктивном несовершенстве межвоенного строя, то есть версальско-вашингтонской системы мирных договоров.
Во-вторых, на международную ситуацию повлияла неравномерность в развитии основных составляющих исторического процесса — на этот раз не в политической, а в экономической сфере. Я имею в виду совершенно не похожую на рутинные экономические кризисы Великую депрессию 1929—1933 гг. Возможно, надо вести речь о все том же цивилизационном кризисе, проявившемся в виде Великой войны. Ведь четверть столетия в жизни цивилизации — это один миг.
Великая депрессия уничтожила слабые ростки демократии в веймарской Германии и сделала возможным приход к власти агрессивного национал-социалистического режима — политической силы, рожденной сразу после Великой войны в ситуации общенационального унижения под лозунгами реванша. Накануне 1939 года в Европе сформировались три силовых центра. Два из них — гитлеровский Третий рейх и сталинский Советский Союз усиленно готовились к грядущим битвам. Демократические государства Запада, как и в Первой мировой войне, отставали от них. Зажигательной свечой к войне стал сговор тоталитарных государств, воплощенный в пакте Риббентропа — Молотова. Летом 1941 года, когда А.Гитлер стал хозяином в континентальной Европе, он настолько самоуверенно рассчитал свои перспективы, что вторжением в Советский Союз просто-таки затолкнул Сталина в круг демократических государств Запада.
Итак, инициаторами обеих мировых войн были режимы, не зависящие от собственного общества. Чтобы ответить на вопрос, заданный в этом подразделе, остается проанализировать исторический опыт холодной войны.
Послевоенная Европа стала ареной противостояния Организации Североатлантического договора (НАТО) и Организации Варшавского договора (ОВД). НАТО опиралась прежде всего на военно-экономический потенциал США. ОВД представляла собой расширенную после 1945 года на всю Центрально-Восточную Европу тоталитарную советскую империю. Обе сверхдержавы не начали новую мировую войну только потому, что обладали ракетно-ядерным оружием, способным уничтожить каждую из них в считанные часы независимо от того, кто ударит первым. В истории человечества возникла ситуация, когда развязать войну стало невозможно из-за чисто технических причин. Кажется, что эти технические причины мешают ответить на вопрос, какие страны могут быть и какие не могут быть инициаторами мировой войны. Однако четыре десятилетия холодной войны содержат в себе события, способные пролить свет на эту проблему.
Послевоенная история СССР наполнена грандиозной борьбой за мир. Сталинское правительство как перед 1941-м, так и после 1945 года уверяло всех, что империалисты обязательно нападут, но СССР никогда не нападет первым, а подождет, когда нападут на него, чтобы потом разгромить противника на его собственной территории.
Тезис о неизбежности ядерной войны в послевоенные годы не подвергался сомнению. Хорошо помню, как на уроке по «военке» в десятом классе (это был 1954 год) нам объясняли, почему во вновь возведенных районах нет сплошной застройки: дома сооружались на расстоянии 30—40 метров друг от друга, чтобы уменьшить потери населения после взрыва атомной бомбы. Каждый раз, когда я попадал в такой район, с неприятным чувством вспоминал урок «военки». Так продолжалось до февраля 1956 года, когда состоялся ХХ съезд КПСС.
Выступая на съезде с отчетным докладом, Н.Хрущев говорил: «Миллионы людей во всем мире спрашивают: неизбежна ли новая война, неужели человечеству, пережившему две кровопролитные мировые войны, предстоит пережить еще и третью? Марксисты должны дать ответ на этот вопрос, приняв во внимание происшедшие за последние десятилетия всемирно-исторические изменения».
Не хочу тут приводить многочисленные высказывания предыдущих вождей КПСС о неизбежности войны, их много. Хватит того, что третий вождь КПСС на ХХ съезде государственной партии заявил: «Фатальной неизбежности войны нет. Теперь имеются мощные общественные и политические силы, которые располагают серьезными средствами для того, чтобы не допустить развязывания войны империалистами».
Что тут скажешь? Никита Сергеевич прекрасно ориентировался в ситуации, царившей в странах, называемых у нас капиталистическими. Наверное, термин «гражданское общество» был ему неизвестен, но он хорошо чувствовал, что могут и чего не могут сделать лидеры стран НАТО. Чувствовал и учитывал это в своей международной политике.
Снова придется процитировать Н.Хрущева, но не вождя, а пенсионера. Вспоминая созданный им Карибский кризис, он надиктовывал на магнитофон следующее: «Я пришел к выводу, что если мы все сделаем тайно и если американцы узнают про это, когда ракеты уже будут стоять на месте готовыми к бою, то перед тем, как принять решение ликвидировать их военными средствами, они должны будут призадуматься. Эти средства могут быть уничтожены, но не все. Достаточно четверти, даже одной десятой того, что там было поставлено, чтобы бросить на Нью-Йорк одну-две ядерные ракеты, и там мало что останется».
Давайте сопоставим! Там — мощные общественные и политические силы, там есть кому «призадуматься», поэтому развязать войну лидеры стран НАТО не решатся, даже если нагло выставить перед ними ядерные ракеты. Тут — «я пришел к выводу, что если мы все сделаем тайно...» Мы — это горстка людей на вершине власти. Можно почувствовать различие между гражданским и тоталитарным обществом в судьбоносном вопросе о войне и мире?
Полагаю, Джон Фицджеральд Кеннеди выдержал испытание Карибским кризисом. Убежден, что ему нужно было бы поставить памятник в Москве, несколько часов державшей планету на грани ядерной войны.
Итак, вопрос о вероятности третьей мировой войны после распада Советского Союза потерял актуальность. Сошел ли он окончательно с повестки дня? Следует надеяться, что подобная война теперь окажется невозможной не только по техническим, но и по политическим причинам. Во многих аспектах Россия — наследница Советского Союза. Но она не унаследовала тоталитарный режим и превратила унаследованную директивную экономику в рыночную. В этих условиях возрождение тоталитаризма в этой стране с ядерным статусом маловероятно, хоть и не исключено.
* * *
Историки часто называют ХХ век «коротким». Отходя от календарной хроники, они этот век начинают с 1914 года и заканчивают 1991-м. В этом есть свой глубинный смысл. ХХ век — трагичный и вместе с тем весьма оптимистичный: в нем родилось гражданское общество. Его рождение происходило в муках, но это, наверное, закон жизни.