Каждый представитель здорового демократического общества способен различить себя как «индивида» (с важной ролью религии для ответа на собственные богоискания) и «гражданина» (с полным отрицанием религиозного детерминизма и объяснением социальных явлений и процессов степенью разгневанности богов или злых сил). В конце концов, мультиидентичность — неотъемлемая составная каждого из нас. Не является шизофренией ощущение себя, в зависимости от контекста, в статусе пассажира, покупателя, отца, сына, внука, начальника, подчиненного, абонента, курильщика, пациента, студента. Скорее наоборот, измерение всего множества общественных контекстов одним ценностным «аршином» и будет признаком психического расстройства: религиозного фанатизма и фаталистического детерминизма.
Как ни странно, для украинского христианского менталитета, веками орошаемого смертельными дозами имперского самодержавия и коммунистической пропаганды, религия уже давно перестала быть только делом индивидуального спасения-усовершенствования, а превратилась в способ политического становления. Многие искренне верят в то, что Библия дает ответы на все вопросы социального развития. Мой хороший приятель, доктор права, недавно убеждал меня в том, что он нашел и расшифровал предостережения о чернобыльской катастрофе в Откровении Иоанна Богослова! Наше целостное сознание не способно отличать аллегоричность от буквальности, а индивидуальность — от публичной сферы. Библия для нас — и Книга Спасения, и хрустальный шар для предсказания будущего, евангелисты — одновременно и благовестники Христовых правд, и конспираторы-нострадамусы, которым заведомо все известно (нужно только найти код!).
Если бы кто-нибудь осмелился вынести на референдум вопрос о том, должен ли общепризнанный патриарх объединенной в будущем украинской православной церкви считаться духовным главой нации, — ответ народа был бы, несомненно, положительным. Потому что патриарх — не только «звучит гордо», но он наверняка лучше знает, «как и куда нам всем вступать: в ЕС, в ВТО или в НАТО»...
Вопрос свободы, который и этимологически, и сущностно является основным для либеральных концепций, изначально был основным в философских объяснениях мира, социума и Человека. В ХІХ веке всемирно признанный классик религиозного экзистенциализма киевлянин Николай Бердяев «переводит» в приемлемый для нашего культурного архетипа «христиан-сковородинцев» код давний тезис о позитивной и негативной свободе в контексте осмысления сущности феномена творчества Бога и Человека.
Негативная свобода — это акт отмены границ и рамок, а ее прямым синонимом является понятие «освобождение», «освобождение из» и «свобода от». В то время как свобода позитивная предусматривает наличие цели, осмысленности и «добавленной стоимости», что отождествляется с актом творчества — причем «творчества» не как искусства, а перманентного феномена каждого осмысленного человеческого действия, мысли, размышления, богообщения, то есть «свобода для».
Негативная свобода — недостаточное для индивида состояние; «освобождение от» — только промежуточный этап на пути к «освобождению для». Для достижения последнего, возможно, придется пройти горнило испытаний и положить на алтарь собственных духовных практик ряд достоинств. Религиозное совершенствование почти априори предусматривает покорение, страдание, смирение: склоненная голова и полное принятие неприятностей как данности на пути к «Свободе», «Блаженству», «Раю» и т.д. Естественно, позитивная свобода в ценностной шкале такой философии является высшим и более желаемым состоянием: состоянием, на которое органично «запрограммированы» душа и сердце каждого человека.
Но когда эта парадигма мышления экстраполируется на общественные отношения, когда государство становится церковью и наоборот, «рабы Божьи» вдруг становятся «рабами кесаревыми». Мировоззренческая ловушка, кроющаяся в таком выводе, заключается в том, что идеи, выгодные для Человека, необязательно (и даже «довольно редко») совпадают с рецептами общественного развития. То, что для внутреннего мира человека является признаком покорности, самоорганизации и акта творческого познания, на уровне общественных программ превращается в орудие для одурманивания народа, средневековое мракобесие и идеологическое обоснование авторитаризма.
Евангельская формула «Богу — Богово, кесарю — кесарево» и является тем «дешифровальным ключом», который помогает отделить мир индивидуальный от мира коллективного — «мир этот» (то есть организованное в государство общество) от «Царства Небесного» (того индивидуального мира, который «внутри нас»).
Противопоставление этих двух миров обычно объясняется как борьба с «греховным миром, в котором господствует дьявол», однако суть не в этом. Основа тезиса о «мече, принесенном Христом в этот мир», заключается в акцентировании на мировоззренческом рассечении, отделении духовных учений и рецептов самосовершенствования от общественных идеологий и представлений об управлении государством. Именно этим идеологическим недугом страдают все мировые религии, именно в нем находят свои идейные корни поджигатели ведьм и борцы с инакомыслием, средневековые инквизиторы и современные террористы-смертники.
Буквальное толкование религиозных учений и перенесение их индивидуальной сути на общественный контекст есть и будет вечным источником религиозного и политического фанатизма. Только светскость, умеренность и способность найти в собственной душе истинные фибры гуманизма и самоуважения — путь для ограничения тотемизации религиозных доктрин или их преобразования в оправдательные формулы для политических мошенников-прохиндеев.
Тезис о борьбе двух миров — мировоззренческий парадокс, поскольку идеи, целительные для индивида, губительны для общества, и наоборот. Христианская этика является исключительно индивидуальной, а социальные эксперименты и попытки ввести ее идеалы в общественный контекст всегда терпят фиаско. Религиозное миссионерство по отношению к человеку — священный акт обращения, религиозное миссионерство по отношению к гражданину — грубый акт зомбирования, источник авторитаризма и социального рабства.
Мировоззрение коммунизма — это апогей социализации христианства: «Царством Божьим» является «светлая цель», «раем» — «коммунизм», «Спасителем» — «дедушка Ильич», «пророками» — «Маркс и Энгельс», «мучениками» — «герои войны и революции», «Сатаной» — «Запад», «церковью» — «партия», «Отче Наш» — «Интернационал», «соборами» — «съезды», «Иудой» — «враги народа», «Великим Постом» — «Голодомор»... Все жили для «когда-то-в-будущем». Каждый согласен был страдать, только бы потом когда-то его дети вошли в рай-коммунизм. Никто при авторитаризме не думает о «сегодня». Каждый, кто думает о «сегодняшнем», автоматически становится врагом системы.
Отрадно, что «обобществленное» христианство, перенесение религиозных индивидуальных представлений на общественную организацию, не имеет ничего общего с визуально похожим явлением — социальной доктриной церкви, а также ее общественным служением. Ведь в последнем случае речь идет о привнесении гуманистических христианских начал милосердия в практику ежедневных поступков индивидов, тогда как «обобществление» христианства предусматривает толкование Евангелия в системе координат публичной самоорганизации граждан.
Когда церковь освящает танки — она действует как вспомогательный инструмент легитимизации внешней публичной агрессии. В этом случае танкист — не просто гражданин, выполняющий перед государством свой публичный долг. После освящения этот танкист становится также и человеком, на индивидуальном мировоззренческом уровне верящим в свою правоту и богоугодность дела: он ненавидит своих врагов, готов положить собственную жизнь и судьбы десятков своих близких на алтарь служения. Такое целостное сознание будет защищать провозглашенные идеалы отчаяннее, терпя ад войны, находя радость в космической истинности своей миссии.
Понять необходимость действенного отделения церкви от государства, а церковного сознания от публичного надо каждому из нас непосредственно, чтобы избегать наивных ошибок, возникающих при таких обычных для нас попытках объяснить весь трагизм и непредсказуемость общественной жизни «хитромудростью Божьих замыслов».