"Мы превращаемся в нацию скулящих рабов Страха - страха перед войной, страха перед бедностью, страха перед терроризмом, страха попасть под сокращение или быть уволенными из-за пикирующей экономики, страха быть выселенными за долги или внезапно стать заключенными в военном лагере в связи с расплывчатыми обвинениями в пособничестве террористам".
Хантер С. Томпсон
Общество, еще недавно высокомерно, со знанием дела обсуждавшее фильм "Хвост виляет собакой", сегодня само на грани потери равновесия, заходится в неугомонном кружении вокруг самого себя. Скулеж усиливается. В него вплетаются то радостные нотки, то панические, то снова радостные, как после Минска-2.0.
В итоге все находятся в состоянии тревожного ожидания. Аллертности, как сказали бы психологи. Ну, в общем-то, странно ощущать себя по-другому в воюющей стране. Хотя есть и демонстративно настаивающие на нервическом веселье, и эксгибиционистски демонстрирующие его. Но это как раз и есть маркер подсознательной повышенной тревожности. Когда названия цветов все чаще отождествляются с калибрами ствольной артиллерии, а погодные явления - с реактивной.
Мир больше никогда не будет прежним, если он вообще будет, этот мир.
Поведенческие различия этой общественной тревоги различаются, как статические и динамические. Замирание и прислушивание и/или суетливость и хлопотность, гомеостаз и гетеростаз. За последние недели жизнь большинства сограждан, по их собственным оценкам, раскололась надвое, отделяя то, что есть и что можется, от того, что хочется. А минские (не)договоренности только усилили и подчеркнули проверенный временем скептицизм: строгость любых законов компенсируется необязательностью их выполнения.
Замирание, как и суета - удел встревоженного большинства. Большинство - это статистическая величина, это преобладающее количество чего-либо. Настолько преобладающее, что уже не воспринимается как объективная реальность. Потому что деятельные люди (их меньшинство) жертвенно трудятся ради страны с удесятеренной силой. И время от времени своими сверхусилиями, как девятым валом, накрывают всю эту людскую тину, моллюсков и случайно глотнувших воздуха рыбешек, создавая впечатление огромности, что это не береговая линия столкновения стихий, а морская пучина, средоточие явления. Только их процентов десять, этих неистовых. Которые из-за их удесятеренных усилий воспринимаются как все сто.
Это вовсе не означает, что эти десять - лучше, а остальные заведомо хуже. Вовсе нет. Пассионарное меньшинство попросту не может себя вести иначе, им совесть не позволит, Бог, патриотизм, у кого как это называется, всяко по-разному, - но просто физически не могут. Это крайне рискованно. Но у них есть одно психологическое преимущество, позволяющее избегать томительного страха и тягучего ожидания невесть чего. Они в потоке событий, и неизвестность на них не давит, потому что они сопричастны бытию в каждый его конкретный момент.
Остальные - не хуже, повторюсь, но чувствуют себя значительно хуже. Можно было бы сказать - "сами виноваты". И такое бывает. Но есть же люди, которые не умеют плавать по самым разным причинам, и осуждают их за это лишь глупые учителя физкультуры, и то обычно те, которые в детстве сами плавать не умели.
У тех, кому тошно и плохо от тревожного ожидания, - не депрессия и не хандра. Пусть себе не льстят. У них чувство затаенного стыда за собственное неумение спастись, которое называется "синдромом выученной беспомощности".
В 1964 г. молодой американский психолог Мартин Селигман работал в Пенсильванском университете. Руководитель лаборатории проводил серию экспериментов над собаками по схеме классического условного рефлекса Павлова. Идея состояла в том, чтобы сформировать у собак условный рефлекс страха на звук высокого тона. Для этого их, вслед за громким звуком, подвергали несильным, но чувствительным ударам электрического тока. (Для особо чувствительных защитников прав животных еще раз напомню, что дело было в 60-х, когда еще и у черных с правами было не особо).
Предполагалось, что собаки будут реагировать на звук, как раньше на разряд - выскакивать из ящика и убегать, ведь никто их не привязывал.
Но животные, вопреки всем ожиданиям и предположениям, этого не делали. Вместо того, чтобы быстро смыться со всей собачьей прытью, они просто ложились на пол и скулили, не совершая никаких попыток избежать боли.
В ходе эксперимента собаки вначале не имели возможности избежать электрошока. Получив свободу, они, тем не менее, уже привыкли к его неизбежности. Собаки научились беспомощности. Дальнейшее усложнение экспериментов показало, что беспомощность вызывают не сами по себе неприятные события. А опыт неконтролируемости этих событий.
Живое существо (совершенно неважно, какое) становится беспомощным, если привыкает к мысли, что от него ничего не зависит, любая активность бессмысленна. "Ну что я могу с этим поделать?", "На все Божья воля", "Это вам легко так говорить", "Были бы вы на нашем месте" и т.д. Неприятности происходят сами по себе. Они - от Бога, от черта, от политиков. В любом случае на их возникновение, а тем более устранение, влиять никак нельзя.
В начале 70-х все это повторно проверили на людях. Молодой американский психолог Дональд Хирото доказал, что у людей существует точно такой же, ранее установленный на животных, механизм возникновения беспомощности. И что беспомощность легко переносится на все остальные жизненные ситуации. Возраст и пол здесь тоже ни при чем.
Профессор Стэндфордского университета Кэрол Двек доказала, что некоторые дети имеют четкую установку на то, что неудача в деятельности является результатом того, что у них нет возможности контролировать ситуацию и что-либо изменить.
Эллен Лангер и Джуди Роден работали с людьми преклонного возраста в частной лечебнице, имея возможность кое-что изменить в жизни пожилых людей. На двух разных этажах они дали старикам две почти одинаковые инструкции по максимальному использованию всех удобств данной лечебницы. Различались они лишь по степени, в которой старики могли что-либо изменить в окружающей их действительности.
Группа с правом выбора оказалась намного активнее и счастливее. В этой группе умерло (по возрастным причинам) меньше людей, чем в другой. Возможность выбора и контроля ситуации могут спасать жизнь, тогда как беспомощность убивает.
Как только военные действия стихают, в украинском обществе разгораются взаимные обвинения. Если вычесть из этого массива модерируемые информационные диверсии, то общая стилистика и уровень содержательности обвинений выглядят весьма глупо. Ругаются люди одинаковых или схожих политических взглядов; претензии предъявляются не по адресу, без знания предмета спора; бранятся примитивно, без намека на чувство юмора или возможность оказаться неправым. Причины же вообще на уровне гоголевской классики: "Вы, Иван Никифорович, разносились так со своим ружьем, как дурень с писаною торбою". На это сосед, умеющий "отбрить" лучше всякой бритвы, отвечает: "А вы, Иван Иванович, настоящий гусак".
Это потому, что за кадром остается внеконтекстная интонация массового скулежа по нереализованным ожиданиям. Ожидания эти - квазирелигиозны, имя им - "хилиазм", вера широких масс в земную справедливость и устранение социального зла. Этому периоду конца времен должны непременно предшествовать знамения, войны и жертвы. Это ожидание скорой компенсации за несправедливость в этой жизни. Чем большими ощущаются жертвы, тем острее ожидание скорой компенсации.
А она все никак не наступает.
То есть то, что наступает, все изменения, о которых год назад и помыслить нельзя было, компенсациями для страдающих душ никоим образом не являются. Учету рассудочному эти изменения не подлежат, а разговор о них или простое напоминание о позитиве вызывают раздражение и уже вышеупомянутую взаимную ругань. Ибо ожидание такого рода самоценно. Оно помогает преодолеть стыд выученной беспомощности. Поднимает тревожно ожидающего с уровня бедного терпилы до значимого стратега, чутко внимающего тайным знакам судьбы и открывающего другим приближение какого-нибудь очередного Халявного Мессии. Который даст всем все сразу, и непременно на халяву.
Выученная беспомощность - явление, так же не связанное ни с местом проживания, ни с образовательным цензом. Последнее лишь обеспечивает территориальный колорит и словарный запас внутренних и публичных оправданий собственному поведению.
Все эти детские прятанья под кроватью во время пожара или в темный чулан собственного невежества - изрядно фрейдистские, потому что подразумевают наказание или поощрение нас, подкидышей, от приемных евроатлантических родителей. Полная невозможность масс почувствовать себя равными сильным основывается на их физической немощи, и это было бы полбеды, дело наживное. Но духовное равенство или даже превосходство присутствует лишь у тех примерно десяти процентов, которые, как берсерки, бросаются в бой, даже не задумываясь о собственной значимости - и поэтому побеждают.
В живой природе не существует никакого равенства даже в рамках одного вида. Есть похожесть, есть тождественность, есть мимикрия. Но только не одинаковость. "Ожидание признания" - это для Украины худшая из философем, которую только можно сейчас себе представить. Гнусность, симметричная этой, но с той стороны европейской политической границы, - "выражение глубокой обеспокоенности".
Даже ожидание того, что "все рассосется", как-то по контексту предполагает, что кто-то все-таки это возьмет да и рассосет.
Ожидание - это худшее из состояний. Не потому, что оно исключает физическое действие, а потому, что предполагает потерю равновесия. Внутреннее ожидание - это качание на перилах моста, все оправдывающее приближение точки невозврата. Ибо когда вы летите с моста, оказывается, что решение есть у всех ваших проблем, кроме одной - вы уже летите с моста.
Генерал де Голль сказал, что у великих людей в темные времена нет лучших друзей, чем они сами.
Как там говорилось в известном стихотворении: "Вы - огромные. Мы - великие!"? Давайте соответствовать.
Ожидание - это удел павших, перед ними - вечность.
А наше время принадлежит нам. Не ждите, действуйте.