I. Мальчики
Максим
В пять лет мир полон загадок. Максима интересует все: почему солнце появляется всегда с одной стороны, почему летом так манит к себе река и не хочется вылезать из воды, а зимой хочется играть в снежки и валяться в снегу…
Иногда отец берет Максима с собой в поле и позволяет ему управлять конем по кличке Поп, запряженным в повозку. Но больше всего Максим любит пешие прогулки с отцом, когда они бредут вдвоем по лугу и отец рассказывает что-нибудь о родном селе, о людях, живущих в нем. Максим знает, что Романовка — целая страна, в которой живется в общем-то неплохо. По крайней мере, лучше, чем у соседей-помещиков. Это его, Максима, отец открыл в Романовке школу для крестьян. И Фадей Розеславович Рыльский, отец Максима, преподает в этой школе, учит детей и взрослых чтению и письму.
Максим тоже умеет читать. Совсем недавно он по совету отца прочел книгу Даниэля Дефо «Робинзон Крузо» на украинском языке. Сначала Максим играл «в Робинзона» и решил, что когда вырастет, тоже будет жить на острове. Но потом передумал. Лучше построить большой дом для всех, кому плохо живется. Ведь он-то знает, что бедных людей много, а помочь им некому. Так говорят мама, отец и старшие браться. Они часто говорят об Украине, о народе, спорят о чем-то еще непонятном Максиму.
Теплый июльский вечер. Вся семья Рыльских в сборе. Максим внимательно слушает, о чем говорят взрослые, влюбленными глазами смотрит на старших братьев, Ивана и Богдана. Ясь (так называют Ивана домашние) уже студент юридического факультета, а Богдан — гимназист. Но вот разговоры закончены, и звонким голосом Богдан запевает «Тихо, тихо Дунай воду несе», «Туман яром», «За Сибіром сонце сходить» или «Ой ти зіронько та вечірняя», а то и любимую песню отца про «Максима козака Залізняка».
Максим поет вместе со всеми и не знает пока, что очень скоро счастливое и беззаботное детство его оборвется: в семь лет он потеряет отца. У могилы Фадея Рыльского его младший сын сквозь слезы скажет: «Хочу быть таким, как мой отец»… Заботу о Максиме возьмут на себя старшие братья и друзья семьи: Владимир Антонович, Микола Лысенко, доктор Юркевич. Но боль утраты останется навсегда. Позже, в 20-е годы, в сонете «Взабрід», вспоминая свои прогулки с отцом, поэт напишет:
«Я ще не знав тоді,
що над його чолом
Неначе шуляк, смерть
поблискує крилом
І кігті випуска, рокуючи
на муку…
Чому ж, чому не став
я на безумний бій?
Чом не міцніше я в своїй
руці малій
Держав його стару,
гарячу й мудру руку?»
Не знает Максим и того, что семь лет общения с отцом, дружба со старшими братьями, материнская любовь и благотворное влияние отцовских друзей со временем принесут свои плоды. И уже его, Максима, сыновья смогут сказать о нем так, как он когда-то сказал о своем отце: «Гордостью наполняется сердце при мысли, что я сын того Фадея…»
Отступление первое, оптимистическое
Из старшего поколения Рыльских жива (и дай ей Бог здоровья) дочь старшего брата, Ивана, Любовь Ивановна Рыльская. Случилось так, что в 90-е годы автору этих строк вместе с четырехлетним сыном пришлось жить на квартире. Соседями нашими по этажу (двери квартир были рядом) оказалась супружеская пара: Любовь Ивановна и Петр Филиппович, люди немолодые уже, но не утратившие интереса к жизни и к окружающим. И вот однажды соседи пригласили нас в гости. До этого я ни разу не заходила к ним в комнату, хотя и приглашали, да все некогда было. И вот мы с Ильей (сыном) входим и видим на стене огромный портрет Максима Рыльского. «Вы тоже любите Рыльского?» — спрашиваю у Любови Ивановны. Она смеется: «Я же его племянница!» Потом выясняется, что Петр Филиппович Остапенко, ее муж, — известный скульптор, среди работ которого много посвященных Максиму Фадеевичу (в т.ч. и памятник на Байковом кладбище).
Я не зря вспомнила этот эпизод: хорошее мнение об этих людях подкрепилось знанием того, что они имеют непосредственное отношение к Максиму Фадеевичу. Зная одну только Любовь Ивановну, ее доброжелательность, чуткость, готовность помочь ближнему, можно говорить о какой-то общей черте всего рода Рыльских, передающейся как бы по наследству от родителей к детям. От Фадея Розеславовича и Мелании Федоровны — Ивану, Богдану, Максиму. Они же сумели вырастить своих детей порядочными и интеллигентными людьми. «І хай у час останній свій про сина Спокійно я подумаю: людина!» — писал Максим Фадеевич о сыне Богдане. Не разочаровали бы Максима Рыльского и его внуки: Максим, Тарас, Андрей и правнуки… Жизнь продолжается. И это прекрасно.
Саша
У семилетнего Саши Дейча есть тайна. Недавно он побывал в Одессе и впервые в жизни попал в театр. Гордость города, Одесский оперный давал тогда два представления: «Паяцы» и «Сельская честь». Саша был в восторге. Больше всего поразило его то, что ночь на сцене была не такой, как лунные ночи Киева, не голубой, а зеленой, необычной и завораживающей.
Дома Саша отыскал среди прочих вещей старый шестигранный фонарик, стекла в котором были разноцветными, и выломал из него зеленое стекло. Время от времени он глядел через это стекло, и из обычной жизни переносился в мир воображаемый, вспоминая одесский театр, где все было будто бы настоящим, а вместе с тем не таким, как в жизни. Саша хранит свою тайну о волшебном зеленом стекле. Не рассказывает о ней даже родителям. Нет, он вовсе не боится, что над ним посмеются. Просто знает, что тайну нельзя доверять никому, иначе она перестанет быть ею. У волшебного стеклышка есть еще одно достоинство: через него можно смотреть на улицу зимой. И тогда все черно-белое, холодное и унылое превращается в зеленый сад. И Саша вспоминает тот сквер в самом сердце Киева, где проходит его детство.
Многими своими секретами Саша делится с мамой. Мама так много знает и умеет! Она всегда внимательно выслушает и в случае необходимости даст совет. Получившая блестящее образование в Швейцарии, знающая в совершенстве основные европейские языки, увлекающаяся музыкой, живописью, театром, поэзией, Екатерина Яковлевна всегда с полуслова понимает своего фантазера и мечтателя сына. И Саша рассказывает ей историю о египетской мумии… Оказывается, друг семьи, директор Киевского археологического музея Н.Беляшевский и не догадывается, что происходит в его владениях по ночам. Лунный свет, проникающий в окна, пробуждает всех ото сна. Знаменитая египетская мумия оживает и рассказывает о себе скифским черепкам и вазам. Оживают и каменные львы у входа в музей... Рассказывая, Саша внимательно следит за реакцией Екатерины Яковлевны: а вдруг она скажет, что все это глупые вздорные выдумки? Но мама и не думает смеяться, напротив, она соглашается с Сашей. И еще она говорит, что Саша, наверное, будет писателем, когда вырастет. Почему писателем, недоумевает Саша? Ведь сейчас он так увлекся историей Востока, что хочет заниматься этим и в будущем. Интересно, что сказал бы папа, узнай он о Сашиных фантазиях?
Саша гордится своим отцом. Его папа основал в Киеве известную во всем мире водолечебницу. В доме Иосифа Яковлевича Дейча, доктора медицины, собираются самые образованные и интересные люди. Саше известно и о том, что отец с мамой приобрели помещение на Михайловской улице, рядом с водолечебницей, для бедных больных, которые не могут платить за лечение. И отец помогает им, лечит их бесплатно. Папа, наверное, хотел бы, чтобы и Саша, когда вырастет, продолжил его дело и стал медиком. А сын увлечен литературой, историей, театром. И надо сказать, не без влияния родителей…
Саше десять лет. Вчера он услышал от родителей новость. К ним в гости придут известные украинские актеры: Микола Садовский и Мария Заньковецкая. О том, как тяжело приходится гонимому властями украинскому театру, Саша слышал раньше из разговоров взрослых. И вот долгожданные гости пришли. Одеты очень скромно, а в общении оказались необычайно простыми и милыми людьми. После обеда Микола Карпович прочитал балладу Шевченко «У тієї Катерини», и Саша живо представил себе все, о чем говорилось в балладе. Голос у Садовского был красивый, слегка глуховатый, проникающий в самое сердце. А уже уходя, Садовский подозвал к себе Сашу, погладил по голове и пригласил на спектакль…
Любовь к театру вообще и к украинскому в частности Александр Дейч пронесет через всю жизнь. Как любовь и интерес к мировой культуре. И далеко не последнее место в его сердце занимала культура украинская. Да иначе и быть не могло. В водолечебнице, основанной Иосифом Яковлевичем Дейчем, проходили курс лечения М.Заньковецкая, М.Садовский, Леся Украинка. Они же, а также семьи Старицких, Лысенко и многих других были и гостями в доме Дейчей, когда устраивались поэтические вечера. В этом доме читал свои первые стихи и 13-летний Максим Рыльский…
Отступление второе, лирическое
Теплый солнечный день. 27 августа 2001 года. В гости к сотрудникам музея Максима Рыльского пришли вдова Александра Дейча, Евгения Кузьминична Дейч, и директор центра Леся Курбаса Нелли Корниенко. Завязалась живая, непринужденная беседа. Нелли Корниенко дарит музею свою книгу о Лесе Курбасе и рассказывает о нем много интересного. Директор музея Нила Андреевна Пидпала недавно вернулась из Москвы и делится впечатлениями. Поездка ее была связана с тем, что Евгения Кузьминична решила подарить музею прекрасную библиотеку, так называемую «украинику» А.Дейча, которую она пополняла и после его смерти. Библиотека насчитывает около двух тысяч томов. Дореволюционные издания, книги 20-х, 30-х годов, огромная шевченкиниана…
Я смотрю на Евгению Кузьминичну. Время не изменило ее. Все те же доброжелательность и готовность посоветовать, прийти на помощь, о которых часто упоминают авторы многочисленных работ о ее муже. Ведь в свое время Дейчики (так ласково и любя называли их между собой друзья) помогли и Нелли Корниенко (она была аспиранткой у Александра Иосифовича), и Лесю Танюку, и Ивану Драчу, и Павлу Мовчану, и Леониду Череватенко, и многим другим, кого (сейчас в это трудно поверить) не понимали и не принимали тогда в Украине. Я думаю о том, как тяжело было Евгении Кузьминичне, когда Александр Иосифович потерял зрение. Она стала его глазами, его окном в мир. Глядя на эту женщину, которой выпало нелегкое бремя вдовства, я понимаю, что она не только была, но и осталась самым преданным другом своего мужа.
Где бы ни был Александр Иосифович: в Москве или Риге, Чехии или Франции, о ком бы он ни писал: о Гейне или об Алишере Навои, о Бернарде Шоу или о Беранже, о Гельдерлине или о Клейсте, о Тальма или о Кузнецове, он всегда помнил о родной Украине. Библиография украиники Дейча, приводимая во многих статьях о нем, поражает воображение. Так, в своих воспоминаниях об Александре Иосифовиче Лесь Танюк пишет, что произведения Леси Украинки вышли при участии Дейча 18 раз, а произведения Тараса Шевченко — 21 раз! Но ведь были еще и работы об Иване Франко, Панасе Мирном, Иване Котляревском, Михаиле Коцюбинском, о деятелях украинской сцены. Были книги: «Ломикамень» (повесть о Лесе Украинке) и написанная совместно с М.Рыльским книга о жизни Т.Шевченко, переводы… Александр Дейч всегда оставался верен Украине. Евгения Кузьминична верна ему, его интересам и увлечениям, памяти о нем.
II. Гимназисты
Максим
«Що я бажаю,
Мене питають…»
Максим сосредоточенно грызет карандаш, обдумывая следующую строку. Писать стихи он начал рано. В семь лет, увидев однажды немощного старика-нищего, которому никто не подал милостыню, написал стих «Прошак»:
«Ішов прошак обідраний
Од всіх людей обіжений…»
А через несколько лет жарким летним днем Ясь привез девятилетнего Максима в гости, в семью доктора Осипа Юркевича, близкого друга отца. Сверстников его в гостях у Юркевичей не было. Максим был знаком только с Верой Шнилевич, которая дружила с его братьями. Он очень смущался в присутствии старших девочек, не знал, как себя вести, краснел. Наконец поборов свою робость, обратился к Вере с просьбой дать ему лист бумаги и карандаш. Просьба была удовлетворена. Девочки побежали играть, а Максим сел в уголке и стал что-то писать. Через некоторое время он подошел к Вере и ничего не говоря протянул ей листок. «Чого бог карає тих бідних людей?» — прочла она и удивленно посмотрела на Максима. Затем дочитала стихотворение и попросила отдать его ей. Максим согласился. Он и сам не знал, почему его первые стихи получались такими грустными, полными сочувствия к бедным и обездоленным…
Дописав последнее слово, Максим еще раз прочел написанное. Стихотворение называлось «Моє бажання»:
«Що я бажаю,
Мене питають.
На те питання одповідаю:
Народ без крові
Щастя добуде
Й царство любові
На землі буде!
Скинуть кайдани,
Скинуть неволю,
Й народи глянуть
У вічі долі».
Незамысловатые эти строки были выстраданы. Несмотря на юный возраст их автора (Максиму только исполнилось тринадцать), стихи подтверждали его мысль о том, что каких-либо преобразований в стране нужно добиваться только мирным путем, без насилия и кровопролития.
Но почему он вообще задумывался над подобными проблемами? Максим знал почему. Времена были такими: бурными, беспокойными, предгрозовыми. В 1905-м волна агитации докатилась даже до Романовки.
Максим улыбнулся, вспомнив, как однажды, набравшись храбрости, они с другом Ясем Ольшевским прошли мимо волостного правления, напевая «Марсельезу». Конечно, никто не обратил на мальчишек внимания. Но как же они сами гордились своим поступком! Позже события повернулись так, что было уже не до веселья и шуток. Революция была задушена. В 1905-м был арестован и доставлен в Лукьяновскую тюрьму опекун Максима, доктор Юркевич…
Вот так и получилось, что стихотворение «Моє бажання» вобрало в себя размышления и переживания последних лет. Но писать Максиму хочется и о другом: о весне, любви, надежде. О том, как прекрасен мир. И он знает, что эти стихи еще впереди.
А сейчас — он гимназист третьего класса (его приняли сразу в третий) Киевской частной гимназии Владимира Павловича Науменко…
Учась в гимназии, Максим живет в семье друга своего отца, композитора Миколы Лысенко. И Микола Витальевич учит Максима игре на фортепиано, знакомит с творчеством многих известных композиторов. Увлечение музыкой останется на всю жизнь. Но увлечение поэзией все же превалирует. Уже тогда, в гимназии, Максим на всю жизнь полюбил творчество Шевченко, Пушкина и Мицкевича, «трьох найдорожчих своїх вчителів», о которых позднее напишет и произведения которых будет переводить на русский и украинский.
Саша
1905 год. Саше двенадцать лет. У него есть любимый пятилетний братишка Яша. Саша много времени проводит с любознательным, не по возрасту развитым братом, пытаясь ответить на все вопросы, волнующие малыша. Хотя, конечно, есть вещи, которых и сам Саша еще не понимает. Недавно он узнал, что железнодорожники забастовали, и слово «забастовка» становится для него чем-то очень значительным и героическим…
Это был по-летнему жаркий октябрьский день. Отец пришел домой возбужденный, в приподнятом настроении и предложил Саше и маме пойти вместе с ним. И вот они втроем идут вверх по крутой Михайловской улице. Саша видит толпы людей с красными знаменами, все поют революционные песни. У отца на лацкане пальто шелковая красная розетка, у матери на жакете — красная ленточка. Саша же под герб гимназической фуражки подложил кусочек кумачовой материи. Он запоминает слова отца, обращенные к маме: «Конституция — это еще не все. Надо добиваться свержения…» Однако вскоре стало ясно, что радоваться нечему: начались аресты и погромы.
Учиться Сашу отдали во II Киевскую гимназию, казенный дух которой претит способному, жаждущему знаний мальчику. Учится он хорошо, легко усваивая латынь, греческий и другие науки. Но литература! Курс истории русской литературы заканчивается изучением творчества Гоголя и Тургенева. За пределами учебника остались Некрасов, Добролюбов, Белинский, Чернышевский и даже Достоевский и Лев Толстой. Но Саше повезло. В самом центре Киева, на углу Крещатика и Фундуклеевской, в доме номер 42, находился книжный склад А.Соколовского. Стоило войти в доверие продавщиц, и тогда разрешалось порыться среди спрятанных от чужого глаза книг и обнаружить сокровища, укрытые от полицейского ока. Именно здесь Саша знакомится с творчеством многих не упомянутых в учебниках писателей, а также читает труды Карла Маркса, Поля Лафарга, Августа Бебеля…
Из преподавателей гимназии наиболее интересным оказался учитель словесности Савва Филиппович Шевченко. Именно он дал Саше полный текст «Кобзаря», тогда запрещенный. И Саша переписал в тетрадь «Заповіт». Позже, уже будучи студентом Киевского университета, Александр Дейч побывает в Каневе, на могиле Кобзаря. Взяв у сторожа книгу записей, он впишет туда полный текст «Заповіта». И после последних, запрещенных тогда цензурой строк допишет: «Amen», то есть «Да сбудется!»…
Однажды, просматривая приложение к газете «Киевская мысль», Саша увидел стихотворение, начинавшееся словами:
«Я слышу карканье
ворон,
Смущенных холодом
и тьмой…»
Внизу стояла подпись «Ольга Френкель». Что-то было не так, что-то беспокоило юного любителя литературы. «Ну, конечно же, — вспомнил Саша, — это стихотворение Максима Горького!» Как же так? Неужели писатель избрал себе другой псевдоним и подписался женским именем? Сразу же после занятий в гимназии, взяв с собой для храбрости одноклассника, Саша отправился в редакцию «Киевской мысли».
Поначалу швейцар и слушать не хотел двух взволнованных и смущенных гимназистов. Но они не уходили и требовали, чтобы их отвели к редактору. Наконец к ним вышел секретарь редакции, которому Саша показал томик Горького со стихотворением и страницу из газеты. Секретарь внимательно сверил тексты… и срочно ретировался. Мальчики не уходили, ожидая, чем все это закончится. И вот появился сам редактор газеты Иона Кугель. Обратившись к Саше, он спросил: «Ты сам нашел, или папа показал?» «Сам», — ответил Саша. «Молодец, вырастешь, будешь у нас сотрудничать». Эти слова оказались пророческими. Саше Дейчу вскоре предстояло стать известным литературоведом и писателем. Но пока он об этом не знал…
Отступление третье, фактическое
Точно неизвестно, когда и как они познакомились. Возможно, встретились в доме Михаила Алексеева (будущего академика), гимназического друга Максима Рыльского. А, может быть, Владимир Павлович Науменко, директор гимназии, в которой учился Максим, ученый, редактор «Киевской старины», частый гость в доме Дейчей и Рыльских, познакомил их. Главное, что знакомство это состоялось. О чем они говорили, как вели себя во время первой в их жизни встречи? Вероятно, поначалу присматривались друг к другу. И уже тогда почувствовали общность взглядов и интересов. В Археологическом музее Максим со знанием дела рассуждал о судьбе скифских черепков из коллекции Ханенко и, между прочим, заметил, как много можно было бы еще узнать, если бы экспонаты музея вдруг ожили и заговорили. Саша вспомнил свои детские фантазии и проникся еще большей симпатией к спокойному и мечтательному гимназисту, который был на два года моложе, но разбирался во многих вещах не хуже его.
В 1910 году Саша по совету друзей приобрел в одном из книжных магазинов сборник стихов. Книга называлась «На білих островах». Автор — Максим Рыльский. Подумать только, пятнадцатилетний Максим, его приятель, — настоящий поэт! В это же время и сам Александр Дейч заявляет о себе как о талантливом переводчике и литературном критике. Он переводит «Балладу Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда. И получает первый в своей жизни гонорар. А в приложениях к журналу «Нива» выходит очерк «Тип Дон Жуана в мировой литературе», написанный еще в гимназии, когда автор посещал занятия литературного кружка, который вел упоминаемый уже С.Шевченко.
…Прошли годы. Много радостных и горьких минут пришлось пережить друзьям. В 1931-м, когда Рыльский был арестован и находился около полугода в Лукьяновской тюрьме, не зная, что ждет его, Максим Фадеевич умудрялся шутить и всячески подбадривать приходившую на свидания жену, Катерину Николаевну, вместе с товарищами по несчастью выпускал стенгазету и находил в себе силы заниматься переводом «Орлеанской девственницы» Вольтера. А вот перед нами «письмо кошки Машки», написанное Максимом Фадеевичем в 1948 году: «Александру Иосифовичу Дейчу и высокоуважаемой его супруге Евгении Кузьминичне от кошки Машки всеподданнейшее донесение.
Божественные мои хозяева!
Не посоветовавшись со мной, вы разрешили поселиться в нашей квартире чете старых шалунов Рыльских. Вначале меня это очень смущало, тем более что мне были известны кой-какие идейные срывы в творчестве Рыльского. Однако при помощи недурной ветчины и сносных отбивных нашим временным постояльцам удалось установить со мной добрососедские отношения, которые в конце концов перешли в искреннюю дружбу. Я решила закрыть глаза на некоторые их неблаговидные проделки… Моя скромность усугубила нашу дружбу. Не без слез провожая вышеназванных Рыльских в их родовое поместье Киев с городком Ирпенем, шлю Вам низкий поклон и самое задушевное мурлыканье. Собственною лапкою — Машка.
Передаю ключи и письма. Как печально быть одинокой! М.».
«Кой-какие идейные срывы в творчестве Рыльского» — это о 1947-м, когда на Максима Фадеевича начались гонения и травля, когда его вынудили написать «покаяние» — «Про націоналістичні помилки в моїй літературній роботі», которое стоило ему, наверное, нескольких лет жизни. Но об этом — только близким друзьям. И только так: легко, полушутя, не без иронии…
В 1933 году серия биографий «Жизнь замечательных людей» началась книгой А.Дейча о Гейне. В эти же годы начались массовые репрессии. Ареста ждали многие. Александру Иосифовичу тоже выпала судьба «человека с узелком». Повезло, не дождался. Но кто знает, чего стоило это ожидание, какого напряжения душевных сил…
Когда началась Великая Отечественная война, Максим Фадеевич хотел пойти на фронт. Но по состоянию здоровья врачи отказали ему в просьбе. Воевал и вернулся живым старший сын Рыльского, Георгий. Но погибли два племянника, Максим и Павел, которых после смерти старшего брата Максим Фадеевич всячески опекал.
В начале 40-х годов А.Дейч потерял брата Якова, с первых же дней войны ушедшего на фронт. Их часть была окружена. Яков Иосифович мог выйти из окружения, но не захотел. Как врач, он до последней минуты оставался при раненых. Фашисты расстреляли его…
Не менее трагической была и судьба матери. Екатерина Яковлевна осталась в Киеве, изменила фамилию и, рискуя жизнью, помогала партизанам. В 1943 году, уже неизлечимо больную, старший сын забрал ее в Москву, где она умерла в июле 1945 года, до последнего дня ожидая вестей от Якова, о гибели которого Александр Иосифович ей не рассказывал…
III. В тиши мануара
В этом доме на тогдашней окраине Киева, рядом с Голосеевским лесом, семья Рыльских поселилась в 1951 году. Здесь прошли последние тринадцать лет жизни Максима Фадеевича. Именно здесь, в Голосеево, М.Рыльский создал множество замечательных стихотворений, вошедших в сборники «Троянди й виноград», «Зграя веселиків», «Таємниця осіннього листя», «Голосіївська осінь», «Зимові записи» и др.
Однако отшельничество было условным, ибо к Рыльскому постоянно приходили гости и просители, друзья и малознакомые люди. Об этом упоминает в своих мемуарах «По дороге дружбы» Александр Дейч: «За месяц пребывания в мануаре мы успевали увидеть десятки людей. Приезжал, бывало, залетевший на родную Украину Иван Козловский, тогда вечер проходил под знаком музыки и песни. … Появлялись московские и ленинградские поэты — В.Инбер, Н.Тихонов, М.Комиссарова, А.Прокофьев. … Украинских писателей трех поколений можно было встретить в мануаре. Бывали там Остап Вишня, Михайло Стельмах, Юрий Смолич, Андрей Малышко, Олесь Гончар, Платон Воронько…»
Одними из первых гостей в Голосеево были Александр Иосифович и Евгения Кузьминична. «Как вам нравится наш шато?» — спросил у них Максим Фадеевич. «Это не шато, а мануар», — возразил Александр Иосифович. Действительно, «шато» с французского переводится, как неприступный замок-крепость, а «мануар» — замок-резиденция. Так, с легкой руки А.Дейча, дом в Голосеево стал называться мануаром, а его жители — мануарцами. Отсюда в Москву и обратно спешили догоняя друг друга письма. В одном из них А.Дейч предлагал Максиму Фадеевичу обзавестись отдельным почтовым ящиком «для писем Дейча». Писем действительно было много. Рыльский высоко ценил дар своего друга: «Дорогой Александр Иосифович! Как всегда, Ваше письмо доставило мне большую радость и улучшило мое настроение. Не всем дан дар эпистолярного творчества. Вас судьба щедро одарила им». Письма были разные: деловые (ведь Максим Фадеевич и Александр Иосифович совместно работали как редакторы многотомных изданий Т.Шевченко, Леси Украинки, А.Олеся на русском языке; А.Дейч был одним из первых переводчиков произведений М.Рыльского на русский, а Максим Фадеевич написал предисловие и был редактором повести А.Дейча о Лесе Украинке «Ломикамень»), поздравительные, шутливые, передающие впечатления от поездок и путешествий. Но, чаще всего, в каждом письме было всего понемногу. Читая эти письма, убеждаешься в том, что известный поэт, переводчик, академик М.Рыльский и его друг — профессор, доктор филологических наук, писатель А.Дейч несмотря ни на что в душе остались такими же молодыми, влюбленными в жизнь, как и в далекие гимназические годы.
В 1952 году после пребывания в больнице Александр Иосифович пишет: «Дорогой Максим Фадеевич! Я все-таки жив, несмотря на многочисленные мучения. Две недели лежал в глазной клинике. Операция прошла хорошо, но на пятый день сделалось кровоизлияние (вещь довольно частая при подобных операциях, но противная). Теперь надо набраться терпения и ждать пока эта гадость рассосется. Пока у меня перед глазами розовый туман, словно я смотрю сквозь розовые очки. Должен сознаться, что это оптимизма не прибавляет. С горя запил бы, да не разрешают. Остается одно, заниматься литературой. …> Так как под рукой нет фоторепортера a’la Жора (старший сын М.Р.), сообщаю Вам свои «выходные данные»: худой, без брюха, в устрашающих черных очках. Более симпатичен, чем красив».
А вот совсем другие по настроению письма:
«Дорогой Максим Фадеевич!
Вот уже два месяца, как мы не виделись с Вами и не разговаривали даже письменно. Я успел соскучиться по Вас, но поток событий, больших и малых так стремительно мчит нас, что не до элегических излияний. Впрочем, я настроен элегически, по чисто личным причинам: 13 мая мне как-никак стукнет 60 лет. Возраст почтенный, но надо жить до ста двадцати лет, чтобы сделать все, что хотелось бы. А пока — хвастать нечем. Ваш А.Дейч. Москва. 8 мая 1953 г.»
«Дорогой Максим Фадеевич!
Яркое весеннее солнце врывается в окна нашей квартиры, сияющей светом. Вера Михайловна подарила нам свою книжку с надписью: «Милым друзьям Дейчам, залитым солнцем». Хорошо бы, если и в сердцах было такое же солнце. Вот огорчаемся, что не смогли поехать в Киев и посидеть с Вами в Ваш торжественный день за дружеским столом. Как говорится в «Отелло» — May be a cause и даже не одна, а много житейских причин. Тем не менее мысленно присутствуем с Вами, поздравляем Вас и радуемся Вашему необыкновенному умению жить в поэзии и для поэзии.
Будьте здоровы, счастливы, и да будет Голосеев самым приятным и благополучным местом на земле. Крепко целуем Вас и мануарцев. Ждем Вас в Москве. Дружески Ваша Е.Дейч». (Москва, 17 марта 1962 года).
Прочитав повесть А.Дейча о Лесе Украинке, Максим Фадеевич откликнулся экспромтом:
«Да! Поэтесса в «Ломикамне»
Как вам, друзья мои, близка мне,
И люб Верлен, и мил Бодлер,
И по нутру Аполлинер
Merci! Спасибо вам
(э) М. (э) Р.»
А ко дню рождения своего друга написал замечательный сонет-акростих:
О, літ людських
не треба рахувати:
Летять вони і не спинити їх;
Ерінії хай покарають тих,
Кому життя — лиш привід
до цитати.
Само воно, в собі самі багате,
А різні схеми — непрощенний гріх.
Нехай живе безмежна даль доріг,
Де вільно лине тільки
дух крилатий!
Рости весь вік,
щороку молодіть,
У глибині захмарених століть
Дошукуватись
проблисків нового,
Елладу й Гейне серцем обійнять,
Його, Шевченко мудрого
й палкого,
Чия на всіх нас налягла
печать, —
Усе це риси Дейча дорогого!
В последний год жизни Максим Фадеевич часто и подолгу болел, лежал в киевской, а потом — в Кунцевской больнице в Москве. Александр Иосифович и Евгения Кузьминична часто навещали его, всячески поддерживая:
«Москва, 15 мая 1964 года.
Дорогой Максим Фадеевич!
В день моего тезоименитства подняли заздравную чашу за Вас и осушили до дна. Наберитесь терпения и все будет очень хорошо. Конечно, переводить стихи Верлена веселее, чем болеть, но надо быть мудрым оптимистом, иначе весь наш голубой шарик окажется только вместилищем бед и огорчений. Будем же петь хвалу жизни и помнить, что май плывет над нами. Мокрый и неустойчивый май — все-таки май».
Тогда еще никто не верил, что этот май будет последним в жизни Максима Фадеевича.
Отступление четвертое, историческое и последнее
После смерти Максима Рыльского его сыновья Георгий и Богдан решили подарить дом в Голосеево (вместе с книгами, картинами, мебелью) государству для создания мемориального музея поэта. Однако, как это часто бывало в советские времена, документы затерялись где-то в «высших инстанциях». Проходили дни, месяцы… Неизвестно, как долго тянулась бы эта история, если бы не друзья. Неожиданно было получено письмо из Москвы, подписанное многими выдающимися деятелями литературы и искусства, в частности И.Козловским, А.Твардовским, Н.Гудзием, в котором выражалась …благодарность правительству Украины за открытие музея М.Рыльского. Можно только себе представить, как нелегко было Александру Иосифовичу собрать в одном письме созвездие подписей известных людей, а Евгении Кузьминичне добиться того, чтобы этот документ без задержек и проволочек попал непосредственно на стол первого секретаря ЦК. Но цель была достигнута! И сделано все было тактично, как будто вопрос уже был решен и никаких сомнений в том у авторов письма не было. В результате 4 мая 1966 года Совет Министров УССР принял постановление о создании музея, а 10 июня 1968 года состоялось торжественное открытие…
В своих воспоминаниях о друге Александр Дейч писал: «У Рыльского была редкая притягательная сила, и люди, словно подхваченные магнитом его обаяния, тянулись к нему». Эти слова в полной мере относятся и к самому А.Дейчу.
Стоит открыть их книги, почитать воспоминания или письма, и они предстанут пред нами, освещенные солнцем, светом вечной любви к жизни, к поэзии, к людям.