К написанию этого материала меня побудила опубликованная в «Критиці» (2000, №5) рецензия историка Ярослава Грицака «Черные книги красного террора», в которой он проанализировал несколько трудов, посвященных репрессиям в СССР.
Грицаку, вероятно, досконально известно состояние всей современной украинской исторической науки, поэтому он начинает с решительного утверждения, что она «не может похвастаться частым появлением таких трудов, как книга Сергея Билоконя «Масовий терор як засіб державного управління в СРСР (1917—1941 рр.). Джерелознавче дослідження». Именно об этой и некоторых других публикациях и поговорим. Но начну не с цитирования книги Билоконя, а со статьи молодого немецкого исследователя Дитера Поля.
Тщательно и критически (что особенно ценно) анализируя тенденции в современной украинской историографии, Д.Поль в публикации «Сталинские массовые преступления в Украине, 1936—1953 годы» констатирует, что как бывшая украинская эмигрантская историография, так и современные историки Украины тяготеют к тому, чтобы «больше заниматься историей украинцев, чем историей Украины. При этом появилась разновидность «мифа о жертве», скрывающего много сложных взаимосвязей, особенно то, как сталинизм поразил все общество... В качестве положительного пандана под «миф о жертве» Украины выдвинута национально-освободительная борьба, красной нитью проходящая через украинскую историю ХХ века. Высшим проявлением этой борьбы выступают ОУН и УПА. ... Все это способствует определенному черно-белому изображению и показывает, насколько необходима более концептуальная и методическая дискуссия об истории Украины в тридцатые и сороковые годы».
Можно согласиться лишь с той частью этого утверждения, где речь идет о необходимости дискуссии. Но при этом нельзя игнорировать то, что в последние годы появились новые обобщающие труды по истории Украины, попытки интеллектуального демонтажа написанного в прежние годы. Едва ли стоит сбрасывать со счетов и реалии безнадежно «реформаторской» посткоммунистической Украины, еще больше усложняющие переосмысление прошлого. Создается впечатление, что многие зарубежные исследователи, бывавшие здесь лишь «гастрольно», просто не в состоянии этого понять.
Теперь — о «виктимизации» Украины. Да, это правда, что возник и кое-где поддерживается миф об украинцах как о жертвах тоталитаризма, которые только и делали, что подставляли головы под коммунистическую гильотину. Однако документы свидетельствуют, что сопротивление коммунистическому режиму в Украине продолжалось непрерывно, пока этот режим существовал. Украинцы не были безмолвными жертвами, и чрезвычайно важно обратить внимание на исследование движения сопротивления большевизму.
Теперь — о черно-белом подходе в современной украинской историографии. Что греха таить — такая проблема существует. Однако, к величайшему сожалению, ее порождают не только те обстоятельства, на которые указал немецкий исследователь. Есть и другие факторы. Все большую силу набирают этакие авторы-ригористы, почему-то вообразившие себя носителями истины в последней инстанции. Поскольку, дескать, лишь они самые большие патриоты, знатоки и интерпретаторы истории Украины, а потому имеют право поучать других. Окружая себя ореолом оскорбленных, преследуемых, окруженных врагами или враждебно настроенными по отношению к ним государственными структурами, они превращают остальных исследователей в статистов или во врагов. Этой группе более всего подходит диагноз, поставленный Николаем Рябчуком: «В сущности, они запирают сами себя в узком мазохистском гетто «сознательных украинцев», где закономерно утверждается сектантский, нетолерантный, монологический дискурс».
ЧЕРНАЯ КНИГА ОСКОРБЛЕННОГО БИБЛИОГРАФА
Типичным и самым примитивным в последнее время представителем этого направления и является именно Сергей Билокинь. Он — автор многих, «рассыпанных» в разных изданиях публикаций. Немало их легло в основу издания, рецензируемого среди прочих Ярославом Грицаком. На корешке книги находим цифру 1. Т.е., разумеется, первый том. Следовательно, издание будет продолжено, и в книге действительно находим просьбу обращаться к «доктору С.Билоконю». Естественно, по вопросу спонсорства следующих томов. Значит, будут другие спонсоры, следующие тома, а следовательно, линия, начатая в первом томе, будет продолжена.
Итак, познакомимся с томом первым. Известный прежде всего как библиограф, кандидат филологических наук, неутомимый коллекционер рукописей и литературы, автор собрал значительный материал из разных источников о преступлениях коммунистической системы. Этих источников чрезвычайно много: Грицак восторженно констатирует, что научный аппарат книги насчитывает около 2,5 тысячи ссылок. Сам Билокинь в пространном интервью газете «День» с гордостью отмечает, что прочел 1,5 тысячи следственных дел, а затем понял суть системы коммунистического террора. На дилетантов эти цифры могут произвести впечатление (для профессиональных историков это само по себе мало что значит: они знают, как можно «делать» сноски или «не делать»; не подлежит сомнению и то, что можно прочесть две тысячи дел и ничегошеньки не понять в системе террора).
Не хотел бы умалить этими замечаниями значение книги Сергея Билоконя. То, что его публикация содержит попытку кодифицировать преступления большевистского режима, то, что она ярко иллюстрирует, к чему приводит аморальная «классовая мораль», наконец, весь ее антикоммунистический синкретизм — все это не может не вызывать одобрения. Билокинь касается идеологических принципов, положенных в основу террористической политики и в обязательном порядке предусматривавших уничтожение части населения во имя формирования «нового человека», прослеживает, как с помощью учетов, анкетирования, паспортизации и переписей населения в СССР была создана информационная система данных о подвластном населении. Это, по моему мнению, — интереснейшие страницы книги.
Остальное — приложение к ним. Историко-политическая банальность, частично тиражированная еще во времена горбачевской «перестройки», особенно после 1991 года, подается как результат многолетнего кропотливого исследования. Сергей Билокинь ошеломил меня собственной оценкой своего же труда: «Сила изложенной интерпретации внутренней политики СССР, самой системы его управления в том, что я не выдвигаю ничего особо нового. На каждом этапе исследования возникали удивительно близкие сопоставления с мыслями, высказанными в книгах современников, очевидцев».
Немного странная, как по мне, «сила». И наконец, тезис вполне понятен, учитывая то, что, как объясняет сам автор, он просто хотел рассчитаться с «известным бывшим учреждением», то есть с КГБ. Теперь, после появления книги, пишет Билокинь, «могу сказать, что с названным учреждением мы — квиты».
Как утверждает в предисловии академик Иван Дзюба, «Сергей Билокинь — не пропагандист и не изобличитель, его цель не в том, чтобы произвести впечатление на читателя, а в том, чтобы выяснить сущность великих исторических процессов, их движущие силы и непосредственные, а еще больше далеко идущие последствия». Нет-нет, Иван Михайлович, ошибаетесь: Сергей Билокинь — именно пропагандист и изобличитель. И ставит целью все же произвести впечатление. Иначе как «поквитаться»? А он «квитается» не только с учреждениями, но и с лицами, о чем будет речь дальше.
Чем, кроме желания произвести впечатление, объяснить, в частности, то, что, не приводя никаких серьезных обоснований, он категорически оценивает количество жертв репрессий примерно в 110 миллионов? Естественно, нельзя доверять и цифре, запущенной в оборот КГБ СССР: 3,7 миллиона жертв (в 1930—1953 годах) по обвинениям в «контрреволюционных» преступлениях. Жертв коммунистического режима, к которым следует отнести и раскулаченных, умерших от голода, депортированных и т. п., было больше. Но ведь не 110 миллионов! Ни один исследователь (не пропагандист) не примет сегодня во внимание эту цифру. Возможно, во времена развала СССР, когда «террористическая» проблематика (в частности критика сталинизма, поскольку о ленинизме еще нельзя было говорить) была удобным эвфемизмом концептуальной критики коммунистического режима, эта цифра «играла». Но затем ее опровергли западные и российские специалисты. Появились другие цифры — 50, 20 млн. и т. п. Цифры есть, а серьезного научного анализа или хотя бы обоснования нет. Отсутствует оно и в трудах Билоконя.
Едва ли кого-либо сейчас, когда большинство населения Украины не теоретически, а практически оказалось на грани выживания, прямолинейно испугаешь ужасами ленинизма-сталинизма. Так ради чего сейчас писать о репрессиях? Пожалуй, не для того, чтобы кое с кем «поквитаться», не ради псевдопатриотического пафоса, повтора запрещенной прежде информации и цифр. А чтобы глубже понять новые аспекты проблемы, опубликовать новые факты и цифры, сделать доступными новые документальные источники.
Для меня особенно ценно, что Ярослав Грицак, официальный оппонент Билоконя на защите докторской диссертации в Институте украинской археографии и источниковедения НАН Украины (кстати, защищен был не текст диссертации, а именно книга с цифрой 1 на корешке), тогда подчеркивал незаурядную научную ценность труда соискателя, а теперь, в статье в «Критиці», дал более точную и реалистическую (честную) оценку: «Книга Билоконя похожа на «Архипелаг ГУЛАГ» — только на украинском языке и с научным аппаратом. Напомню, что у солженицынского произведения есть подзаголовок «Попытка художественного исследования». Думаю, что именно в рамках этого жанра Билокинь достиг блестящих результатов».
Абсолютно согласен: с «художественным исследованием» у Билоконя все в порядке.
Как настоящий «художественный исследователь» С.Билокинь описывает оппозицию в ВКП(б): «Профессиональные революционеры и безупречные конспираторы, они не положили победу к ногам узурпатора, которым брезговали, которого ненавидели и унижали, где только могли. Они вышли на последний бой с «жестоким дикарем», «кровавым осетином», «невеждой» (как только не называли они его в своем кругу!). Вышли на последний решительный бой с партийным узурпатором на тайном голосовании. Каждый из них точно знал, сколько голосов «против» на самом деле дала та или иная близкая к этим людям группа. Один из них имел на своем конте, скажем, 146, другой 54 голоса против. Но стала знаменитой фраза вождя: «Безразлично, как будут голосовать. Важно, как подсчитают». Никто из лидеров оппозиции после их сервилистских выступлений не смел теперь открывать рот даже «среди своих». «Кровавый осетин» разгромил их наголову. Сидя в президиуме, как всегда, во втором ряду, Сталин не мог не вспомнить библейского Валаама, который вместо проклясть врагов Балаковых, — отверз уста и трижды их благословил...»
Но эта реконструкция (?!) событий, эта трактовка (?!) между тем выявляет еще один параметр, показывая, какой мощной и какой опасной на самом деле была оппозиция».
Ведь действительно нужно иметь незаурядный талант к «художественному исследованию», чтобы разглядеть здесь «реконструкцию» да еще и «трактовку», а особенно интересен пассаж о том, как Сталин «не мог не вспомнить» Валаама, сидя в президиуме партийного съезда...
Когда читаешь книгу Билоконя, нельзя не заметить, что имеем дело с плохо структурированным, временами просто хаотическим текстом, отражающим, несомненно, хаотичность мышления самого автора. Этот текст тяжело читать, и он отнюдь не является монографией в традиционном смысле. Вот, например, содержание раздела под названием «Вступ»:
Від автора;
Вступ;
Соціальний статус джерельної бази;
Справи інших типів;
Начерк історії совєцької цензури;
Перегляд літератури.
Совершенно очевидно, что неуместно здесь не только вступление после вступления, но и «начерк» цензуры, который автор не знал, куда «вмонтировать». Возможно, я ошибаюсь, но никакой это не «начерк», а так — разглагольствование о запрещенных книгах с массой незначительных деталей. Для газетной статьи сойдет, но когда речь идет о научном анализе системы цензуры, то как можно обойти, скажем, действие политического контроля, о котором нет ни слова? Едва ли можно игнорировать и историю создания и механизм деятельности Главлита и еще многое другое, о чем следовало бы написать вместо тривиального плача над запрещенной украинистикой и цитирования стихов.
С большим энтузиазмом я воспринял название приложения к книге: «Штатний розклад НКВД на 1937 рік». Но быстро выяснил, что он построен на основе моей с соавторами публикации «ЧК-ГПУ- НКВД в Україні: особи, факти, документи» (К., 1997). Но удивлению моему не было границ, когда прочел комментарий Билоконя к этому приложению: «Конечно, лучше всего было бы, если бы авторы опубликовали реальный документ — официальное штатное расписание на определенную дату — на 1 января 1937 года или там на 31 декабря».
Естественно, такой бесплатный совет весьма ценен — вот если бы еще можно было найти такое расписание. А дальше начались и вовсе странные вещи: там, где у Билоконя не хватало информации, он трогательно-изящно объяснял: «В издании «ЧК-ГПУ-НКВД в Україні: особи, факти, документи» сведений о сотрудниках нет». Затем наш труд повсюду фигурирует как неполноценный источник, где недостает необходимой информации. Если ты рекламируешь себя как величайшего знатока проблемы, действительно желаешь предоставить штатное расписание, разыщи и опубликуй его, а не упрекай других за то, что они не смогли этого сделать.
Даже больше, С.Билокинь оказался просто невнимательным читателем нашей работы. Например, на с. 358 он указывает, что у нас нет сведений о сотрудниках Полтавского, Сумского, Кременчугского и Харьковского городских отделов НКВД. Для начала уточню — Харьковского городского отдела НКВД в 1934—1938 годах вообще не существовало (было лишь областное управление). А сведения о начальнике Полтавского городского отдела НКВД Й.Вепринском и начальнике Сумского городского отдела НКВД О.Кудринском представлены, соответственно, на страницах 445—446 и 495—496.
Впрочем, все это — мелочи по сравнению с «генеральной линией», общей направленностью книги. А там царит мысль: автор — величайший знаток проблемы и в то же время ее «жертва». Сергей Билокинь все время жалуется, что ему не позволили работать со многими важными документами, обвиняет всех, начиная от руководителей СБУ и вплоть до главного бухгалтера (!) бывшего партийного архива в Киеве, в том, что ему мешают всесторонне изучить те или иные вопросы, не дают документы и т. п. Несчастная бухгалтерша «помешала» тем, что выставила слишком высокие расценки за копирование. Это, несмотря на полученные из-за границы гранты и поддержку различных организаций и многих лиц (о чем автор сам пишет и благодарит в книге), оказалось для Билоконя непреодолимым препятствием.
Написав работу фактически на материале одного архива (уже упомянутого партийного), он, тем не менее, дает глобальную оценку всем процессам, происходившим на территории бывшего СССР в 1917—1941 годах. При этом менторски оценивает, с энтузиазмом «клеймит» и поучает других, «замахнувшихся» на исследование этой проблематики. Словом, как уже отмечалось, «квитается» не только с учреждениями, но и с лицами.
Вот лишь один образчик его мышления и способа подачи материала: «После того как руководство КГБ приняло соответствующее решение.., в Украине, равно как и в России, первое время работать с ними (с архивами. — Ю.Ш.) вообще могли только их собственные сотрудники (В.Пристайко, В.Попик, Вас. Граб), историки партии (Ю.Шаповал), юристы (А.Болабольченко), «отдельные доверенные журналисты, определенным образом подобранные группы историков. Их работу КГБ, выходит, санкционировало».
Выделенное мной — цитата в цитате. То есть Билокинь кого-то или что-то цитирует, приоткрывая «тайну» санкционирования КГБ (только, замечу, КГБ не «оно», а он) группы каких-то лиц.
Увидев свою фамилию, я, естественно, хотел узнать, откуда это все время преследуемый режимом (прежним и нынешним) Билокинь получил такую информацию, кто доверил ему ее. Чтобы знать, кого и на каком основании спецслужбы допустили к своим секретам, нужно познакомиться с каким-то материалом, недоступным для других. Т.е., собственно, быть приближенным к этим самым спецслужбам. В частности, меня очень заинтересовало, кто именно «санкционировал» мою работу (а я и не знал!) и откуда такие сведения у Билоконя. Оказывается, он цитирует не кого-то, а сам себя. Он процитировал свою собственную статью в журнале «Розбудова держави» (1992, №6).
И как это прикажете понимать? По каким моральным критериям оценивать? Почему Билокинь не пишет, что еще несколько лет назад, после утверждения государственной программы «Реабилитированные историей», коллеги самого Билоконя из Института истории Украины НАН Украины получили и до сих пор имеют доступ к уникальным документам ЧК-ГПУ-НКВД? О том, что члены областных групп также работают в областных архивах СБУ? Как можно с помощью таких «аргументов» зарабатывать себе авторитет? Вопрос, естественно, риторический.
Вполне в стиле «художественного исследователя» Сергей Билокинь выдвигает тезис о том, что все, работающие с секретными и недоступными (для него) архивами, автоматически пишут ложь. А когда ему самому в СБУ в начале 90-х годов выдавали для использования документы, доступа к которым не имели тогда другие исследователи, он что, тоже писал ложь? Разве ему кто-то диктовал, что именно и как следует писать, а что не следует?
Закончу тем, что соглашусь с мнением Я.Грицака: историческая наука в Украине «не может похвастаться частым появлением таких трудов, как книга Сергея Билоконя». И не нужно хвастаться. По моему мнению, нужно просто работать, зная, зачем ты это делаешь, не ища себе ни псевдоврагов, ни псевдодрузей. Оскорбление — плохой советчик для исследователя, а желание с кем-то там «поквитаться» — еще худший.
ГОЛОСА ИЗ «МАЗОХИСТСКОГО ГЕТТО»
Теперь послушаем некоторые другие голоса из «мазохистского гетто», т.е. коллег и сторонников С.Билоконя. Одним из самых заметных из них является, несомненно, Николай Роженко, философ по образованию, который после выхода в свет его небольшой и со многими неточностями книжечки «Трагедія академіка Юринця» почувствовал в себе незаурядные потенции историка-неофита и такого же знатока тоталитарной эпохи. Ради справедливости упомяну, что в свое время (в 1972 году) Н.Роженко подвергался преследованиям режима и был выслан за пределы Киева за протест против ареста его коллег из Института философии.
Но очень сомневаюсь, что именно это вызвало у него вдохновение и желание выступить в таком органичном для тоталитаризма жанре, как публичное клеймение врагов, которых, естественно, он сам для себя и находит. 26 июня 2000 года по электронной почте я получил из Канады пространную «Докладную записку», подписанную Н.Роженко и адресованную председателю Всеукраинского общества политических заключенных и репрессированных Е.Пронюку, председателю историко-просветительского общества «Мемориал» Л.Танюку, председателю Киевского общества политзаключенных и жертв репрессий А.Кондрацкому, председателю Киевской городской организации «Мемориал» Р.Круцику. Вскоре, а именно 6 июля 2000 года, в газете «Вечерний Киев» вышла статья Н.Роженко «КГБистские архивы дают свидетельства только «своим», что является фактически сокращенной версией «Докладной». А недавно эту версию напечатал журнал «ПіК».
Даже поверхностное сопоставление этих материалов с рецензируемым выше текстом книги Билоконя разоблачает плагиаторский характер творческих усилий Н.Роженко: не он, а именно С.Билокинь их настоящий автор. Так, например, дословно переписано утверждение Билоконя, будто секретные материалы для работы дают лишь тем, кто будет писать неправду. Пространные цитаты участников конференции «Архивно-следственные дела репрессированных: научно-методические аспекты использования» поданы слово в слово (просто переписаны) из книги Билоконя.
Но совпадают не только цитаты. У Роженко те же «враги», что и у Билоконя. Попал к этим «врагам» и я. На том основании, что работал с недоступными для Роженко — Билоконя документами и материалами из Государственного архива СБУ. По традиции «мазохистского гетто», Билокинь и его сикофант критикуют не мои и моих соавторов труды, а переходят на лица (это проверено и надежно): «В майском номере «Критики» за этот год, — надеюсь, без задней мысли, — напечатана любопытнейшая рекламка новой работы Юрия Шаповала («известного украинского историка», как сообщает редакция) и Владимира Пристайко («генерала СБУ») «Михайло Грушевський: справа «УНЦ» і останні роки». В рекламе читаем: «Большое количество новых, недоступных до сих пор исследователям документов, впервые опубликованных и проанализированных в книге, освещает механизмы чекистской слежки» и т.д.
Если документы до сих пор недоступны исследователям, а это действительно так, то из этого следует, что они до сих пор не рассекречены. На страже секретности стоит или должна стоять СБУ, персонально ее начальник и довольно большой штат. Если секретные документы кто-то все же получает, анализирует и публикует довольно-таки толстыми томами — это значит, что по своему содержанию документы не секретны. Если по поводу публикаций начальник СБУ не протестует — значит, документы на самом деле не секретные и имеют не оперативное значение, а уже чисто академическое. Почему же тогда эти документы недоступны больше никому? Ответ очевиден. Если документы довольно широко публикуются, а исследователям они все же недоступны, это значит только то, что перед нами служебное злоупотребление.
Если существуют законы, в частности о государственной тайне и об архивах, — на этом основании к нерассекреченным материалам не допускают никого, — это логично и ясно всем законопослушным гражданам. Если к нерассекреченным материалам кого-то допускают, это нарушение. Почему же в случае с такими активными авторами, как Пристайко и Шаповал или Шаповал и Пристайко, государство идет на нарушение так охотно?»
А действительно, почему? Ответ не заставил себя ждать: оказывается, неприступными архивы КГБ «остаются для национально ориентированных независимых исследователей». (Выделено мной. — Ю.Ш.)
Вот, оказывается, где собака зарыта. Достаточно почувствовать себя «национально ориентированным» в Украине, и у тебя уже проблемы с доступом к архивам. Просто не верится, что такое могли написать научные работники, а среди них один философ, специализирующийся, кажется, в области квантовой логики. Такое могли написать лишь «художественные исследователи».
Позвольте, уважаемые, мне как неизвестному историку (может, такое самопризнание хоть как-то вас утешит!) спросить: а кто определил степень вашей национальной ориентации? Не вы ли сами? И не вы ли (Боже сохрани!) будете определять ее для других? Каким циркулем?
Чем это мы с генералом провинились перед вами, написав две книги об украинце №1, т.е. о Михаиле Грушевском, и сделав доступными широкой общественности (преподавателям, студентам, ученикам, всем, кому небезразлична история Украины), а не только исследователям, уникальные архивные источники о неизвестных страницах его жизни? В чем наш «криминал»?
Не верю я вам. Не верю! Что-то другое стоит за вашим пафосом, и дальнейшие слова публикации Н.Роженко это подтверждают: «Почему на парижской конференции «Роль политической полиции в СССР» (25—27 мая с.г.) Украину представляют тот же Юрий Шаповал, начальник Государственного архива СБУ Александр Пшенников и заместитель начальника ЦДАГОУ (бывший партархив) Ольга Гранкина-Бажан, где хранится 34 тысячи архивно-следственных дел бывшего ЧК-ГПУ- НКВД-КГБ? Если документы, находящиеся в распоряжении Пшенникова и Бажан, закрыты, то почему они едут с ними в Париж?»
Вот оно в чем дело — в Париж очень хотелось поехать. Чтобы хоть как-то вас успокоить, сообщаю: ни А.Пшенников, ни О.Гранкина-Бажан в Париж не поехали и, следовательно, никаких секретных документов не возили. Правда, я с двумя коллегами из Винницы и Луганска ездил, а вы с Билоконем не ездили, но на то воля организаторов конференции. Им виднее, кого приглашать, а кого нет. Здесь уж ничего не поделаешь — «представляйте Украину» там, куда вас пригласят, а не навязывайте стандарты своего гетто другим.
Разумеется, в Украине существуют проблемы доступа к определенным категориям архивных материалов, но есть при этом Закон об архивах. Если вы, уважаемые «художественные исследователи», действительно убеждены, что этот закон нарушен, обращайтесь с иском в суд и решайте эти проблемы так, как принято в правовом государстве, а не по принципу «национальной ориентации».
Далее хочу остановиться на публикации еще одного «ориентированного». Речь идет о Юрии Семенко. Он в 1999 году в журнале «Визвольний шлях» напечатал материал под названием «Свобода» і СВУ». Говорить об этой публикации вообще не было бы смысла, учитывая не просто низкий, а вообще никакой ее уровень, если бы она также не отражала определенную тенденцию.
Но для начала процитирую кое-что из этой публикации, чтобы почувствовать глубину этого «художественного исследования»: «Самой объемной (448 страниц) на сегодня против СВУ является работа «Справа СВУ» (Киев, 1995). По определению составителей сборника вооруженную борьбу против КП проводили «банды». Они делали и сделали карьеру в качестве активных членов КП банды (без кавычек). Уже «СВУ» в кавычках свидетельствует об их (составителей этого «научно-документального издания») определенной, явно односторонней установке. Они игнорируют все сказанное на чужбине об СВУ и тех личностях, которые были. Только раз упоминают авторов (В.Плющ, М.Ковальский, Н.Павлушкова) украинской эмиграции, «концепция которых не нашла своего подтверждения» (412!) — выносят приговор власти предержащие противники свидетельств национально-демократических деятелей Украины».
Сделаю несколько необходимых уточнений. Наша работа «Спілка визволення України». Невідомі документи і факти», изданная в 1995 году в киевском издательстве «Интел», была не против «СВУ», а о «СВУ». Не случайно автор публикации не указывает вторую часть названия: «Невідомі документи і факти». Нигде мы не писали о том, что борьбу против КП проводили «банды». Семенко выхватил это слово из документа, цитируемого нами. По поводу «карьеры» в «банде КП», то это оставлю на совести автора, отметив, что защищал я докторскую диссертацию в 1994 году и звание профессора получил в независимой Украине, а не при помощи какой- то «банды» или «гетто».
Впрочем, не это главное. Ключевой вопрос: существовала «СВУ» или нет. Не зря ли пострадали 45 представителей украинской интеллигенции, осужденные на показательном процессе «СВУ» весной 1930 года в Харькове? Их осудили, имея на то основания?
На большом массиве документов мы обосновали мысль, что «СВУ» в том виде, как это подавалось на процессе и как того желали чекисты, не существовало. В то же время мы приводили факты сопротивления большевистскому режиму и показывали, что факт несуществования «СВУ» вовсе не отрицает наличие и важность борьбы за свободу Украины, которую тогда вели патриоты. Объективно, такую борьбу вели и академики — Сергей Ефремов, Михаил Грушевский и другие — своими работами в сфере науки, а не подготовкой свержения режима путем вооруженного восстания, убийства коммунистических вождей и т.п. «Но, — писали мы в книге, — здесь возникает иной вопрос: почему обвиняемые сами себя так жутко оговаривали? Следует признать, что следователи умело применяли индивидуальные методы шантажа». А дальше приводились конкретные примеры такого шантажа, в том числе с помощью показаний обвиняемых в участии в «СВУ», которым удалось выжить.
Но вряд ли это является убедительным для Семенко, поскольку он все ответы знает наперед. Особенно почему-то возмущается из-за академика С.Ефремова: «Заслуженные еще с времен строительства коммунизма доктора науки (неуки?) ни разу не опровергли коммунистических наветов на академика Украины (так в тексте. — Ю.Ш.) С.О.Ефремова, не сказали ни единого доброго слова о нем как о национально-демократическом политике, деятеле Украинской Народной Республики...»
Кто угодно, прочтя нашу книгу, убедится, что это не так. Однако на этот раз мне хотелось бы, чтобы сам академик С.Ефремов объяснил, почему он вынужден был «признаться». Дело в том, что к нему в камеру чекисты подсадили информатора, предоставлявшего отчеты о том, как ведет себя академик, что он говорит, как настроен. Благодаря этим уникальным отчетам, датированным ноябрем 1929 года, мы сегодня можем многое понять. Итак, цитирую: «16.11. Ефремов продолжал писать, как он сам высказался, «вынужденное признание» в том, чего не было. Нервничал он, все повторяя — «отвратительное существование». На мой вопрос, много ли ему еще придется писать, он ответил, что немного, что размазывать, как другие, он не будет, да и не может, поскольку не о чем писать...
18.11. Ефремов вернулся с допроса очень взволнованный и на мой вопрос «Ну, как там?» ответил: «В таком отвратительном и в таком плачевном и дурацком положении я еще никогда не был. Лучше бы сразу взяли и покончили со мной, чем эта мука каждый день своими допросами... Я был бы уже рад, если бы действительно существовала организация со всеми теми людьми и подробностями, которые сейчас привязывают к ней. Тогда бы я начистоту рассказал, и делу конец. Тогда бы я и детали все рассказал, т.к. я их сам бы знал. А то рассказывай о деталях, которых я не знаю... Кроме того, следствие проводится крайне односторонне и заинтересовано не в выяснении и выявлении настоящей действительности, а только в подтверждении факта существования организации... Следователь говорит мне, что он ждал от меня большего. Он хочет, чтобы я писал по 500 страниц, как другие, а возможно, и больше, поскольку меня считают главой. А что мне писать? Если бы мне дали прочесть показания создавших эту мифическую организацию, я бы просто подтвердил это...»
Следует отметить, что во время этого разговора Ефремов был очень взволнован и убит и говорил со слезами в голосе и на глазах.
19.11. Ефремов начал писать ответы на записанные вчера вопросы следователя и снова начал волноваться и возмущаться... Пиши, а что пиши? Следователь говорит, что я пишу только то, что им известно, и стремлюсь не писать то, что им, по моему мнению, неизвестно... Он, кажется, симпатичный человек и сочувствует моей судьбе и сочувствует мне, но никак не понимает меня... Я ему говорю, что если я уже признал некоторые факты, то я никому из официальных лиц уже не могу сказать, что это не так, а только ему одному искренне говорю, что я признаю то, чего не было, но он все равно не верит, говорит, что он и я знаем, что это было. Хоть бы «они» мне конкретно сказали, что я должен писать...»
В конце концов так и случилось: академику «подсказали». Это была настоящая человеческая трагедия, которую пережил не только С.Ефремов, а также остальные участники процесса «СВУ». И вот теперь находятся такие «ориентированные», как Семенко, и превращают эту трагедию в фарс, «опровергая» самого Ефремова. Поскольку, видите ли, в угоду кому-то нужно непременно признать, что литературовед Ефремов желал кое-кого убивать и отравлять (т.к. была еще и «медицинская секция СВУ»). Нет, уважаемые члены «мазохистского гетто», как историк я не имею права это делать, а вы — на здоровье! Если это для вас может быть, как вы считаете, «основанием христианского, человечного государства украинского казачьего народа...» Можно только представить себе это «государство» и воспитанный вами его «народ».
А теперь — о христианстве. Семенко по-настоящему оскорбил ответственного редактора нашей книги об «СВУ» Ивана Ильенко. Он называет его «представителем самой передовой в мире науки, действовавшей под руководством мудрой КП», «воспитанником марксистско-ленинской и т.д. партии». Иван Александрович не может ответить, несколько лет назад он ушел из жизни. Поэтому отвечу я. Взяли вы, господин Семенко, большой грех на душу, если она у вас есть. Не был Иван Ильенко научным работником. Ни кандидатом, ни доктором наук. Он работал в газете «Литературная Украина» и ушел из жизни очень рано. Болел. И болел потому, что затравила его та же система, апологетом которой вы его, по собственному невежеству, сделали. Это еще один яркий пример вашей «эрудиции», а заодно и морали, которую вы и ваши коллеги по «мазохистскому гетто» исповедуете.
Вместо того чтобы вместе преодолевать тяжкое наследство коммунистического прошлого, вы, а с вами С.Билокинь и Н.Роженко снова «создаете» себе врагов, сеете провокации, распри, ненависть, подозрительность.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
В своей книге С.Билокинь пишет: «Сериал Юр. Шаповала «Сталінізм і Україна» автор успел подготовить одним из первых, поэтому он печатался уже в 1990—1992 годах. Предполагалось (кем? — Ю.Ш.), что историков, выпущенных на исследовательские или издательские беговые дорожки, не опередит никто. Что они в любом случае останутся на корпус впереди. И что вся историография побежит за ними следом. Такую надежду выразили в частности Ю.Шаповал, В.Пристайко и В.Золотарев: «Надеемся, — писали они, — что (...) наш труд будет способствовать созданию необходимой концептуальной, фактографической и источнико-информационной базы для последующих исследований».
Для начала обратите внимание на три точки, поставленные Билоконем. Знаете, что за ними? А за ними следующие наши слова: «Надеемся, что коллективными усилиями исследователей эта задача (речь идет о написании правдивой истории ЧК-ГПУ-НКВД. — Ю.Ш.) будет успешно выполнена в ближайшее время...» А еще выше мы писали: «Разумеется, авторы не претендовали на то, чтобы осветить все проблемы, ответить на все вопросы».
По моему мнению, только человек с болезненно-перверсивной фантазией мог усмотреть в этих наших словах навязывание кому-то своих мыслей или монополию на истину. Совершенно очевидно, что говорилось об основе (возможно, не во всем безупречной, но какая есть, такая есть), используя которую, исследователи будут строить собственные концепции, артикулировать собственную позицию. К тому же, сознаюсь: готовил я упомянутый сериал, а следом монографию (напечатана в 1993 году в издательстве «Наукова думка») так быстро потому, что боялся политического отката, возвращения коммунистов, а не потому, что кто-то кого-то выпускал на «беговые дорожки».
И в завершение — пожелание. Бегите, господин Билокинь, куда хотите. В любом направлении. Вместе с «национально ориентированными» роженками-семенками и прочими представителями «мазохистского гетто». Бегите, но помните — с ними вы навсегда останетесь интеллектуальным аутсайдером.