Уверенные и вечно сомневающиеся, жаждущие новых знаний и довольствующиеся малым, жизнерадостные оптимисты и неисправимые пессимисты. Почему мы такие разные: счастливые и не очень?
Каждый из нас рождается с первозданной установкой на то, что жизнь — наивысшее благо, ее познание — смысл бытия, а мы сами — уникальны, потому что никогда не повторимся во времени и пространстве, именуемом «этот мир». Тогда откуда берутся затравленные взгляды, скованные жесты и несвободные мысли? Одни скажут, что они — результат неправильного воспитания, другие — что условия, в которых человек растет, вносят свои коррективы, а третьи — что среди многочисленных контактов человека с другими людьми всегда найдутся негативно влияющие на мировоззрение… И все трое будут неправы. Все перечисленное — лишь следствие: и родительская дисфункциональность, и решающая значимость размера комнаты, и детская неразборчивость в потоке информации.
Так в чем же причина неадекватного восприятия действительности и позиционирования себя в ней? Ответ очень прост — в непривязанности и недоверии малыша к родителям, возникших у него ввиду недостатка родительской любви. Причем решающее значение на формирование модели социального поведения будущего взрослого человека имеет не только наличие или отсутствие чувств родительской любви в детстве, но, что очень важно, — он должен получать их с первых же минут жизни и особенно до девяти месяцев. Если в силу каких-либо обстоятельств ребенок не испытал подобную связь (импринтинг) в младенчестве, то еще до 1,5—2 лет при правильном терапевтическом вмешательстве ее можно создать, позднее процесс становится практически необратимым. То есть опыт «первой любви» к людям в лице собственных родителей становится трафаретом, через который или в рамках которого строится и ощущается вся последующая жизнь. Такое заявление в конце прошлого века сделал американский этолог и психоаналитик Джон Боулби. Позже его теоретические догадки подтвердила в ходе натуралистического наблюдения доктор психологии Мэри Эйнсуорт.
Четыре причины — три следствия
В течение 12 месяцев (от самого рождения) она наблюдала 23 младенцев и их матерей в домашних условиях, а через год — в новой для детей обстановке. Во время первого этапа эксперимента, когда ребенок оставался с незнакомкой (приветливой аспиранткой), мать находилась в этом же помещении, а во втором случае — ребенок оставался сам. Малыши, матери которых всегда были дома и адекватно реагировали на их потребности в любое время дня и ночи, в незнакомой ситуации незамедлительно начинали исследовать свое окружение, когда уходила мама, они не очень беспокоились, быстро приобретали уверенность, когда она возвращалась, и так же с удовольствием продолжали знакомиться с окружающим миром. Дети, которым дома навязывали желания (к примеру, вместо нежных поглаживаний по золотистым кудрям, их заставляли... выпить сок), в игровой комнате вели себя очень независимо, никак не реагировали не только на отсутствие мамы, но и на ее появление, всякая попытка приласкать встречала яростное сопротивление, после чего изучение игрушек продолжалось с еще большим равнодушием к людям, особенно к матери. Младенцы, которых дома то отвергали, то ласкали, в незнакомой обстановке практически не занимались исследованиями, держась близко к матери, ее исчезновение вызывало бурную истерику, а возвращение — такую же непоследовательную реакцию, как отношение к самому ребенку: он то тянулся к маме, то сердито ее отталкивал. Дальнейшие наблюдения за детьми (до 15 лет) показали, что различные виды привязанностей, сформировавшиеся в младенчестве, имеют свое продолжение в социальных качествах подрастающего человека. Так, дети из третьей группы всегда были озабочены тем, любят их или нет, проявляя выраженную инфантильность в иных сферах жизни и привязывая свои интересы к увлечениям обожаемого объекта. Бывшие «избегающие младенцы» отличались поверхностным отношением ко всем и вся, были не в состоянии завязать глубокие и свободные связи с одноклассниками, учителями или довести начатое дело до конца. «Надежно привязанные малыши», повзрослев, проявляли большое упорство в достижении цели, опираясь при этом на собственные силы, были дружелюбны и часто становились лидерами в классе и летних лагерях. Вторую и третью модель социального поведения могут проявлять и любимые, но покинутые дети, особенно, если разлука случилась в возрасте от 6 месяцев до 3 лет и длилась не один день. Именно в это время у ребенка интенсивно формируется привязанность, а способность к психологической адаптации пока отсутствует.
Родом из детства
На вопрос, изменяется ли социальное поведение при взрослении, ответ пять лет назад дала американский психоаналитик Мэри Мэйн. И хотя результаты были получены косвенным путем (на основании собственных ранних воспоминаний опрашиваемых), типология «привязанности взрослых», как оказалось, полностью совпадает с классификацией младенческого импринтинга. Так, вспоминавшие свое «молочное детство» с удовольствием, были людьми уверенными, реализованными и успешными; отрицавшие значение раннего опыта привязанности мало уделяли внимание другим сами, имели «избегающих» детей или вовсе не имели семьи и вели беспорядочную сексуальную жизнь; озабоченные рассказчики по-прежнему старались завоевать любовь и одобрение родителей, как правило, имели низкую самооценку и невысокое социальное положение.
Таким образом, если вас любили вчера, то сегодня ваша независимость и поисковый интерес к действительности уравновешиваются потребностью в других людях.
Сам автор теории импринтинга, обобщая, говорил так: «Все мы, от колыбели до могилы, счастливы более всего, когда жизнь организована в виде серии экскурсий, долгих или коротких, от некой надежной отправной точки, обеспечиваемой нашим объектом привязанности».
При анализе типов привязанностей среди годовалых малышей Израиля, Африки, Японии, Китая, Бельгии, Италии, Германии, Франции и США наивысший процент «избегающих детей» был выявлен в странах Западной Европы и Соединенных Штатах Америки. Возможно, акцент на независимость, который делают в западном обществе, заставляет родителей игнорировать потребности малышей, и те защищают себя с помощью избегающего поведения.