Я рыбак, и это радует. Снасти держу в портфеле. Его мне подарил сосед перед отъездом в Хайфу. «На, — говорит, — Тарас, пользуйся, мне там не до рыбалки будет». И хотя меня Аликом зовут, я взял — несносимая вещь из сапожного хрома. Насчет себя сосед прав был: приехал в Хайфу и умер. Прямо у трапа. Может, от радости, может, от жары.
Как-то по весне, когда на рыбалку еще нельзя, но уже хочется, решил я снасти посмотреть. Вынул все на стол, разложил. А на дне портфеля что-то блестит — уж не крючок ли никелированный? Пальцем ковырнул, не отковыривается... Сунул я туда голову, а портфель всосал меня внутрь, быстро так, собака, только чавкнуло за спиной. И оказался я, ребята, в Нью-Йорке. Что главное надо отметить, удивления никакого. Понимаю, что я, Алик, стою на какой-то неведомой стрит, выплюнутый буквально портфелем с Куреневки в Америку. Нежарко у них на улице, а я по-домашнему. Ветрюган холодный, народ толкается не хуже нашего, все в плащах, я один в рубашечке. В кармане десять тысяч купонов. Выход один — продать как экзотическую валюту. Или быстро попросить политического убежища, тогда, может, курточку дадут. В общем — дрянь дело...
Тут открывается здоровенная стеклянная дверь, выходит девица, вся в ногах, глазах и ароматах. «Заходи, — говорит, — Алик, задубел весь, хоть погреешься». Я от неожиданности чуть на английский не перешел. «Хай» сказал. Захожу: парфюмерный магазин, огромный, конца не видно. Народу жидковато. «Вот, — девица мне говорит, — не найдешь чего-нибудь, что пожелаешь — тысячу баксов тебе в карман и шаровой билет в Киев. В противном случае — вон охранник наш тебя полиции сдаст, как налетчика. Будешь в местном СИЗО куковать».
Напугала, короче. Я, правда, не крутой, но крученый. Посмотрел я на нее без юмора и с достоинством говорю: «Шампунь для тела есть?». Она в смех: «Сто тридцать семь видов, — говорит, — из сорока трех стран». Я паузу повесил, как в театре, да и спрашиваю: «А шампунь для души?». Она скисла и говорит: «А ты пройдись по прилавкам, посмотри...»
По прилавкам пройтись? Ладно, думаю, пройдусь я тебе сейчас — залез на прилавок да и пошел по продукции, по этим лореалям да шанелям хрустеть! Метров тридцать пропер, пока меня сдернули! Охранник посинел, морда пузырем, да и девица визжит, как мышь увидела. А у меня в туфлях мази и шампуни хлюпают, брюки по колени в духах и лосьонах, вонища от них такая, что в ноздри не лезет...
Тут что-то за спиной опять чавкнуло — и я уже непонятно где, с портфелем этим чертовым в руках. Огляделся. Наш, родной, больничный кабинет. Двое мужиков в белых халатах. И лейтенант милицейский, по азартному глазу видно — из участковых, недавно в следователи перевели. «Ну, говорит, жучара, колоться будем или как?!». А белохалатники ему: «Это наш клиент». «Тихо, медицина, — говорит лейтенант, — у меня на участке этой ночью парфюмерку фирмовую помыли на полторы штуки баксов... Вы его, козла, нюхните, от него же несет, как с парихмахерской!». «Нет, — говорят врачи, — как раз прошлой ночью мы с ним и маялись — портфель с головы снимали. Феномен — газорезка не берет, а тут сам слетел, и голова целая». «А духами валютными прет!» — орет лейтенант. «Алиби!» — орут врачи. Тут я быстренько сообразил, что либо в дурку сунут, либо дело навесят. Пора просыпаться. И проснулся. А портфель я ночью в мусорный бак сунул. Мало ли чего, — я ведь, как проснулся, в портфеле духи нашел. «Лу-лу» называются. Жуткой сладости духи, как тонна ананасов.