Эти слова написал следователь КГБ 6 ноября 1968 года, готовя постановление о привлечении в качестве обвиняемого доцента кафедры физики, кандидата физико-математических наук, преподавателя Кировоградского педуниверситета Георгия Дубовова. На тот момент Георгий Алексеевич уже пять дней находился в следственном изоляторе УВД города Кировограда. Аресту предшествовали два обыска в квартире и один на рабочем месте. В качестве доказательств его вины были изъяты авторучки, карандаш, флакон с чернилами, тетради в линейку с разными записями, пять листов бумаги, обложка от тетради желтого цвета с изображениями рабочего со знаменем в руках... Все обвинения Дубовов отвергал и ни в чем не признавался.
Таинственное письмо
Когда с почты в канцелярию завода «Красная звезда» вернулось, как неправильно оформленное, уже распечатанное письмо с размашистым адресом «Москва, посольство Чехословакии», там очень удивились. А когда прочли пять написанных простым карандашом страничек, то просто перепугались. Кто осмелился написать такое письмо? Обратный адрес (канцелярия завода) был указан точно, но подпись «старый коммунист» не добавила ясности. И на заводе поступили так, как должен был поступать каждый вышколенный на догмах коммунистической идеологии человек — передали письмо в КГБ. Там сразу возбудили уголовное дело.
Как именно следователи вычисляли вероятного автора письма, из архивного дела 12744 узнать невозможно. Есть там только запрос в редакцию «Кировоградской правды» с требованием передать письмо Георгия Дубовова, написанное им в редакцию, в КГБ. И уже через неделю-две следователь предложил Георгию Алексеевичу «...выдать записи антисоветского содержания и орудия их исполнения». Никаких записей не нашли. Но экспертиза почерка подтвердила, что письмо писал Дубовов.
Что же было в том письме? Обращался автор к президенту, правительству, в ЦК Компартии, в ЦК партий, входящих в национальный фронт, ко всем патриотическим организациям, ко всем патриотам Чехословакии. Горячо поддерживал взятый страной курс на демократизацию жизни — «настоящий путь основоположников научного коммунизма». Борьбу чехословацкого народа «...за суверенитет, за право распоряжаться самим собою, своей судьбой» «старый коммунист» делит на два периода — дооккупационный и оккупационный. В первом, по мнению автора, следовало учесть уроки разгрома венгерской революции 1956 года и подготовить подполье, материальные ресурсы и армию к возможной оккупации. «Опыт блестящего сопротивления советской оккупации со стороны маленькой Финляндии в 1939 году показывает, что индустриальная Чехословакия при огромном патриотическом подъеме народа успешно могла бы защитить себя от оккупантов», — пишет автор. Но сейчас, когда потерянного не вернуть, следует действовать решительно и наступательно. Он советует чехословацким патриотам наладить работу подполья, сделать вид, будто работают «...в советском духе», а на самом деле вести широкомасштабную разъяснительную работу среди населения и в армии, в частности в оккупационной. «Нужно сделать путь чехословацких демократических изменений дорогим и близким для большинства солдат и офицеров оккупационной армии», — советует «старый коммунист». Он надеется, что местным пропагандистам удастся морально разложить части Советской Армии, введенные в Чехословакию, поскольку на Родине они не владеют полной информацией, а свежий ветер демократизации может изменить их мировоззрение.
Несмотря на то, что письмо не дошло до адресатов, КГБ отнеслось к нему со всей серьезностью. В протоколах изъятий, допросов письму придается такое значение, что оно невольно воспринимается как большая угроза, страшная диверсия. И когда в материалах дела находишь неаккуратно вырванные из ученической тетради листы (следователи не зря ухватились за этот нюанс), написанные простым карандашом некаллиграфическим, хотя и разборчивым почерком, понимаешь, как боялась та система свободного выражения мнения, самостоятельности мышления, отхода от навязанных догм.
По делу проходят 18 свидетелей. Проведено около десятка экспертиз. И все для того, чтобы доказать авторство (лексико-стилистическую экспертизу проводили ученые института языковедения АН УССР, она дала положительный результат) и то, что листы для написания крамольного письма Георгий Алексеевич вырывал именно из той изъятой у него тетради с желтой обложкой. Криминалистическая экспертиза подтвердила схожесть почерков Дубовова и автора письма. Экспертиза авторучек, найденных у ученого, ничего не дала. («Установить, каким классом пера выполнен адрес на конверте, невозможно».) Так же безрезультатной оказалась и химическая экспертиза чернил, которыми подписан конверт («Адрес на конверте анонимного письма выполнен не теми чернилами, которые находятся во флаконе, изъятом у Дубовова»). На внутренней стороне конверта не оказалось и отпечатков пальцев кандидата физико-математических наук (а были ли они хотя бы на внешней — об этом в деле ни слова). Но все эти нестыковки и решительный отказ Георгия Алексеевича от авторства не помешали следователям КГБ довольно быстро (за два месяца) завершить производство по делу, тем более что они нашли в чем обвинить ученого Кировоградского пединститута дополнительно.
«В наших Голубинках Дубововы проживали...»
В Кировоград Георгий Алексеевич приехал с женой в 1947 году. Прежде жил в Саратовской области, в Краснодарском крае, в Молдове (недалеко от Кишинева). Эти метания, как оказалось, объяснялись просто: весной 1943 года после пребывания несколько месяцев под арестом за то, что находился на оккупированной территории, он получил настойчивую рекомендацию «выехать в отдаленные районы СССР». Таким «районом», где более 20 лет он имел относительный покой и профессиональную реализацию, стал Кировоград.
Почему же оказался тогда молодой и, кажется, полный сил Дубовов в оккупации? Ответ довольно прост — по болезни (кстати, в деле собраны медицинские справки и свидетельства его бывших коллег, подтверждающие показания Дубовова, но для следователей КГБ они почему-то не стали оправдывающими). Георгий Алексеевич родился на хуторе Голубинском Волгоградской области. Его отец был начальником местной почты. Георгий учился в техникуме, потом поступил в Саратовский университет. По окончании работал в Саратовском мединституте, где в 1938—39 годах стал кандидатом, а затем и членом партии. Но весной 41-го серьезно заболел, взял отпуск на несколько месяцев и поехал к родителям лечиться. Там его и застала война, а вскоре — оккупация. Немцы назначили Алексея Дубовова (отца) старостой села (через 27 лет после этого сын будет убеждать следователей, что отказ означал бы уничтожение всей семьи). Самой большой крамолой, которую удалось откопать следователям, допросив нескольких односельчан Дубововых и получив ответ на свой запрос из сельского совета, была фраза, якобы сказанная Георгием в частной беседе, что в случае падения Сталинграда Россия будет покорена.
Когда наступление красных приобрело размах и фашисты начали убегать, сельский староста отправился вместе с ними на запад, а сын провел его до соседнего хутора и... вернулся домой. Было ли у него желание податься в иные края вместе с отцом? Помешал случай или перевесило понимание, что должен жить на родной земле (в конце концов все же пришлось искать убежище на чужбине)? Кто знает. Но красноармейцы к бывшему (они трактовали только так) коммунисту отнеслись враждебно. Какой-то офицер забрал у него партийный билет и заявил, что отныне он не коммунист, а предатель.
Только в 1968-м от следователей КГБ Георгий Алексеевич узнал, что он исключен из партии политотделом 21-й армии Сталинградского фронта. А тогда, в 43-м, никаких заседаний политотдела не было, а был арест. После освобождения (в том же году) и скитаний по «отдаленным районам СССР» осталось понимание, что эту страницу биографии следует скрывать самым тщательным образом. Настолько, что даже жена не знала правды (об этом он говорил на одном из допросов) о его прошлом.
В Кировограде наконец наступил относительный покой. Сложились более-менее благоприятные условия для раскрытия научных способностей Дубовова. Преподавал теоретическую и общую физику, электротехнику и радиотехнику, через десять лет преподавательской работы возглавил кафедру физики, подготовил кандидатскую диссертацию, в 1964-м был назначен исполняющим обязанности заведующего кафедрой общетехнических дисциплин. Руководил научными работами студентов, организовал в институте три учебные лаборатории, занимался теоретическими и практическими исследованиями.
Они умерли в разные годы
Суд состоялся в январе 1969 года. И во время следствия, и во время суда Георгий Дубовов отказывался от авторства крамольного письма, хотя и признавал, что письмо имеет антисоветский характер. Он заявлял, что хотя автор и допустил гражданскую ошибку, но все же защищал демократию. Настаивал, чтобы суд дополнительно допросил врача-невропатолога о том, как влияет писчий спазм (от которого он страдал) на почерк человека, что следствие отказалось сделать, а также просил дать ему закончить научные работы. Его уверенность и присутствие духа не подорвали даже болезни — в следственном изоляторе обострились гипертония и гастрит, повысилась температура. Вообще, ученый имел инвалидность, поскольку в свое время перенес туберкулез тазобедренного сустава.
Дубовова сломал слишком суровый приговор областного суда (для подобных дел это была первая инстанция), которого он не ожидал, — шесть лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях усиленного режима, пять лет ссылки, запрет заниматься преподавательской деятельностью на пять лет и ходатайство перед ВАК о лишении его ученой степени кандидата физико-математических наук. Он понял, что в его возрасте (а тогда ему было 56 лет) — это конец всему. И работе над изобретением прибора типа фотоэлемента и над учебным пособием по радиоэлектронике (о чем напишет в кассационной жалобе) тоже. Только в этой жалобе он признается (или вынужден будет признаться?), что все же писал то письмо, «...попав в ловушку буржуазной агитации». Кассационную жалобу частично удовлетворили, исключив из приговора дополнительную меру наказания — ссылку. В ответ на протест в порядке надзора первого заместителя прокурора УССР М.Самаева пленум Верховного суда направит дело на новое судебное разбирательство. Для того чтобы решение суда было более мягким, Георгий Дубовов, очевидно, не без подсказки своих «опекунов» из правоохранительных органов, напишет письмо с извинениями перед коллективом, которое зачитают на общем собрании института.
***
Многое сказано о том времени — что оно было суровым, что люди получали искаженную информацию, что многого не понимали и давали оценку всему лишь через призму примитивных догм. Все это так. Но тот протокол без стыда читать невозможно.
«Он не достоин носить звание советского ученого» и «21 год среди нас была сумка с ядом» — это самые мягкие высказывания. Такой протокол — одно из сильнейших обвинений эпохе, которая страхом и необходимостью говорить подобные слова (и даже думать так) унижала человека. К тому же участники того собрания — люди с высшим образованием, многие из них имели ученые степени, фактически представляли элиту нации.
Решение собрания было единодушным — никакого взятия на поруки, никакого помилования. Но судебная коллегия по уголовным делам за нравственные муки покаяния все же немного смягчила приговор — срок в ИТТ усиленного режима заменила отбыванием в ИТТ строгого режима. Где его отбывал Георгий Алексеевич — неизвестно. В деле имеется лишь запрос председателя областного суда С.Иванова начальнику спецотдела Мордовской АССР с просьбой сообщить о месте пребывания Дубовова. Неизвестно также, вернулся ли он после отбытия наказания в Кировоград.
В 1985 году его жена Анастасия Константиновна выписана с адреса, по которому проживала, как умершая. Детей у них не было. В августе 91-го, когда Георгия Дубовова реабилитировали, в карточке указали, что умерли они с женой в разные годы...