Правдивая история революции в России еще не написана. На протяжении 70 с лишним лет в СССР писалась история Великой Октябрьской революции, которую подгоняли, нивелировали, подравнивали, срезали углы, многое умалчивали - и это все делалось во имя властвования партии большевиков. В мировой же исторической науке и прогрессивной публицистике Октябрьскую революцию называли октябрьским переворотом большевиков, которые террором уничтожили всех оппозиционеров, а многих своих бывших идейных единомышленников изгнали из страны. Многие лидеры революционного движения были расстреляны. Одним из таких лидеров революции в России, избежавшим печального конца, был не кто иной, как Александр Федорович Керенский. Конечно, такие факты, как тот, например, что Керенский учился в той же Симбирской гимназии, где и Ленин, и что оба окончили юридический факультет, один очно, другой экстерном, не более чем историческое совпадение. Но действовали-то они в одну эпоху и на одном историческом этаже.
Следует напомнить, что в 1912 году тридцатилетний адвокат и уже известный политический деятель избирается депутатом четвертой Государственной думы, где сразу возглавляет оппозицию. Социал-революционер по убеждению, Керенский намеревается даже вступить в боевую организацию и участвовать в готовившемся тогда покушении на Николая II. Но в дело вмешивается небезызвестный провокатор Азеф, возглавлявший эту организацию, и он решительно отказывается принять в нее нового члена на том основании, что у Керенского «нет никакого революционного опыта». Широко популярным в России Керенский стал в 1917 году. После февральской революции он становится военным министром во Временном правительстве, затем премьер-министром. Он был среди организаторов отречения Николая II от престола, благодаря Временному правительству, которое возглавлял Керенский и которое провозгласило право наций на самоопределение, - от России отделились, образовав самостоятельные государства: Польша, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и Украина, но последняя была затем захвачена Красной Армией.
Но большевики, поддерживаемые финансово Германией, которой нужно было вывести Россию из войны против нее, использовав ситуацию февральской революции, недовольство народа царизмом и политикой буржуазного Временного правительства, небольшой группой солдат и матросов совершают в Петрограде переворот. Они арестовывают министров Временного правительства, самому Керенскому удается избежать ареста, разгоняют Учредительное собрание, с помощью обманутых лозунгами вооруженных солдат и матросов берут власть в свои руки. Под лозунгами: «Мир народам!», «Власть советам!», «Земля крестьянам!» большевики поведут вооруженных солдат и матросов на создание диктатуры пролетариата. Ни один из провозглашенных большевистских принципов не будет выполнен. После революции Страна Советов будет постоянно воевать, а гражданская война продлится четыре года. Советы власти не получат, ею будут пользоваться ЦК, обкомы партии, прикрываясь ширмой Советов. Земля крестьянам также не достанется, их сгонят в колхозы - узаконив социалистическое крепостничество.
Я помню, как нас, армейских политработников, после войны партийная пресса и сталинская историческая наука умышленно дезинформировали, рассказывая нам байки о том, что Керенский бежал из Зимнего, взятого штурмом большевиками, переодевшись в женское платье, прихватив при этом царские драгоценности. Делая из нас политических дурачков. Правда совсем иная.
Царские драгоценности большевики поснимали с расстрелянной царской семьи и пустили их на нужды Коминтерна. А в отношении бегства Керенского, то нам преподносили вранье.
В 1965 году в Нью-Йорке вышла книга на английском языке «Россия и поворотный пункт истории» - автор Александр Федорович Керенский. Как живой свидетель, он рассказывает о тех трагических временах октябрьского переворота и о приходе к власти представителей диктатуры пролетариата - результаты которого пожинает сегодня наше поколение как в России, так и в Украине и других бывших республиках СССР. Книга Керенского была в Советском Союзе запрещена, большевики боялись правды.
Современник А.Керенского русский философ и экономист Леонтьев об этих временах скажет: «Трудно будет входить Россия в социализм, но еще труднее ей придется выходить из него…»
Редакция подает отрывок из книги А.Керенского «Россия и поворотный пункт истории».
31 октября 1917 г. генерал
Краснов послал казачью делегацию в Красное Село под Петроградом, чтобы они вступили там в переговоры о перемирии с большевиками. Ранним утром 1 ноября делегация казаков вернулась в сопровождении большевистской делегации, которую возглавлял матрос П.Дыбенко. (В 1937 году Дыбенко был расстрелян одновременно с Тухачевским.) Переговоры казаков с большевиками происходили в нижнем этаже Гатчинского дворца в присутствии генерала Краснова и его начальника штаба полковника Попова.
Я ждал конца этих переговоров в моей квартире на верхнем этаже, как вдруг внезапно ко мне вошли несколько друзей, сообщивших тревожные вести: переговоры почти закончены, казаки согласились выдать меня Дыбенко в обмен на обещание выпустить казаков домой, на Дон, с лошадьми и оружием.
Гатчинский дворец был почти пуст. Оставалась только небольшая группа преданных людей, которые были посредниками и информировали меня о ходе переговоров. Мы знали о полной деморализации казаков и о тайной работе, происходившей вокруг нас. Но нам казалось невероятным, чтобы генерал Краснов или командиры казачьего корпуса унизились до простого предательства.
Около 11 часов утра ко мне пришел генерал Краснов. Если до сих пор у меня были основания подозревать его, то во время разговора с ним эти подозрения превратились в уверенность. Краснов старался уговорить меня поехать в Петроград для переговоров с Лениным. Он убеждал меня, что под охраной казаков я буду в полной безопасности. Он считал, что это единственный выход из создавшегося положения. Вспоминая теперь прошлое, я понимаю, как трудна была миссия генерала, который, конечно, по природе не был предателем. Около полудня мои «наблюдатели» пришли наверх и сообщили о конечных результатах переговоров. Было решено выдать меня Дыбенко, а казаков пропустить на Дон.
Шум и крики, доносившиеся снизу, усилились. Я настаивал, чтобы все, кроме моего личного адъютанта Н.В.Виннера, покинули дворец. Виннер и я решили живыми не сдаваться. Мы решили застрелиться в задних комнатах дворца, в то время как казаки и матросы искали бы нас в передних комнатах. Тогда - утром 14 ноября 1917 года - это наше решение было вполне логичным и единственно правильным. Но вот, в то время как уходившие люди попрощались со мной, дверь отворилась, и на пороге появилось двое мужчин. Одного из них, в штатском, я знал раньше, другой был матрос, которого я никогда не видел. «Поторопитесь, - сказали они, - не дольше чем через полчаса разъяренная толпа будет штурмовать вашу квартиру. Снимайте свою походную форму - скорее! Через несколько секунд я превратился в матроса довольно нелепого вида: рукава куртки были слишком коротки, а мои коричневые башмаки совсем не гармонировали с обмотками, матросская шапка была слишком мала и торчала на макушке. Маскировка заканчивалась выпуклыми автомобильными очками. Я обнял своего адъютанта, и он вышел через соседнюю комнату.
Гатчинский дворец был построен полубезумным императором Павлом I в виде средневекового замка и представлял собой род ловушки. Он был окружен рвами. Единственный выход был через подъемный мост. Одной надеждой на спасение было пройти через вооруженную толпу к автомобилю, который должен был нас ждать на переднем дворе. Матрос и я пошли к единственной лестнице в коридоре. Мы шли машинально, как бы не сознавая грозившей нам опасности. Наконец беспрепятственно мы дошли до переднего двора, но автомобиля там не было. В отчаянии мы повернули назад, не говоря друг другу ни слова. Мы выглядели, наверно, очень странно. Люди, толпившиеся у ворот, смотрели на нас с любопытством, но, к счастью, некоторые были на нашей стороне. Один из них подошел к нам и шепнул: «Не теряйте времени! Автомобиль ждет у Китайских ворот». Он предупредил нас вовремя, так как толпа уже двигалась в нашу сторону и мы начали испытывать сильное беспокойство. Но как раз в этот момент молодой офицер с перевязанной раной внезапно «лишился чувств», чем привлек к себе внимание толпы и вызвал смятение. Мы поспешили воспользоваться этим и выбежали со двора на улицу. Там мы пошли прямо к Китайским воротам, выходившим на дорогу в Лугу. Здесь мы пошли медленно, громко разговаривая, чтобы не навлечь на себя подозрений.
Мой побег был обнаружен минут тридцать спустя толпой казаков и матросов, ворвавшихся в мою квартиру на верхнем этаже. За нами немедленно во всех направлениях были посланы автомобили, но нам опять повезло. Мы увидели извозчичью пролетку, медленно приближавшуюся к нам вдоль пустынной улицы. Мы позвали извозчика и предложили ему за хорошую плату отвезти нас к Китайским воротам. От изумления он раскрыл рот, когда под конец поездки получил 100 рублей от двух матросов. Здесь нас ждал автомобиль. Я вскочил в машину и занял место рядом с офицером, сидевшим за рулем. Матрос сел на заднее сиденье с четырьмя или пятью солдатами, вооруженными ручными гранатами.
Шоссе на Лугу было великолепное, но мы ежеминутно оглядывались назад, ожидая появление преследователей. В случае погони мы решили использовать все ручные гранаты, лежавшие на заднем сиденье. Несмотря на сильное волнение, шофер казался вполне спокойным, а по временам даже насвистывал веселый мотив Вертинского.
Удача нам сопутствовала и дальше, благодаря чему наши преследователи нас не догнали. Мой личный шофер, оставшийся в Гатчинском дворце, был предан мне. Он знал, что мы уехали в Лугу, но когда мое исчезновение было обнаружено, он попросил самый скорый автомобиль, и он догонит «негодяя». Зная, что ему действительно было нетрудно нас догнать, он инсценировал по дороге «аварию».
Наконец мы доехали до леса, заскрипели тормоза. «Выходите, Александр Федорович», - сказал офицер. Мой матрос, которого звали Ваня, пошел со мной. Мы вошли в глубину лесной чащи - вокруг ничего, кроме деревьев. Я недоумевал, что все это значит? «До свидания, Ваня все объяснит, а мы должны уезжать». Автомобиль тронулся и быстро исчез. «Видите ли, у моего дяди здесь в лесу есть домик, - пояснил Ваня. - Это место спокойное».
Мы пошли по заросшей тропинке, ведшей в глубь леса. Внезапно мой спутник сказал: «Мы почти дошли». Мы вышли на полянку и увидели перед собой небольшой домик. «Вы пока посидите минутку, а я пойду узнаю, что там делается». Ваня пошел в дом, но быстро вышел обратно и сказал: «Прислуги нет, горничная вчера ушла. Мои дядя и тетя рады вас принять. Пойдемте».
Это было началом моей жизни в лесном убежище, где я провел 40 дней. Болотовы, пожилые супруги, сердечно меня приняли. «Не беспокойтесь! Все будет хорошо!» - утешали они меня. Конечно, они вполне отдавали себе отчет в той опасности, которой подвергались. 27 октября газета «Известия» опубликовала сообщение под заглавием: «Арест бывших министров: Коновалов, Кишкин, Терещенко, Малянтович, Никитин и другие арестованы Революционным Комитетом. Керенский скрылся. Все военные организации прилагают все усилия, чтобы в кратчайший срок разыскать его, арестовать и привезти в Петроград. Всякая помощь или поддержка, оказанные Керенскому, будут наказуемы, как государственная измена».
Мои преследователи искали меня повсюду. Но им не приходило в голову, что я скрывался не где-то на Дону или в Сибири, а жил, можно сказать, почти у них под носом, между Гатчиной и Лугой.
Пока что мне не оставалось ничего другого, как лежать и заниматься изменением своей внешности. Я отрастил бороду и усы. Борода, к сожалению, мало изменила лицо, так как она отросла аккуратной каймой, оставляя подбородок и всю нижнюю часть лица совершенно открытыми. Все же к концу сорока дней мне удалось принять вид студента-нигилиста 60-х годов.
Я никогда не забуду тех ноябрьских ночей. Мы были все время на стороже. Ваня совершенно не отходил от меня. У нас было несколько гранат, и мы были готовы использовать их в случае надобности. Днем все было спокойно, и при солнечном освещении прошлое казалось отдаленным и нереальным. Но ночью я снова переживал все случившееся и весь ужас этой пляски дьявола в нашей стране.
Против захвата Лениным власти первыми подняли голос протеста лидеры Совета крестьянских депутатов. Уже 26 октября они выпустили свое воззвание, объявляя революцию в опасности. Этот исторический документ появился в газете социалистов-революционеров «Дело народа», в номере от 28 октября 1917 года. 8 и 9 ноября два верных друга принесли мне петроградские газеты, в том числе «Новую жизнь» Максима Горького от 7 ноября, где Горький резко выступил против Ленина и Троцкого.
Такая же резкая статья была и в «Деле народа». Эти статьи побудили меня написать открытое письмо от 8 ноября, которое мои верные друзья отвезли в Петроград. Оно было напечатано в газете «Дело народа» в номере от 22 ноября 1917 года. (Переворот произошел по старому стилю 25 октября 1917 года, статья Керенского была опубликована по старому стилю 9 ноября 1917 года, через 14 дней после захвата большевиками власти. - Ю.К.)
В эти дни жизнь мне казалась невыносимой. Я предвидел, что в близком будущем Россия испытает самые тяжелые удары…
Под конец моего сидения в лесном домике я был занят одной мыслью: пробраться в Петроград и приехать туда до открытия Учредительного собрания. Я считал, что это моя последняя возможность сказать стране и народу то, что я думаю о положении.
В начале декабря двое саней подъехали к нашему домику. Несколько солдат в меховых шапках вылезли из саней, вооруженные винтовками и ручными гранатами. Это были наши смелые верные друзья, приехавшие, чтобы отвезти нас в потайное место по дороге в Новгород.
Это лесное имение принадлежало З.Беленькому, богатому торговцу лесом. В зимнее время оно было совершенно изолировано от остального мира, и полуразрушенная усадьба почти погребена под снегом. Сын Беленького служил в гарнизоне в Луге. Он и был организатором моего побега из Гатчины. Теперь он приехал, чтобы забрать меня, как обещал. Я переоделся так, чтобы стать похожим на своих спутников. Сын Беленького, я и трое или четверо матросов сели в первые сани и двинулись в путь. На вторых, следовавших за нами, ехали еще пять солдат.
Но несколько позже нам пришлось пережить неприятное приключение. Когда мы были уже на окраине Новгорода, оказалось, что Беленькому был дан неверный адрес. И дом, к которому мы подъехали, был занят главным управлением местного совета. Мы поспешно отъехали, но следующий дом, куда мы приехали, оказался домом для умалишенных. Мы въехали на их территорию и очутились около женского отделения госпиталя.
Там же была квартира директора. Беленький и я вошли туда. Директор, который был предупрежден о моем приезде, принял нас радушно и предложил нам остаться обоим у него. Но Беленький, спешивший вернуться к своим товарищам, вышел, и мы остались с доктором вдвоем. Доктор сразу просил меня быть совершенно спокойным. Я оставался в госпитале дней шесть и не испытывал никакого беспокойства. Вскоре мои друзья появились опять и столь же неожиданно, как и в первый раз, чтобы отвезти меня на следующий этап моего путешествия. Беленький пришел ко мне, коротко сказал: «Надо ехать. Сани ждут». «Куда мы теперь едем?» - спросил я . Он засмеялся: «Мы едем ближе к столице. Вы можете пробыть некоторое время в имении близ Бологого».
Имение было очень большое. Дом был окружен густым лесом. Мы остановились перед охотничьим домиком на полянке, откуда виднелась только крыша главного здания. Домик был из двух маленьких комнат, в одной стояла железная печь и в углу лежала вязанка дров. Кроватей не было, но было много соломы.
На следующее утро я должен был ехать в столицу. Беленький сказал, что мы должны прибыть в столицу без всякой поддержки. Он также рассказал мне, что вооруженная демонстрация в день открытия Учредительного собрания запрещена центральными комитетами антибольшевистских социалистических партий и они решили организовать только мирные манифестации поддержки Учредительного собрания.
Положение создалось совершенно нелепое. Лозунг «Вся власть Учредительному собранию» теперь был бессмыслен. Было совершенно ясно, что правильно избранное Учредительное собрание не могло бы сосуществовать рядом с диктатурой, которая отрицала самую идею суверенности народа. Учредительное собрание имело бы смысл только тогда, если бы пользовалось поддержкой правительства, которое согласилось признать его высшей политической властью. Но уже к конце 1917 года в России не было такого правительства. И лозунг «Вся власть Учредительному собранию» теперь имел только смысл как объединяющий призыв для всех, кто готов был продолжать борьбу с узурпаторами.
По некоторым причинам, которых я в то время не знал, Союз защиты Учредительного собрания не мог вести действенной борьбы. Но даже если это и так, говорил я сам себе, если Учредительному собранию суждено погибнуть, пусть оно выполнит свой долг по отношению к народу и стране, погибнув с достоинством и так, чтобы сохранить дух свободы. План был таков. Я должен был попасть на московский ночной поезд, который останавливался в Бологом в 11 часов ночи, поезда были тогда переполнены и большинство шло без света, особенно вагоны третьего класса. Поезд пришел, нас втолкнули в предназначенный для нас вагон, где было очень темно. Так, без инцидентов мы приехали в Петроград, где извозчик развез нас по заранее приготовленным адресам.
Учредительное собрание должно было открыться 5 января 1918 года (24 декабря 1917 г. по старому стилю. - Ю.К.). И казалось, что мой план выполняется хорошо. В течение ближайших 3-х дней я предполагал побывать в Таврическом дворце, где должно было собраться Учредительное собрание. 2 января Зензинов, член фракции социалистов-революционеров в Учредительном собрании, пришел со мной повидаться. Но наш сперва дружеский разговор превратился в бурный спор. Я сказал ему, что считаю своим долгом присутствовать на открытии Учредительного собрания. У меня не было входного билета в Таврический дворец, но я надеялся, что с моей измененной внешностью я легко могу пройти по билету какого-нибудь неизвестного провинциального депутата. Мне нужна была только помощь получить такой билет, и я думал, что мои друзья в Учредительном собрании об этом позаботятся. Но они наотрез отказались от этого. Зензинов сказал, что для меня слишком опасно появляться на открытии сессии и что я не имею права подвергать себя подобному риску. Он указал, что я ведь главный враг большевиков. Я возражал, что своей жизнью я вправе распоряжаться сам и он не отговорит меня от появления в Учредительном собрании и я убежден в правильности своего решения. Если бы я был заключен в Петропавловскую крепость, мне было бы действительно физически невозможно присутствовать на собрании, но поскольку я на свободе, я считаю своим долгом пойти туда. Я напомнил Зензинову о статье, которая появилась в газете социалистов-революционеров «Дело народа» 22 ноября 1917 года под заглавием «Судьба Керенского». В ней говорилось, что бывший глава Российской Республики и лидер революции вынужден был скрыться, что по приказу тех, кто узурпировал государственную власть, самое имя его стало запретным, но Керенский вернется к политической жизни при открытии Учредительного собрания и даст народу отчет о своей политической деятельности за те 8 месяцев, когда был министром, а потом премьер-министром революционного Временного правительства. И тогда пусть судит сам народ как о положительных, так и об отрицательных сторонах его работы. Я сказал Зензинову, что приехал именно для того, чтобы дать отчет о своей разносторонней деятельности. Зензинов подумал минуту и затем сказал, что положение в Петрограде радикально изменилось. «Если ты появишься на собрании, всем нам будет конец». - «Нет не будет, - возразил я. - Я приехал, чтобы спасти вас, я знаю, что я буду мишенью всех бешеных атак, а вы останетесь в стороне». Но я тут же почувствовал, что этот аргумент бестактен, и потому рассказал ему о том, что я действительно хочу сделать, но с условием, чтобы об этом не говорил до моей смерти. Думаю, что он, вероятно, решил, что мой план «совершенно безумный», но он был тронут до слез и, пожав мою руку, сказал: «Я обсужу с остальными». Но это был только дружеский жест с его стороны. Когда на следующее утро он пришел, мы опять говорили, но уже гораздо спокойнее, и я больше не спорил, когда окончательный ответ был «нет».
В роковой день 5 января столица была похожа на осажденный город. Так называемый «Чрезвычайный штаб» был создан большевиками за несколько дней до этого, и весь район вокруг Смольного подчинен распоряжениям ленинского соратника Бонч-Бруевича. А весь район вокруг Таврического дворца находился под бдительным надзором большевистского коменданта Благонравова. Сам дворец был окружен до зубов вооруженными войсками, кронштадтскими матросами, латышскими стрелками. Часть этих отрядов заняла позицию внутри здания. Все улицы, ведущие ко дворцу, были отрезаны кордонами этих войск.
Мне нет надобности описывать это первое и единственное заседание Учредительного собрания. Невозможное обращение вооруженных бандитов с «Избранными представителями народа» было много раз описано теми, кто пережил эти ужасные часы 5-6 января. Рано утром 6 января Учредительное собрание было разогнано грубой силой и двери Таврического дворца заперты на замок. А мирные толпы, собиравшиеся, чтобы выразить свою поддержку Учредительному собранию, были рассеяны пулеметным огнем. После легко удавшейся большевикам победы над Учредительным собранием почти немедленно произошло убийство Шингарева и Кокошкина, бывших министров Временного правительства. Они не присутствовали на открытии Учредительного собрания, ибо находились под арестом в Петропавловской крепости. Поздно вечером 6 января их перевели в Мариинскую больницу, где они были помещены в отдельную палату, охраняемую солдатами. Ночью 7 января банда солдат и матросов вошла в палату под предлогом смены караула, и оба кадетских депутата, которые отдали всю свою жизнь служению свободе и демократии, были заколоты штыками в кроватях.
9 января в «Новой жизни» Максим Горький опубликовал замечательную статью о разгоне Учредительного собрания. (Статья М.Горького под заглавием «9 января - 5 января», посвященная расстрелу большевиками участников демонстрации в защиту Учредительного собрания.)
После разгона Учредительного собрания атмосфера в Петрограде стала невыносимой и для меня было бесцельно здесь оставаться. Поэтому и было решено, чтобы я уехал в Финляндию, пока положение несколько прояснится. Финляндия была тогда на пороге открытой гражданской войны. Власть была в руках финской социал-демократической партии, которую поддерживали большевистские солдаты и матросы Балтийского флота. Я был в контакте с группой в Хельсинки, которая всегда была в дружеских отношениях с социал-революционерами. Мы решили сначала, что мне, пожалуй, было бы хорошо загримироваться, но, к счастью, передумали, представив себе, каково будет мое лицо после поездки на сильном морозе, а потом в натопленном вагоне, решили рискнуть и ехать без грима. Мы прошли пункт «красной проверки» без всяких неприятностей. И скоро приехали в маленькую уютную квартиру, принадлежавшую молодому шведу, где мы и должны были остаться жить. Там было мирно и спокойно, но спокойствие продолжалось недолго. Отвечая на призыв генерала Маннергейма, многие молодые люди, независимо от их политической принадлежности, бросали свою службу и присоединялись к антибольшевистским силам в северной части Финляндии. Я вспомнил беспомощность и пассивность всего образованного петербургского общества, а также революционно-демократических кругов. И на меня производило глубокое впечатление свойственное финской интеллигенции национальное сознание.
Как-то в конце февраля, за несколько недель до того, как германские войска пришли на помощь Маннергейму, ко мне, когда я был один, подошел мой хозяин и сказал: «Давайте поговорим по душам, хорошо?» - «Конечно» - «Вы знаете, что мы вели переговоры с Берлином о присылке войск. Часть германского высшего командования приедет сюда заранее и останется здесь. Это будет не так скоро, но мы должны сообщить в Берлин, что вы здесь. Пожалуйста, не беспокойтесь, мне разрешено сказать вам, что ваша безопасность гарантирована и никто беспокоить вас не будет». - «Я глубоко благодарен вам за ваше гостеприимство, - сказал я, - но остаться не могу. Мне невозможно было бы пользоваться германским покровительством. Пожалуйста, попросите госпожу Ю. прийти ко мне немедленно. Я попрошу ее поехать в Петроград и устроить там все для моего возвращения».
9 марта 1918 года я сел в поезд. На этот раз это было не купе второго класса, а вагон третьего класса, набитый пьяными горластыми солдатами. На Финляндском вокзале в Петрограде снег лежал огромными кучами на платформе, его не вывозили. Когда я выходил из вагона с чемоданом в руке, я поскользнулся и упал прямо лицом вниз. Солдат и матрос подбежали, чтобы помочь мне встать. Со смехом и шутками они вернули мне мою шапку и чемодан.
- Ступай, братец, да поосторожней.
Мы пожали руки друг другу.
Носильщиков не было. Перед вокзалом такси не было. Трамваи не ходили. Идя один, со своим тяжелым чемоданом, я скоро оказался в толпе пассажиров с мешками, узлами, корзинами, чемоданами. В те смутные времена пешеход, нагруженный узлами, не представлял собой ничего особенного. Это был наилучший способ, чтобы пройти незамеченным. Никто из милиционеров или полицейских агентов не заметил бы бородатого «врага народа №1», скромно бредущего по Литейному проспекту с тяжелым чемоданом. Не составив себе никакого плана, куда идти, я шел вдоль Литейного, свернул на Бассейную и вышел на 9-ю Рождественскую. Я даже не представлял себе, какое огромное расстояние я прошел, пока дошел до квартиры моей тещи. К счастью, улица была пуста и прислуги не было дома. Но все-таки было слишком рискованно оставаться так близко к улице, где раньше помещалась моя фракция в Думе и где меня хорошо знали. И я пошел ночевать первую ночь в один дом на Васильевском острове.
Я не помню обстоятельств, при которых я получил копию моих показаний в Чрезвычайной комиссии по делу Корнилова. Эта неожиданная возможность написать правду об этом деле меня очень обрадовала. Теперь правда была признана самими участниками, но в это время истинные факты были неизвестны и в широкой публике, и в политических кругах. Перечитывая свои собственные показания, я снова переживал все дело, был в состоянии восстановить его в памяти и лучше освежить отдельные подробности. Моя книга «Дело Корнилова» вышла в свет летом 1918 года в Москве. Целью моей было не только отмежеваться от Корнилова, но и обезвредить наиболее сильное оружие большевистской пропаганды, расколовшее единство демократических сил.
В то время как я спокойно жил в Петрограде, в России бушевала жестокая гражданская война. Зимой 1917-1918 гг. начались бои между донскими казаками и Добровольческой армией с одной стороны и Красной армией - с другой. Согласно условиям Брест-Литовского мирного договора германские войска заняли прибалтийские государства и Украину. Большевистская власть не распространялась на Сибирь. Крестьянские восстания шли по всей России. Члены распущенного Учредительного собрания собрались тайно в Самаре, чтобы организовать свержение местных органов большевистского правительства, и, образовав Комуч (Комитет Учредительного собрания), открыть военные действия против узурпаторов. Я решил поехать в Москву и установить контакт с друзьями в надежде двинуться потом в восточном направлении, пересечь большевистскую линию и выйти в район Волги или Сибири. Свой отъезд в Москву мне удалось быстро организовать.
Нас было трое на Николаевском вокзале. Мы ждали ночного поезда на Москву. Меня сопровождал мой друг В.Фабрикант, один из высших чиновников Министерства земледелия. Нам было обещано отдельное купе. Но когда мы вошли в купе, там сидел почтенного вида человек. Мы сели, начали разговаривать. Незнакомец не принимал участия в нашем разговоре. Он вскоре влез на верхнее спальное место и захрапел. Когда мы проснулись, в окно шел яркий дневной свет. Мы приближались к Москве. Верхняя полка была пуста. Мы были очень встревожены, хоть наши подозрения могли оказаться неверными. Но чтобы по возможности обезопасить себя, Фабрикант и я решили выпрыгнуть из поезда, когда он замедлит ход в предместьях города, а третий наш спутник доедет до главного вокзала с нашим багажом. Дорога от предместья до центра Москвы заняла у нас много времени. Мы шли по улице, придавая себе вид праздногуляющих, чтобы не навлечь подозрений.
Наконец мы дошли до места нашего назначения, до квартиры Е.А.Нелидовой, где-то в районе Арбата, вблизи Смоленского рынка. Нелидова приняла нас как старых друзей, хотя мы никогда раньше с ней не встречались. После завтрака Нелидова и Фабрикант выработали для меня расписание. Они назначили для меня «дни визитов» и выразили готовность установить необходимые контакты. Несмотря на серьезность нашего дела, наши переговоры были так свободны, как будто мы говорили о наших собственных развлечениях. Но я не мог не задать вопроса Нелидовой: не боится ли она риска, которому подвергается? Ее ответ дал объяснение и перемене моего собственного настроения. Оказывается, жизнь в Москве была совершенно необыкновенная. Советское правительство только что переехало в Кремль, и органы власти находились еще в стадии становления. Известная тюрьма на Лубянке еще не стала неотъемлемой частью системы, и там действовали пока добровольцы. Хотя аресты, облавы и смертные казни были уже довольно обычным явлением, но все это еще как следует не организовалось и выполнялось беспорядочно.
Этому общему беспорядку много способствовали и немцы. ВЧК Дзержинского существовал наряду с некоторыми германскими учреждениями, и они поддерживали между собой тесный контакт.
Ленин занимал Кремль, а германский посол фон Мирбах занял большой особняк в Денежном переулке, день и ночь охраняемый отрядом немецких солдат. Обыватели были уверены, что Мирбах действительно может влиять на пролетарский режим. Ему подавались жалобы на Кремль, а монархисты всех оттенков добивались протекции Мирбаха. Берлинское правительство проводило ловкую политику: кремлевские правители получали от него финансовую помощь, и в то же время немцы делали авансы по отношению к крайним монархистам, на случай если большевики окажутся непрочны.
Мне гораздо легче было заниматься конспиративной деятельностью в Москве, чем в Петрограде. Здесь без труда можно было устраивать и встречи на квартире Нелидовой, и мои посещения тайных собраний. Я не помню точно дату этого разговора, но знаю, что он происходил после того как я встретил Бориса Флеккеля, моего очень молодого приятеля, рабочего из Петрограда, прекрасного и очень преданного мне человека. Он собирался тоже проехать в Волжский район и был бы рад сопровождать меня. Он взялся за необходимые переговоры. Но через несколько дней пришел ко мне печальный и молчаливый. Единственное, что он мне сказал: «Затруднения». Ясно, что некоторые лидеры партии относились ко мне недоброжелательно. Вскоре я узнал, почему они не одобряли идеи моей поездки на Волгу. В то время «Союз Возрождения России» был занят важной политической работой. Я еще в Петербурге узнал о существовании этой организации, но имел смутное понятие о ее работе.
Я решил не препятствовать деятельности союза и не способствовать росту разногласий между этими двумя патриотическими организациями, у которых и без того было много собственных идеологических трудностей. Я верил, что в конце концов они преодолеют свои трудности и предрассудки и объединятся в своей любви к народу и в исполнении своего долга перед государством. Я полагал, что люди типа генерала Алексеева, Чайковского (народный социалист), Астрова (кадет), Авксентьева (соц.-революционер) восстановят подлинную государственную власть, основанную на принципах духовной и политической свободы, равенства и социальной справедливости, заложенных февральской революцией.
Поэтому я принял предложение «Союза Возрождения России» отправиться за границу, чтобы вести там переговоры с союзниками на условиях, выработанных союзом.
Мой отъезд был назначен на конец мая через Мурманск, где стояли британские и французские войска, охранявшие большие склады военного снаряжения и всякого другого снабжения. На этот раз я поехал в так называемом экстерриториальном поезде для сербских офицеров, которые репатриировались. Глава репатриационной комиссии полковник Иванович (серб) распоряжался этими специальными поездами и по просьбе моих друзей охотно выдал мне документы на имя сербского капитана. Британская виза была выдана на мое имя Локкартом, британским генеральным консулом в Москве, который после отъезда всех союзных послов оставался там в качестве специального эмиссара. Локкарт выдал мне визу, не обращаясь телеграфно в Лондон за официальным разрешением. Гораздо позже он сказал мне, что должен был поступить так, потому что Министерство иностранных дел отклонило бы мою просьбу о визе.
Я не могу точно вспомнить, сколько времени мы были в дороге. Наконец мы приехали в Мурманск, бывший в то время скучным заброшенным городом. Все пассажиры пошли прямо в порт, занятый союзниками, хотя сам город подчинялся советской власти и мы должны были пройти через ее контроль. Но советские солдаты едва взглянули на наши документы. Потом мы пошли в очередь к офицеру союзников, который по списку проверял наши имена. Мой спутник и я были встречены двумя французскими морскими офицерами, которые взяли нас на свой крейсер «Генерал Хоб». На борту сербский офицер предъявил капитану наши настоящие документы. Когда я покидал мою родную землю, мне не приходило в голову, что никогда больше на ступит на нее моя нога…
Предисловие и публикация Юрия КРАСНОЩОКА