Моим основным впечатлением от экономического форума в Кринице стало событие, на первый взгляд, совершенно не связанное с политическими или экономическими дискуссиями, — семинар, посвященный парижской «Культуре». Прошел год после смерти Ежи Гедройца и прекращения выхода его журнала, а об этом издании продолжают говорить и дискутировать... И президент Квасьневский, которому, на первый взгляд, полагалось бы присутствовать на каких-то очередных обсуждениях европейской интеграции или экономических реформ, пришел на этот семинар как обычный слушатель и внимал выступлениям ветеранов «Культуры». Впрочем, чему здесь удивляться! Все-таки сказалась на польской политике именно восточноевропейская концепция Гедройца, осознавшего, насколько важным будет дальнейшее развитие взаимоотношений Польши с ее соседями — в то время всего лишь республиками Советского Союза, незначительными окраинами империи...
Я думал об этом почти на протяжении всего своего последнего пребывания в Польше, поскольку мне показалось правильным проанализировать форум в Кринице именно под этим углом зрения. Но по возвращении в Москву сначала не было времени, а потом... потом наступило 11 сентября, и мне уже было не до Криницы. Все же я решил к этой теме возвратиться, когда эмоций стало немного меньше. Это была такая красивая центральноевропейская тема, нельзя было оставлять ее непродуманной, тем более что у меня был такой эстетический образ семинара — уважаемые публицисты за столом президиума, президент Квасьневский в очках что-то себе записывает в блокнотик, бывший премьер Польши Олекса удовлетворенно кому-то аплодирует, Дмытро Павлычко с правильно одухотворенным выражением утомленного лица... День Гедройца... Но, начав все анализировать внимательнее, я вдруг подумал, если это был день Гедройца, то после 11 сентября начались дни без Гедройца.
Потому что редактор «Культуры» воспринимал Центральную и Восточную Европу еще и как место интересов великих государств, место постоянных дуэлей и споров — и не только российско-американских, но и российско-европейских, американо-европейских и т.п. И хотел гармонизировать взаимоотношения между странами и народами региона так, чтобы они не казались неосмотрительными варварами в глазах соседей да и своих собственных. Для него это был определенный центр, место, к которому обращены взгляды. И Гедройц в этом действительно был прав: со временем стало очевидно, что Европу нельзя искусственно ограничить Берлинской стеной. И со временем станет также очевидно, что Европа не может быть ограничена польско-украинской или литовско-белорусской границами. Но кого это сегодня интересует?
После террористических актов в Америке внешне ничего особенного в политике не произошло. И акценты не очень сместились. Просто проявилась определенная откровенность, которой так не хватает обычной политике. И в этой откровенности стало очевидным, что Центральная и Восточная Европа, Европа Гедройца, никого больше не интересует. Не интересуют наши позиции, не интересуют наши реакции, просто не очень интересует наша цивилизация. Взгляды тех, кто принимает решение, — или считает, что принимает, — очевидно, сместились на юг. Там могут годами еще искать корни опасности — или делать вид, что ищут. А мы не являемся угрозой, и потому неинтересны для мира. Моя приятельница, известная испанская журналистка, автор книги о Ельцине, на днях позвонила мне по телефону, чтобы поговорить об Узбекистане. Сначала я даже обрадовался — со мной так часто говорят об Украине и так редко об Узбекистане, а в моем возрасте несколько минут побыть в вундеркиндах — просто событие. Потом понял, что коллега говорит со мной об Узбекистане прежде всего потому, что Украина ей неинтересна: «Ты знаешь, я несколько месяцев назад возвратилась в Москву, чтобы заниматься здесь Европой. Но, кажется, придется заниматься Азией», — подвела она итог нашего разговора.
Это и итог последних недель, который я воспринимаю не без раздражения. Мы никогда не существовали в мире такого тотального равнодушия, когда Запад нами уже не очень интересуется, а Москва... скорее, по инерции. Настоящими своими помыслами она уже в Ташкенте и Душанбе, в мире больших политических игр, там, где она может снова, хотя бы в собственном воображении, воскрешать как гроссмейстер, распоряжающийся народами и газопроводами... Интересно, как мы будем жить в мире, где с нами не будут особенно ссориться и особенно дружить, а так — живите себе, как хотите, у нас здесь знаете какие проблемы... И сколько? И разве такая отдаленная от большой политики жизнь очень уж плоха? И не возникнет ли новая неожиданная граница — между активным миром и миром наблюдателей?
На определенное время мы превратились в зрителей шахматного турнира. Шахматистам зрители не мешают: шахматисты их просто не замечают. В перерывах собирают на сеансы одновременной игры, успокаивают: видите, и вы не забыли, как передвигать фигуры... Главное для зрителя — научиться жить собственной жизнью, хотя бы в буфете... Ибо так и простоим весь турнир с доской под мышкой, идиотским выражением лица и неудержимой верой, что если не сегодня, то завтра с тобой непременно кто-то сыграет...