Оксана Забужко — единственная из украинских писателей, чье имя известно, по крайней мере, каждому образованному человеку. Прошу прощения, есть еще Юрий Андрухович. Забужко и Андрухович — и все?
Почему у нас есть писатели, но нет литературы как общественной реальности? Почему украинскую книгу трудно найти на полках книжных магазинов, но там, где эти книги все-таки есть, они отнюдь не пользуются бешеным спросом? Чего конкретно нам не хватает — государственной поддержки, рыночных механизмов или, может, как иногда говорят, «нужно просто лучше писать»?
Писательница Забужко существует вопреки нашей парадоксальной реальности. Ее издают немалыми тиражами, переиздают, переводят за рубежом. Ее уважают или воспринимают как одиозную личность. Восторженно читают или, не обязательно читая, объявляют удачно раскрученным брэндом. С нетерпением ждут новых вещей писательницы — или язвят по поводу продолжительной паузы и перехода на «общественную работу».
Впрочем, Оксана Забужко может себе это позволить. И не только это.
— Оксана Стефановна, года два назад вы анонсировали свой новый роман. Почему о нем не слышно?
— Могу дать первые двести страниц почитать. А потом случилась революция. Прекрасная вещь, но она все-таки оставляет брешь, меняет твою жизнь, и вернуться обратно, в ту точку на 233-й странице, где ты 23 октября на полуслове оборвала текст, крайне тяжело. Недавно перечитала — понравилось. Очень. Но что там дальше было, хоть убейте, не помню!
— Вообще, первое, что приходит на ум в подобной ситуации, — страх не повторить собственный успех. Этот момент присутствует?
— Никоим образом. Я пишу прежде всего для того, чтобы снискать успех у себя самой, быть довольной результатом, а это ох как нелегко, ведь у меня к себе требования гипервысокие. Это будет большая по объему вещь, первый мой роман, для которого я проводила специальные изыскания. Там часть действия происходит в 40-х годах, часть в наше время, герои связаны между собой сложными и запутанными сюжетными историями и переходами. Это то прошлое, о котором мы не знаем, которое подспудно влияет на наше настоящее. Отсюда и название «Музей покинутих секретів» — это те «секреты», которые девочки делают: ямку выкапываешь, цветочек кладешь, стеклышком накрываешь. У героини есть версия, будто бы эта игра берет свое начало с раннекоммунистических времен: наши бабушки тогда прятали в землю иконы, а теперь остался только жест без смысла, когда закапываешь стеклышко, а потом раскапываешь и смотришь, как оно там блестит. Меня в детстве донимала мысль: вот закопали, потом ушли и забыли, а как оно там в земле остается?
Весь ужас в том, что предстояла куча работы. Я сначала думала: почитаю немножко литературы по 40-м годам и составлю себе представление — ни фига. Нужны живые детали. Я ездила в Западную Украину, ходила в леса, встречалась со старыми дедами, расспрашивала их, делала это все с огромным энтузиазмом...
Но с 23 октября я, увы, — англоязычный писатель; тогда я, условно говоря, «вышла на свой Майдан». Когда днем был большой митинг, я туда не ходила, сидела еще за письменным столом. Родные и друзья пришли с флажками, рассказали, как все было превосходно, все решили, что день удался. А перед сном зашла в Интернет и прочла онлайн-информацию: появились братки и избили людей, оставшихся ожидать под ЦИКом! До утра я следила в Интернете за этим всем, а потом от отчаяния написала свое Letter from Kyiv after the Night of the Long Knives. Это был первый раз, когда я использовала на полную мощность все свои западные контакты. Тогда там еще никто не интересовался нашими выборами, все были обращены в сторону США: Буш или Кэрри? А тут какая-то Украина, какие-то там выборы, бардак с этими выборами, это неважно.
Я запустила письмо на 150 адресов — всем своим знакомым: западным писателям, журналистам, пэн-клубам и т.д. Оно пошло во много влиятельных изданий и пробило на Западе серьезную информационную брешь: первый живой голос, идущий изнутри страны, «крик Украины», как писала американская Boston Globe... Но на следующий день я получила 250 ответов... И кучу заказов на новые материалы о наших событиях! И так «процесс шел» до самой победы...
Перед первым туром приезжало ко мне шведское телевидение, и мы побились об заклад. Журналист говорит: я был в Грузии, в Белграде, там воздух был наэлектризован, — а тут у вас ничего не произойдет, ну, может, немного побузят, да и все. Я говорю: нет, у нас другая ментальность, тут все подпольно накапливается — «Музей покинутих секретів»! И когда это подпольное стало явным, когда люди начали носить оранжевое, и с каждым днем становилось все очевиднее, как нас много. Когда ты идешь по улице в этом шарфе и видишь, как тебе навстречу расцветают улыбки, это освобождение от одинокого страха — очень классная штука.
— Сейчас в обществе наблюдается прогнозированный еще во время революции откат, общее недовольство новой властью и, в частности, ее действиями в сфере культуры. Вы тоже ощущаете что-то подобное?
— Пожалуй, нет, ведь я на сей счет не питала особых иллюзий. Слушая блестящую, всеми проаплодированную речь тогда еще будущего премьер-министра Юлии Тимошенко в ВР, я все ждала какой-то содержательной программы, касающейся гуманитарной политики... Но понимания, что это такое, у новой власти изначально и в зародыше не было! Эти люди — профессионалы в экономической сфере, тут я спокойна, я знаю, что страну они вытянут, но сферы культуры это не касается. Власти не знают, что делать, ведь в Украине никогда не было собственной культурной политики — в смысле понимания, что такое национальная культура, национальное информационное поле, каково его стратегическое значение для развития страны, как государство должно его защищать, как вообще с ним работать. Соответственно люди, пришедшие к власти, во многом действуют на ощупь.
Мне нравится открытость этой власти. Мне нравится, когда министр культуры, с которой я лично не была знакома, спустя несколько дней после назначения звонит мне утром на мобильный: «Добрый день, это Оксана Билозир, не могли бы вы прийти завтра в министерство?..» Там собирали совещание ведущих киевских деятелей искусства, собственно тех, кто реализовал себя в кучмовские годы в обход властей, без какой-либо государственной поддержки, своими собственными силами, и приобрел опыт не просто выживания в антикультурном государстве, но и создания культурных инфраструктур, определенных моделей продвижения культуры в различных сферах. Были Олесь Санин, Сергей Маслобойщиков, Юрий Щербаков — люди, обладающие тем опытом, который в конце концов пригодился государству.
— И каковы же ваши предложения к государству в области литературы?
— Тут уже четко нужно разделять, что можно делать в принципе и что нужно делать неотложно. Если в стране, прошу прощения, не считая учебников, издается 0,3 книги на душу населения, — это бомба, заложенная под будущее, это катастрофа! Что такое бескнижная нация? Это, среди прочего, отсутствие единого языка взаимопонимания, элементарное неумение обменяться развернуто выраженными мыслями, ведь человеку, не имеющему привычки к постоянному чтению, всегда «не хватает слов». Я в эти ситуации попадала много раз: от бесед с нашими политиками до вечеров в студенческой аудитории. Если ты прочитываешь несколько сотен книг в год, а твой собеседник их прочитывает три-четыре, то никакой диалог между вами невозможен: нет даже понятийного консенсуса, согласованности в употреблении одних и тех же понятий.
Независимое Украинское государство еще в 1996 году полностью сдало свой книжный рынок России: вы знаете этот сюжет, не нужно на нем в сотый раз останавливаться. Но ведь правовое поле, на котором государство должно защищать своего производителя, книгопроизводителя, предполагает определенную протекционистскую политику. Это делает каждая страна, здесь без государства не обойтись, иначе бы весь мир был завален «стивенами кингами», а всех остальных литератур не было бы как явления.
В этой ситуации, безусловно, нужна целая планомерная система продуманных мер. Нужно думать, как дать место своему производителю. Речь идет не о раздаче денег со стороны государства, а о правовой защите и программе поддержки книгоиздательского бизнеса, развитии дистрибьюторской сети: ведь украинская книга реально продается всего в нескольких десятках книжных магазинов. Отдельная тема — информационное обеспечение, чтобы люди знали, что вышла интересующая их книга и где ее можно купить.
Сейчас наша литература у себя дома, в Украине, существует на правах диаспоры. У нас любят крайности: дескать, ничего не надо делать, пусть будет рынок, тогда конкуренция покажет... Какая, к черту, конкуренция, если есть тупая ситуация обычного культурного колониализма со стороны России? Украина почти полностью колонизирована северной соседкой на рынке книжном, на рынке видео и аудио, об информационном пространстве я уж молчу.
— Казалось бы, после Майдана читать в метро украинскую книгу должно бы стать престижно, следовательно, должен бы появиться спрос на нее. Почему его по-прежнему нет?
— А за кучмовские годы исчезла книжная культура вообще. Я мало езжу в метро, но когда приходится, почти не вижу молодежи, которая бы читала там книги, за исключением учебников или чего-то программного, — я ведь всегда подсматриваю, понимаете, профессия писательская такая. Женщины среднего возраста, те порой читают Донцову, Маринину, какую-то еще там попсу российскую...
А спроса на украинскую массовую книгу и быть не может. Помните старый советский анекдот: «Почему в магазинах нет красной икры? — У нас на нее спроса нет. — Как это?! — А вы зайдите в магазин, постойте часок, послушайте, зайдет ли кто и спросит ли». Как может пользоваться спросом то, чего не существует? То есть писатели у нас есть, а литературы нет. Ведь литература — это не совокупность текстов, а отдельная социальная сфера с собственной инфраструктурой, обеспечивающей книгу всем нужным для ее «жизни» в обществе: начиная от вменяемой профессиональной критики в массовых газетах, телевидения, экранизаций и кончая разветвленной сетью грамотно оборудованных книжных магазинов.
Приведу показательный пример: «Кодло» Марины Соколян, повесть, которую я прочла еще в рукописи и очень порадовалась. При всей прикольности фабулы (римейк «Гарри Поттера»!), при всей подростковой легкости стиля, главное там — довольно точный социологический портрет нового поколения, которое специально учат манипулировать массовым сознанием. Через полгода после выхода книги именно это «кодло» ринулось в штабы Януковича — придумывать киллерские технологии, валить интернет-форумы и т.д. — все «по тексту»! В любой стране такая книга — это был бы гарантированный бестселлер, стотысячный тираж, ведь таких «попаданий» в раскаленную политическую ситуацию просто не бывает, удача редчайшая!.. А кто ее видел и кто ее читал? Я интересовалась у издателя: не продана даже тысяча экземпляров. О чем мы говорим, какая в этих условиях может быть массовая украинская книга?
— Почему в тех же условиях пользуются спросом книги Оксаны Забужко?
— Извините, и в скольких же книжных магазинах они им пользуются? Могу показать, какие отчаянные письма я получаю из глубинки: вот преподаватель Уманского педуниверситета, недавно раздобыл «Сестро, сестро», хочет писать по моему творчеству научную работу и просит, чтобы я прислала ему свои стихи, поскольку слышал, что они где-то вышли. А вот совершенно душераздирающее письмо из райцентра: кто-то из Киева привез туда «Хроніки від Фортінбраса», среди местной интеллигенции выстроилась очередь, и этот читатель, стоявший 33-м в очереди, получил книгу на три дня и теперь должен передавать дальше, а не хочется... Как в австралийской диаспоре! Украинская книга обслуживает Киев, Львов, Галичину; в Харькове это уже проблема, а если говорить о Днепропетровске или, страшно сказать, Донецке... Поэтому давайте не переоценивать мою «всенародную популярность». Меня всегда ужасно раздражает, когда наши художники раскидывают пальцы и рисуются: вот, мол, какой я, имярек, крутой и преуспевающий, — ну хорошо, пусть ты крутой, а где же остальные, тебе подобные? Как говорится, неприлично быть богатым в бедной стране.
Моя повышенная, по сравнению с другими украинскими авторами, популярность, думаю, имеет единственное объяснение: мой читатель — это на две трети русскоязычная интеллигенция. Вот за счет русскоязычного читателя, покупающего не «украинскую книгу» специально, а конкретного автора без оглядки на язык, я и получаю тиражи, на порядок превышающие рядовой тираж украинской книги.
— В общественном сознании автор Забужко появилась все-таки благодаря удачному пиар-ходу. Почему, хотя ныне молодые и дерзкие усиленно себя пиарят, все это остается в литературной тусовке и не выходит наружу?
— У молодой литературы действительно есть аудитория в три-пять тысяч душ, которая этим интересуется, отслеживает и покупает, и это сообщество, замкнутое на себе. Ведь это тоже феномен кучминской поры — у нас крайне распыленное общество. Все рассыпались по своим тусовкам, они есть в каждой профессиональной сфере. В каждом университете своя наука, декан — главный ученый мира, никчемными тиражами издаются свои изыскания; а то, что происходит не только в Париже, Лондоне или Варшаве, но и за 100 километров от этого областного центра, их уже не касается. Нет единого информационного пространства, нет критериев для сравнения. Пока в Украине не будет издания, аналогичного германскому «Шпигелю», американскому «Нью-йоркеру» или «Литературной газете» советских времен, которое бы читала вся интеллигенция от Ужгорода до Донецка, — никакой культуры не будет.
А в литературе существует еще и изоляционизм поколений. Молодые пацаны искренне считают, что литература начинается с них. В крайнем случае, имеются еще Забужко и Андрухович. Это — аутизм, автаркия, изоляционизм, не имеющий никакой перспективы. Всякая нормальная литература существует не только в пространстве, но и во времени. Ты должен чувствовать себя наследником, внуком, правнуком, праправнуком людей, до тебя писавших на твоем языке. Мои изыскания, касающиеся Шевченко, Франко и, вскоре должны выйти, над Лесей Украинкой — это часть моего писательского самосознания, тоже эдакие «польові дослідження»...
— Вы в свое время эту внутрилитературную герметичность прорвали. Секс, автобиографичность — тогда никто такого не писал. Теперь так пишут почти все. Чем сейчас можно удивить читателя?
— Собственно, от этого изоляционизма, когда все друг дружку обнюхивают, только друг о дружке пишут и озабочены единственным вопросом: как сделать так, чтобы их услышали? — и возникает представление, что читателя крайне необходимо чем-то «удивить», раздразнить какими-то фокусами, чтобы не уснул. Но ирония литературного успеха заключается в том, что любой «фишкой» можно удивить на один день. Однако этим никогда не добьешься того, чтобы книгу потом девять лет покупали, читали и перечитывали.
Даже в рыночно развитых странах все равно главным средством рекламы остается то, что называется «из уст в уста». Это когда вам звонит подруга: «Слушай, я тут такую клевую книгу прочитала, я и тебе подарю». Для меня самые дорогие автографы — не тогда, когда дают на подпись новенькую книгу, а когда приносят старое издание и порой раскрывают на последней странице. Я говорю: в чем дело? — переворачиваю на первую, а там посвящение: «На день рождения милой Леночке». Это трогает по-настоящему. Это чья-то любимая, дорогая книга. Не просто «по модняку круто купить Забужко» или, как мне рассказывали, есть еще такая мальчишеская примочка: приглашать в гости девушку и класть на видном месте мою книгу — чтобы сразу убить своей продвинутостью.
Кстати, на «Польових дослідженнях» обожглись очень многие, условно говоря, «не мои» читатели, как раз те, которые клюнули на «фишку»: на секс, автобиографичность и т.д. Они отсеялись, негодующе топая ногами, что их обманули. Но благодаря этому шуму подтянулись и «мои». Волна пены схлынула, и на сегодняшний день уже всем ясно, что Забужко — отнюдь не попсовый, а чисто интеллигентский автор, или как писали россияне, «звезда умной литературы». Секрет успеха «Польових досліджень…» заключается именно в том, что эта книга написана без оглядки на аудиторию. Как дневник пишется: для себя, с абсолютной откровенностью. Кто не понял — его проблемы, кто не поверил — тоже его проблемы, но со мной остался огромный процент понявших, поверивших и принявших как свое сокровенное, причем это не только женщины, но и мужчины тоже. Ведь что такое, собственно говоря, успех? Это когда человек читает твою книгу как имеющую непосредственное ЛИЧНОЕ отношение к его жизни. И не надо придумывать какие-то трюки, нужно просто быть максимально честным. Это первая заповедь писателя: не лги.