Пришло время понять, что судьба украинского языка будет зависеть от языковой стойкости украинцев. Ирэна Карпа метко назвала ее презумпцией собственной универсальности. Это та непонятная для большинства национальностей установка, которую усваивают, взрослея, французы, американцы или россияне: "Тебя просто должны понимать, куда бы ты ни поехал" и в какой бы стране не оказался. Вряд ли у всех представителей этих наций есть, как сказала писательница, этот "микрочип" самоуверенности, но у типичного американца, россиянина или француза, вне сомнения, он есть. В отличие от типичного украинца.
Действительно, несмотря на то, что сегодняшний день размашисто чертит нам образ нового, лишенного чувства неполноценности украинского человека (подробнее о нем - в конце), вести речь о численном превосходстве этого типа сейчас не приходится: предшествующие столетия полуколониального состояния вызвали распространение украинского типа, больного, перефразируя формулу И.Карпы, презумпцией собственной маргинальности, признак которой - чувство вины за свое украинство и тревожное опасение, что тебя в Украине (!) могут не понять, не воспринять и не принять. Неожиданную иллюстрацию этого тезиса получил во время написания материала, познакомившись с девушкой из Полтавской области, которая вдруг - после нескольких предложений на украинском - переспросила: "А ничего, что я разговариваю на украинском?". Впрочем, хронологически более ранний случай из жизни, ставший поводом поднять проблему языковой стойкости украинства, еще более показателен в этом плане.
(Подне)вольная Украина
Участником короткого, но весьма примечательного диалога довелось стать, когда возвращался домой в Донецк из зимнего отпуска в Карпатах. Моими соседями по купе дополнительного поезда "Ивано-Франковск-Днепропетровск" оказались трое ребят из Франковщины. Общались на украинском, но только между собой. Когда мимо нас пробегала проводница, один из них (студент) обратился к ней на русском: "Извините, а когда вы откроете туалет, чтобы можно было вымыть руки?". Переход на русский язык был для него (как, вероятно, и для других его товарищей) естественным и привычным. Из всех присутствующих только мне этот поведенческий маневр показался лишенным логики и, самое главное, необходимости. Поэтому вслед за удивленным взглядом я адресовал юноше и вопрос о мотивах, побудивших его так сделать.
Причина, приведенная юношей, оказалась настолько прямодушной, насколько и неожиданной. "Она не понимает украинского", - сказал он спокойно и с уверенностью - так, словно мы были не в Украине, а где-то, например, в Китае. То, что проводница без проблем понимала государственный язык (в чем я убедился, заходя в вагон), в этом контексте значения не имело, поскольку ни юноша, ни его друзья не видели ничего странного в том, что кто-то в Украине может не знать украинского языка. Излишне говорить, что при таком низком горизонте ожиданий, естественной и вполне законной, нет, не требования, а только мысли о том, что украинская проводница должна, если не использовать государственной язык все время, то хотя бы отвечать на нем украиноязычному гражданину, у ребят не возникало. Но тот факт, что, озвученная мной, она еще и вызвала с их стороны возражения ("У нас свободная страна, и каждый может разговаривать на том языке, на котором захочет"), нуждается не только в акцентуации, но и в объяснении, в частности с социально-психологической точки зрения.
Нет, не подумайте: при каких-то других обстоятельствах порывы украиноязычной группы обосновать естественное право человека разговаривать на русском я признал бы вполне благородными, как и тезис о демократической стране, в которой каждый человек волен использовать удобный для себя язык, - идеалом общественных отношений. Но ведь согласимся: из уст человека, который минутой раньше вынужден был перейти с родного (и к тому же государственного) языка на другой по той причине, что проводница этого языка (по его мнению) не понимает, упомянутый тезис звучит, мягко говоря, неубедительно, если не сказать симптоматично. К вопросу о том, насколько искренним был юноша, мы еще вернемся, т.к., собственно, из-за того, что это была, скорее, удобная отговорка, чем убеждение, я и привел эту картинку из жизни. Впрочем, перед подробным ее анализом следует представить обзор истории языкового комплекса украинцев, что прольет свет на все его частичные проявления.
Свой среди чужих
Социальная природа явления перехода на другой язык (что является естественной адаптацией к условиям, в которые попадает субъект) лучше всего поддается описанию через понятие "другого" ("чужого", "иного"), раствориться в котором, собственно, и стремится субъект, переходящий на язык окружения, чтобы стать "таким, как все" и "своим". Принимая во внимание тот факт, что потребность быть аффилированным (принятым в сообщество и признанным им) является одной из основополагающих потребностей человека - более глубокого социально-психологического фактора перехода с языка на язык, кажется, нечего и искать. Впрочем, и редуцировать природу рассматриваемого явления к самой потребности аффилироваться означало бы неоправданно упростить действительность. Дело в том, что беспримерная эффективность советской политики русификации, собственно, и основывалась на том, что возможность беспрепятственно удовлетворить (в разрешенных властью пределах) весь спектр потребностей, определенных в свое время А.Маслоу, предоставлял только русский язык. Вместе с тем упрямое употребление другого языка не обещало его адепту ни комфорта, ни принятия в (городское) сообщество, ни уважения, ни жизненного успеха и даже подвергало прямой опасности.
Понятно, что прежде всего страдали высокие потребности украинофонов. Целенаправленная политика вытеснения украинского языка с высоких, социально престижных сфер общества ставила украиноязычного человека перед выбором: отказаться от родного языка или поставить под угрозу успешную карьеру. В одной из своих статей С.Грабовский приводит интересное свидетельство "из личного опыта студенческих лет", иллюстрирующее будни процесса, поступательно приводившего к концентрации на верхних ступенях социума русофонов и, соответственно, к вытеснению украинофонов на нижние: "Моя хорошая знакомая - девушка из интеллигентной киевской семьи - дважды неудачно поступала в мединститут. Несмотря на авторитет своих родителей в медицинской среде и хорошие знания, неудачно. Впрочем, нашелся доброжелатель, прояснивший ситуацию: если бы ты была из села, тогда ты могла бы писать сочинение на украинском языке... А ты - киевлянка, интеллигентка. Пиши на русском! Она послушалась - и поступила".
Конечно, самой интересной в этих воспоминаниях является логика отмежевания от "другого" (носителя украинского): отсылая к давнему мифу о тождественности украинскости и крестьянскости, она просто не оставляет украинофону места не только в ВУЗе, но и в городе.
Действительно, противопоставляя выходца из села, которому "можно" было писать на украинском, жителю города, которому это как интеллигенту не к лицу, такая логика (вполне по Дж.Оруэллу) "уточняла" содержание понятий "горожанин" и "украинофон" таким образом, чтобы их объем по возможности не пересекался. Проще говоря, "простой (обычный) житель города" "не мог" быть украиноязычным. Горожанина, повсюду разговаривавшего на украинском, квалифицировали или как "ненормального" (весьма встревоженного национальным вопросом), или как не горожанина (выходцем из села, гостем с Западной Украины etc.). Излишне говорить, что в таких условиях самим только фактом общения на украинском языке человек словно противопоставлял себя городскому сообществу со всеми связанными с таким противопоставлением ассоциациями (хохол, деревенщина, бандеровец, западняк) и реакциями (превосходство, агрессивность, ирония, снисходительность).
Конечно же, стремясь снять причину напряжения, регулярно выливавшуюся говорящему травматическим психологическим опытом, носитель украинского, в конце концов, привыкал нивелировать свою "инакость", автоматически переходя в общественном месте на русский язык, который позволял чувствовать себя "своим" и давал равные условия на старте жизни. Вместе с тем, крайне затрудняя удовлетворение даже элементарных потребностей в уважении - принадлежности и (вос)приятии, - украинский язык исподволь уподоблялся кресту, нести который отваживались разве что небезразличные.
Кажется, что в свете этих фактов одну из тех социальных групп, от которой прежде всего в русифицированном городе следовало бы ожидать языковой стойкости (а, возможно, и принципиальности) должны были представлять приезжие из украиноязычных регионов страны, для которых повседневное общение на родном языке не было связано с психологическим испытанием и комплексом неполноценности, присущим, например, выходцам из села. Впрочем, вне давления окружения в их случае приобретал весьма настойчивое звучание еще один фактор, существенным образом влияющий на чувство уверенности и внутренней легитимности: априорное убеждение, что эта часть страны не является (уже не является) Украиной как таковой, а в чужой монастырь со своим уставом, как известно, едва ли полезешь.
Поезд с экстерриториальным статусом
Действительно, даже отказавшись от украинского языка в публичной сфере, жители русифицированных городов Украины, по крайней мере, знали, что в их населенном пункте украинский не только понимают, но и иногда используют. Вместе с тем на выходцев из западных регионов страны сплошная русскоязычная ткань городской сферы производила впечатление однородной социокультурной среды, в которой совершенно не осталось украинского духа. Это со временем, после более тесного знакомства с краем, философ из Ивано-Франковска Галина Дичковская заметила в своем блоге: "Я уже давно ее вижу иначе. Она уже давно мне родная...", но, поехав туда впервые в 2004 году, ловила себя на мысли, что "Донецкий край мне чужой и незнакомый. Даже не воспринимаю его как Украину. Какое-то враждебно ЧУЖОЕ". Очевидно, что после обретения независимости решительное определение с отношением к этой (кажущейся, как показал опыт) "не-Украины" стало едва ли не важнейшей задачей нации. Тем не менее, бесконечная дискуссия между приверженцами общественной и языково-культурной концепций нациеобразования, которая в идеале должна была дать обществу мировоззренческие ориентиры, завела в тупик не одного интеллектуала, а в голове посполитого люда и подавно образовала сплошную "кашу".
В соответствии с культурнической теорией, отводящей языково-культурному фактору в процессе нациеобразования главную роль, предполагаемую "не-Украину" нужно было признать: (а) удельной частью Украины и попробовать освоить (деруссифицировать и вернуть в лоно украинской цивилизации) или (б) отказать ей в украинскости и затем вывести (политически, как предлагал Ю.Андрухович, или только ментально - на уровне подсознательного восприятия и повседневной практики) вне границ "настоящей" Украины. В сущности, речь шла об очерчивании границ украинского языково-культурного мира, совпадающих по установке (а) и не совпадающих по установке (б) с действующей политической границей: в то время как сторонники тезиса (а) утверждали суверенность и легитимность украинского языка на всей территории Украины, отстаивающие тезис (б) готовы признать над "не-Украиной" юрисдикцию "чужого" ("иного"), что равнялось добровольной языково-культурной капитуляции и отказу от каких-либо культурнических прав на ее территории.
Третий путь предлагала гражданская концепция наций, ратовавшая за выведение языково-культурного фактора за пределы процесса нациеобразования. Впрочем, решительно разрубая узел проблемы, она де-факто ее не решала, т.к. каждое из предыдущих украинских национальных возрождений непременно начиналось с развития культуры и, собственно, не завершалось логически из-за того, что всегда тормозилось именно на языковой почве. Аналогично, справедливо распространяя политические границы украинского мира на всю территорию Украины, гражданская концепция наций вместе с тем не могла предложить социуму никаких ориентиров языкового поведения, кроме общего (и очевидного по умолчанию) принципа толерантности, чем фактически консервировала унаследованный с советских времен статус-кво и легитимировала механический раздел страны на две языковые группы.
Закономерным следствием этой мировоззренческой мешанины стало представление о расхождении политических и языково-культурных границ украинского мира, что послужило причиной различия в чувстве гражданского и культурного права и породило (по крайней мере, у части жителей западных регионов страны) приблизительно следующие соображения: хотя политически русифицированные области входят в состав моего государства, в пределах которого я пользуюсь всеми предоставленными гражданством правами, языково-культурно они находятся вне сфер моего влияния; мой удельный языково-культурный мир заканчивается там, где начинается "Украина русскоязычная", поэтому не только ожидать от кого-то общения на государственном языке, но и самому разговаривать "там" на нем, очевидно, не следует.
Собственно, действительно эпическим подтверждением склонности носителей украинского языка замыкаться в ограниченном "мирке" и стал случай в поезде, описанный мною в начале статьи. Самое примечательное в нем то, что ребята чувствовали себя "на чужой территории" даже не на перроне в Днепропетровске (что, по крайней мере, было бы понятно), а едва зайдя в вагон поезда! Нет, не русский язык проводников, а сам факт прибытия поезда из "другой Украины" придал ему в их воображении какой-то магический экстерриториальный статус. Следовательно, в поезде они уже не чувствовали себя легитимно и поторопились перейти на русский язык - благо, что чувство отчужденности (это уже не мое пространство) не только обезоруживало и лишало их уверенности (я не могу здесь чего-то требовать), но и парадоксально оправдывало нерешительность разговаривать на украинском.
Самообман как самооправдание
Действительно, задавая вопросы ребятам, я понимал, что назвать настоящие причины своего языкового поведения они не в состоянии не только из-за элементарного неосознания их, но и из-за описанного еще Фрейдом механизма рационализации (самообмана), призванного "объяснить" окружению, и, прежде всего, самому себе, мотив поступка, настоящая причина которого вскрывает уязвимость субъекта - в нашем случае говорящего. Как показано выше, переход на другой язык состоит в вынужденном, но добровольном отказе субъекта от родного языка, препятствующего (или будто бы препятствующего) его принятию в сообщество.
Впрочем, если где-то за границей, где говорящего действительно не понимают, такой отказ необходим и оправдан, то в родной стране он является чем-то наподобие бегства, проявлением малодушия. Ясно, что пойманный на горячем человек будет стремиться рационализировать свое поведение и выдвинет ряд тезисов, апеллирующих к объективным причинам его поступка. Собственно, эти объяснения, так или иначе отражающие коллективные представления, господствующие на уровне будничного сознания наций, меня и интересовали прежде всего. В целом, я различил две основных референции (ссылки).
Первой в очереди предложенных ребятами тезисов была апелляция к "нормальности" их языкового поведения, обосновать которую было возможно, согласившись с мнением, что не понимать в Украине украинский язык - абсолютно нормально, и показав, что явление это чрезвычайно распространено. Впрочем, поверить в выдуманную ими же реальность ребятам, кажется, было намного легче, чем убедительно аргументировать ее объективность: вывод о сплошном непонимании украинского языка на Востоке был сделан на основании единичного случая ("там", указал один из студентов, имея в виду Днепропетровщину, "пацаны не понимали меня и попросили разговаривать на русском"). Проверять же правдивость утверждения о непонимании "схидняками" украинского языка ребята с того времени, очевидно, не отваживались.
Ясно, что показать слабость их обобщения - равно как и априорных суждений о конкретной проводнице - было нетрудно. Следовательно, ребятам не оставалось ничего иного, как бросить вторую карту - апелляцию к демократии и свободе выбора, с помощью которых давно и весьма умело манипулируют сознанием украинцев апологеты официального "двуязычия". Едва услышав тезис о том, что проводница является не обычным гражданином, а лицом, исполняющим служебные обязанности, и должна владеть государственным языком, ребята радостно ухватились за возможность отвести предмет разговора от себя и принялись отстаивать ее конституционные права. "Правильно, - ответил я, - но заметьте, господа: проводница этим правом, как видим, воспользовалась, в отличие от вас, когда вы перешли на русский язык. Возникла пауза. В дальнейшем ребята обращались к проводнице на украинском - и она прекрасно их понимала.
Дух времени
В завершение должен уточнить, чтобы предотвратить возможные разночтения. Конечно же, речь идет не о том, чтобы все и везде разговаривали только на украинском, а о том, чтобы выбор языка был осознанным и происходил из внутренней потребности человека, а не под давлением окружения. Пришло время понять, что условия изменились, и за последние годы в стране произошли важные сдвиги в оценке украинского языка на предмет его коммуникативной способности и престижности. Вероятно, заметные глазу изменения произошли ныне лишь в Киеве. Впрочем, и на Юге, и на Востоке страны молодое поколение связывает украинский, скорее, с динамичной общественно-политической деятельностью и городской жизнью в общем, чем с "сонным царством" села и безнадежной анахроничностью. Единственное, чего катастрофически не хватает тамошним адептам, это среды, где они могли бы свободно использовать государственный язык.
Нередко приходится слышать: "Я охотно общался бы на украинском, но, к сожалению, не с кем!". Такие и подобные им признания звучат все чаще и являются красноречивым знаком: пришло время понять, что судьба государственного языка в значительной степени будет зависеть от языковой стойкости украинофонов и от их примера, который будут наследовать все желающие. Сегодня немало людей готовы идти по этому пути - нужен только легкий толчок. Но, к сожалению, те, кто может и должен его дать, не всегда понимают важность своей роли. Находясь в плену давних комплексов, они при любой возможности переходят на другой язык, не оставляя шанса потенциальным приверженцам украинского отправиться в замечательное путешествие духовного перерождения.
Так какое же новое мышление могло и должно бы стать основой языковой стойкости и пробудить в украиноязычном украинце усыпленное чувство собственного права и легитимности?
Установка первая: разговаривать на государственном языке в Украине (как на Западе, так и на Востоке) нормально по определению. Изредка действительно встречаются люди, которые удивляются, услышав украинский язык, но относиться к этому следует как к исключению, подтверждающему правило. Установка вторая: разговаривать на украинском языке уже не означает расписаться в необразованности или сельском происхождении, а скорее, наоборот - подтвердить собственную принадлежность к социально активной группе населения, которая пытается идти в ногу со временем. Чрезвычайно чувствительные к его актуальным интенциям представители этой группы неслучайно переживают чувство глубокой связанности сегодняшнего дня с украинским языком. Если повесткой дня является всестороннее становление Украины, то одним из ее основополагающих моментов есть укрепление украинского духа в формах культуры. Вот почему третья установка постулирует центральное положение, понимание которого способно разбудить усыпленное мужество и чувство легитимности: использование украинского языка вполне соответствует духу и задачам времени.
Попробую предвидеть, что осознание этого положения может ускорить прогнозируемое украинским культурологом Р.Кисем укрепление очагов украинского языка в русскоязычных городах. Основой их станут молодые люди, лишенные чувства неполноценности и связывающие будущее страны с украинским языком, всячески поддерживающие его развитие и поощряющие своим примером других (при этом с уважением относясь к носителям других языков), которые будут воспитывать своих детей на украинском языке, готовя почву для будущей Украины.
Надежда Басенко, аспирантка Прикарпатского национального университета им. В.Стефаника (г. Ивано-Франковск):
- Если понимать под словосочетанием "языковая стойкость" способность украинцев разговаривать исключительно на украинском языке в русскоязычной среде, то эта стойкость также должна на чем-то основываться. Хоть и грустно констатировать, но это правда, что наша стойкость надломлена. В нашей ментальности коренятся нездоровые элементы. Это уже до боли знакомый всем комплекс неполноценности, а также извечный украинский идеализм, всегда выдвигающий весьма высокие требования, чтобы быть вправе чувствовать себя настоящим украинцем.
В противоположность украинскому идеализму, идеологам русской империи удалось получить грандиозные результаты с помощью единственного инструмента-критерия - языковой идентификации. Стоит лишь заговорить на русском, и ты уже "свой" практически в любой русскоязычной среде. Кроме того, на этой же основе создано невероятной силы противопоставление, когда практически всех иноязычных считают едва ли не врагами. Среда всегда влияет на человека. Человеку всегда хочется быть рядом с другими людьми, быть частью сообщества и чего-то большего. Языковая идентификация - это вопрос, скорее, духовной зрелости, национальной уверенности, твердого самоопределения.
Дмитрий Ткач, историк, заместитель директора Института общественных исследований (г. Днепропетровск) :
- На вопрос "Почему украиноязычные при любой возможности переходят на русский язык?" я до сих пор не нашел однозначного ответа. Насколько я понимаю, он прячется в тонких психологических материях. Среди основных факторов, побуждающих украиноязычных людей переходить на русский, - страх быть не воспринятыми. Правда, в подавляющем большинстве он прикрывается "толерантным отношением к собеседнику". Поэтому случается так, что два украинца, не зная об украиноязычности друг друга, общаются на русском, объясняя это "вежливостью". Рядом со страхом идет чувство неполноценности, подсознательное ощущение второсортности. Это результат многолетней манипулятивной политики. Тех, кто не поддавался эксперименту, истребили. Другие - ассимилировались и приобрели образ жертвы, который до сих пор живет в сознании большинства украинцев.
Последние полтора года я живу в Киеве, где языковой вопрос решается проще: адекватное отношение к разным языкам связано с насыщенностью города представителями всех регионов. В Днепропетровске ситуация значительно сложнее. Конечно, бить за украинский не будут, но разные "неприятности" для украиноязычных граждан все же могут быть. В транспорте, магазинах, общественных местах как минимум могут игнорировать, намекая тем самым, чтобы человек обращался на русском. Как максимум - могут не рассматривать украиноязычные резюме или же во время собеседования откровенно заявить, что на украинском в компании общаться "не следует". Правда, подобная ситуация не редкость и в Киеве.