«О, святая простота!Диссиденты были людьми необыкновенными. Они обогнали время. Бескорыстно служили обществу, олицетворяли все лучшее в нем.
Все зависит от нашего отношения к инакомыслию: хотим мы, умеем мы думать - или согласимся с ролью жвачных животных?
Л етом нынешнего года
в Москве я обсуждал
с редактором отдела влиятельной столичной газеты возможную тему для выступления. О чем бы я хотел написать?
Я предложил откликнуться на предстоявшее 30-летие советской оккупации Чехословакии и рассказать о вошедшей в историю демонстрации в августе 68-го года на Красной площади. Стоило протестовавшим развернуть приготовленные транспаранты («Руки прочь от Чехословакии!», «За вашу и за нашу свободу!»), как их окружили дежурившие на площади люди в штатском, схватили, скрутили... Храбрецы получили по суду сполна, зато вся мировая печать сообщила о несогласии в России по поводу оккупации чужой страны. Демонстрация та спасла честь нации. Ее участники доказали, что не вся Россия согласна с оккупацией, что есть «две России»... Вот «делать жизнь с кого» молодежи, вот подлинные герои новой России!
Среди журналистов, работавших в Чехословакии в те дни, нашлись и такие, кто отказался лгать и попросил о срочном переводе в Москву. Разумеется, пришлось им распрощаться с работой... Их тоже, убеждал я редактора, стоило бы наградить за мужество орденами новой России. Представляешь, какой отклик этот жест вызвал бы в Праге и в Братиславе. Есть ли лучший способ выразить солидарность с братскими славянскими народами, сочувствие, понимание пережитой ими трагедии оккупации? Россия просто обязана прийти к ним с повинной, подтвердив, что новая Россия ничего общего не имеет с той страной, которая посылала танки в Прагу. Если, конечно, есть различие между старым и новым режимами - и есть желание с чехами и словаками дружить.
Я говорил об этом с волнением, потому что и по сей день не изжил горечь, чувство вины перед чехами и словаками.
Мой собеседник вроде бы соглашался. Но по лицу его было видно, что предлагаемая мною тема не актуальна, что он ею не захвачен.
Московские газеты отметили 30-летие тех событий, опубликовав фотографии, воспоминания политических деятелей «пражской весны», советских военнослужащих. Однако тема исторической вины России и подвига демонстрантов не обсуждалась. Может, не все просмотрел газеты, но в тех, что я видел, такого разговора не нашел. Отношения между Москвой и Прагой, Братиславой теснее в августе не стали, все так же крепко желание чехов как можно скорее вступить в НАТО, обезопасив себя от новых оккупаций. Не доверяют России! И правильно делают, я бы тоже не доверял тому, кто, совершив преступление, не способен сделать самую малость - повиниться.
Участники демонстрации были частью движения, о котором, увы, не сообщают школьные учебники истории. Другое дело, участники событий на Сенатской площади в Петербурге в декабре 1825-го года. Те - герои! «Можешь выйти на площадь? Смеешь выйти на площадь?..» - спрашивал Александр Галич. Песня как будто рассказывала о декабристах, но современники воспринимали ее как отклик на демонстрацию на Красной площади. Но кто об этом сегодня знает? Об этих людях когда-нибудь вспоминают? Может, им и не нужны эти ордена. Они нужны новому режиму, если он на самом деле антитоталитарный. А если нет?
Участники этого движения не входят в правительство России. Практически отсутствуют они и в Думе (редчайшее исключение, как, например, Сергей Ковалев, лишь подтверждает правило). Их не увидишь во главе общественных институтов, средств массовой информации, научных и учебных заведений, в президиумах почетных собраний.
«Шестидесятники»... Это слово стало бранной кличкой. Об общественной борьбе 60-х и 70-х годов принято говорить с иронической усмешкой. Какая, мол, там борьба, одни фиги в кармане! Наивные люди, возомнившие, что можно построить «социализм с человеческим лицом», усовершенствовать существовавшую систему. Вместо того, чтобы ее сломать.
Конечно, ломать существовавшую 70 лет феодально-крепостническую систему сословных привилегий, сверхэксплуатации и подавления личности было необходимо, кто теперь спорит с этим. Но призывать к слому системы в те далекие от нас послевоенные десятилетия? Кто бы такое выступление поддержал? Россия - не Венгрия, не Эстония, где антикоммунисты всегда были властителями дум. Советский человек и по сей день практически не перестроился, он выходит на демонстрации под красным знаменем коммунизма. А тогда...
Надежды на то, что придет на помощь некая «внешняя сила», не было. Оставалось рассчитывать лишь на изменения внутри системы, которые мог бы предпринять партийный реформатор. Думающая Россия горячо желала успехов такому реформатору в ЧССР, Александру Дубчеку, с ним были связаны все наши надежды. Мы могли только мечтать, что успех Дубчека окрылит и будет стимулировать «социализм с человеческим лицом» и в СССР. Одна надежда...
С неистребимыми коммунистами спорить на эти темы бессмысленно: любые доводы наталкиваются на стену отчуждения. Но есть достаточно много нормальных людей, особенно молодых, мало знающих о так называемом диссидентстве 60-70-х годов. Может, мы сами виноваты в том, что о нем не знают, потому что мало пишем и говорим об этом?
Противникам режима, которые хотели быть услышанными и понятыми «простым народом», нужно было предложить «третий путь» - среднее между капитализмом и коммунизмом. Тот строй, что восторжествовал в СССР и в странах «народной демократии», мало кого удовлетворял (о правящей партийной элите я не говорю). Но советские люди никакого другого не видели и не знали. Какой же могла быть альтернатива «реальному социализму»? Пропаганда расписывала ужасы капитализма...
Приемлемый вариант, очевидно, должен был выглядеть как синтез лучшего, что имелось в двух противоположных системах. Вариант социализма, обогащенный включением в него прогрессивных элементов капитализма. Сторонники теории конвергенции, постепенного сближения и слияния двух мировых систем, утверждали, что капитализм тоже, как и социализм, в исторической перспективе обречен, если не будет совершенствоваться, обогащаться за счет социализма. И когда-то, в обозримом, хотя и неблизком будущем, из двух систем родится одна... Идею конвергенции защищал Андрей Дмитриевич Сахаров, самый авторитетный из инакомыслящих, совесть России. В Америке с той же идеей выступали известные публицисты и политологи немарксистского толка.
О чем конкретно шла речь? Предлагалось сохранить практику государственного планирования и государственного контроля над нею, государственную собственность на крупные промышленные предприятия и банки, проводить выравнивание доходов в пользу беднейших слоев, сохранить бесплатность образования и здравоохранения. Но при этом внедрить элементы конкуренции между предприятиями, практику банкротств несостоятельных, отсталых предприятий, частную собственность (в ограниченных пределах) и другие элементы экономики свободного рынка, а также произвести либерализацию политической жизни - ввести многопартийность, свободные выборы, открытость границ, отменить цензуру и контроль над мыслями, соблюдать права человека...
Интересно, что венгры, наученные трагическим опытом подавления народного антикоммунистического восстания в 1956 году, действовали осторожнее, чем чехи и словаки, и уже к середине 80-х годов добились поразительных успехов, даже под руководством коммунистов, в чем я смог убедиться, посетив эту страну в 1988 году.
Причем из разговоров с ведущими экономистами я понял, что самой важной, принципиальной мерой для них было введение законодательства о банкротствах. Если сравнить Россию наших дней с Венгрией десятилетней давности, вторая выглядит (выглядела) куда развитее, просто «рай земной». Но что же тут удивительного: законодательство о банкротствах в России и по сию пору не действует, земельная реформа не проведена, земля не передана в руки земледельцев... Созданный в России «гибрид» двух систем не выдерживает критики.
И накомыслящим в
СССР приходилось
апеллировать к сознанию нации, которая и по сию пору в большинстве своем отвергает чисто капиталистический путь развития. Чтобы достучаться до сознания «человека с улицы», критически настроенным публицистам приходилось ссылаться на труды Ленина. В Советском Союзе, писали тогдашние «левые» публицисты («правыми» считались ортодоксы-коммунисты: теперь все наоборот!), произошло искажение «правильных» ленинских идей. Отсюда призывы воплотить в жизнь «очищенные от наслоений», хорошие, правильные идеи Ленина.
Украинский литературовед Иван Михайлович Дзюба написал глубокое исследование о русификации Украины. Он послал рукопись тогдашнему первому секретарю ЦК КПУ Шелесту, попросил того о встрече, чтобы узнать критические замечания партийного руководителя по затронутым вопросам. Автор книги, естественно, мечтал о публикации своего труда, он надеялся убедить Шелеста - силой аргументов, подкрепленных ссылками на Ленина.
Автор книги объяснял, что политика партии в национальном вопросе круто менялась и что было бы неплохо хотя бы вернуть Украину к партийному курсу начала 20-х годов, когда этот курс назывался «украинизацией» и был относительно мягким по отношению к языку, культуре, национальной жизни украинцев. Русским в Украине было тогда, между прочим, предписано учить местный язык...
При Шелесте официальным источником партийной мудрости был трехтомник переведенных на украинский язык работ Ленина, посвященных Украине и «национальному вопросу». В ранних работах он немилосердно честил царское правительство за проводившуюся им жестокую русификацию, подавление украинского языка, образования, культуры. Дзюба интерпретировал эти работы таким образом, что современный ему курс партии - на фоне этих высказываний Ленина - выглядел грубым искажением и полным отходом от «правильных» принципов и идеалов. Автор исследования нарисовал поистине трагическую картину удушения украинской национальной жизни, культуры, языка. Поразительная по взрывной силе книга!
Ее сила и убедительность состояли как раз в благонамеренных отсылках к Ленину, потому что никакие иные аргументы до ума коммунистов, до сознания обычного читателя не дошли бы. Самым страшным преступлением в республиках считался «буржуазный национализм»: мог ли Дзюба ссылаться на теоретиков национализма - и при этом переубедить коммунистов?
Но обмануть их бдительность не удалось. Дзюба ответа из ЦК не получил, рукопись книги ходила по рукам и в какой-то момент попала на Запад. Книга вышла в США и в Канаде, приобрела широкую известность - теперь уже и на родине автора.
Эту книгу еще долго будут читать и изучать.
Автора ее, между тем, арестовали, продержали в тюрьме до тех пор, пока он не «покаялся»... Когда Украина обрела независимость, Дзюбу назначили министром культуры, он проработал на этом посту ряд лет, прежде чем вернулся к научной работе.
Людей типа Сахарова или Дзюбы всегда, во все века, было мало, наперечет. Джордано Бруно и Галилео Галилей (правоту последнего в споре с церковью недавно официально признал Ватикан) тоже были исключением из правил. «Настоящих людей так немного...» - пел инакомыслящий поэт ХХ века Булат Окуджава.
А народ... Когда публично сжигали на костре диссидента Яна Гуса, услужливая старушка из народа подложила полено в костер, чтоб ярче горело. Гус бросил ей с жалостью: «О, святая простота!»
История инакомыслия в послесталинской России полна драматичными судьбами. Но всякий раз места выбывших занимали новые борцы. Их отличало бескорыстие, идеализм в лучшем смысле слова. Они вообще были людьми необыкновенными. Они обогнали время. Они бескорыстно служили обществу, олицетворяя все лучшее, что вообще было и есть в России. Все зависит от нашего отношения к инакомыслию: хотим мы, умеем мы вообще самостоятельно думать - или соглашаемся с ролью жвачных животных? Едва ли приходилось тогда, треть, четверть века назад, мечтать о возможности дожить до краха коммунистического колосса. Впрочем, до его подлинного краха мы так пока и не дожили...
Им приходилось отказываться от профессиональной карьеры, любимого дела, работы в избранном направлении, их ждала жизнь бедная, убогая. Преследования за убеждения грозили семьям еретиков. Отец писателя Виктора Ерофеева, участника изданного за рубежом альманаха «Метрополь», был видным дипломатом, послом Советского Союза. Ему предложили либо заставить сына отречься, «повиниться», либо... прощай МИД. Отец отказался предать сына - и распрощался с работой. Не самая страшная по тем временам кара, конечно, но многие ли послы СССР обладали подобным же чувством достоинства, чести?
Эти люди были готовы к самопожертвованию. Изготовить листовки - и раздать их в Большом театре, ГУМе, в другом людном месте, а потом пойти на Голгофу.
Листовки изготовила и раздала Валерия Новодворская, отправленная за это в спецпсихолечебницу с диагнозом «шизофрения».
Но чаще приходилось незаметно служить общественному идеалу. Составление и распространение нелегальной литературы, сбор информации, издание подпольной «Хроники текущих событий»... Рано или поздно арест, потом - тюрьма, лагерь... Иногда - принудительная высылка за рубеж. Она происходила подчас по договоренности с западными спецслужбами. Скажем, посаженного в тюрьму лидера португальских коммунистов Луиса Корвалана КГБ выменял на известного правозащитника, долголетнего политзаключенного Владимира Буковского.
Круг инакомыслящих не был широк. Студенчество, интеллигенция в больших городах, мыслящие рабочие и служащие. Те самые люди, что в поисках альтернативной информации жадно ловили иностранные «радиоголоса», читали запрещенную литературу. Критически мыслящих людей было во все времена немного.
В Киеве, к примеру, об истинном характере взрыва на атомной станции в Чернобыле даже через неделю после события почти никто ничего не знал, хотя зарубежные радиостанции вещали об этом сутки напролет. Я сам провел эти дни в Киеве и хорошо помню, как было. Паника началась лишь пятого мая, после четырех подряд праздничных и выходных. Люди вышли на работу и обалдели... Новость далее скрывать уже было нельзя. Но между 26 апреля и 5 мая - никто ничего... Киевляне иностранные голоса не слушали!
Зарубежные источники информации игнорировались законопослушными гражданами, которых не интересовала «антисоветчина». «Антисоветчиками», а значит, «врагами», были в их глазах диссиденты. «Какие-то все они юродивые, оглашенные... Нет чтобы работать и жить, как люди. Что им, больше всех надо? Что толку бунтовать, плетью обуха не перешибешь». А многие судили жестче: «Посягают на наши завоевания, на наш строй! Вышвырнуть их из страны, да поскорее... Или пересажать». Совершенно искренне писали об этом письма в газеты, выступали на собраниях.
И по сей день обыватель никак не может успокоиться. Уже и диссидентов нет, пора бы перестать их ругать, так ведь тянет! Даже переселившись в Америку, все не успокоятся. В «Панораме» недавно я прочитал выдержанные в этом духе две публикации - Марка Поповского и Марка Цыбульского, исполненные нескрываемой враждебности к инакомыслящим. Ну что они плохого сделали этим двум людям? Помогли им попасть в благословенную Америку, добившись от советских властей - действуя через Конгресс США - отмены запрета на эмиграцию?
О, святая простота!
В Москве я однажды познакомился с изгнанным из официальной науки известным биологом Валерием Сойфертом, который открыл подпольный университет для тех, кого выгнали из высших учебных заведений «за политику», кто подал документы на эмиграцию, кто не подлежал зачислению в вуз... Контрольные, курсовые, дипломные работы студентов д-р Сойферт переправлял за границу известным ученым, которые их критически оценивали. Выпускникам присуждали звания бакалавра, магистра... Валерий Сойферт написал, еще до выезда из СССР, книгу о последствиях Чернобыля. Сейчас он живет в США.
Н е все инакомысля-
щие нашли в себе
призвание и силы для подобной активной борьбы. Чаще люди следовали минимальной программе порядочности. Не вступать в партию, не выступать на собраниях с осуждением «вылазок диссидентов», того же академика Сахарова, Солженицына. Не обманывать студентов (или школьных учеников) на занятиях, не участвовать в выборах, не предавать друзей и сослуживцев: «жить не во лжи», к чему призывал Александр Солженицын.
Активные противники режима не были объединены в единую организацию, хотя, конечно, каждый был отслежен и взят на учет в КГБ: будущие историки смогут во всем этом разобраться, изучив архивы госбезопасности.
Несмотря на естественное чувство страха и относительную малочисленность движения, по всей стране возникали местные отделения Хельсинкского правозащитного движения, поставившего целью сбор информации о нарушениях властями прав человека. Совсем как в других странах мира...
Подпись СССР под Хельсинкскими соглашениями создавала юридические основания для создания подобных же независимых групп общественников для легального контроля за соблюдением соглашений. Группы стали возникать в каждом городе. Подписав соглашения в Хельсинки, советский режим обрек себя на поражение.
Правозащитники в СССР разработали и ввели собственную систему оповещения общественного мнения (само это понятие - «общественное мнение» - в Советском Союзе прежде отсутствовало) о нарушениях прав человека.
О конкретных случаях таких нарушений информировался местный представитель правозащитного движения, который передавал информацию в центр, в результате чего сведения о преследованиях за взгляды, за попытки добиться осуществления своих конституционных прав попадали в «Хронику текущих событий», на радиостанции, мировым информационным агентствам, в выпуски ежедневных газет. Отныне власти знали, что обо всех политических процессах, арестах и наказаниях за убеждения, преследованиях верующих станет вскоре известно во всем мире.
В выпусках самиздатовской «Хроники» публиковалось обращение к читателям такого содержания: если вам известно о нарушениях прав человека в вашем городе, в вашей или любой другой организации, сообщите об этом тому, кто вам дал прочитать этот выпуск. Тот передаст сведения следующему, и так они пойдут по цепочке, пока информация не дойдет до нас, до редакции. Только не пытайтесь пройти цепочку сами: вас могут принять за провокатора...
Конечно, был страх перед провокаторами, была угроза разгрома подпольных средств размножения. И все равно правозащитники действовали достаточно открыто: подписывали своими именами письма протеста, выступления в самиздатовской и в зарубежной печати, проводили голодовки протеста и демонстрации... Не скрывали свои взглядов на допросах, ссылались на то, что их поступки соответствуют деятельности, гарантированной Конституцией, которая поощряет свободу печати, слова, собраний и шествий, совести... Ведь в распространявшихся ими изданиях, листовках, книгах, брошюрах не содержалось подстрекательских призывов к свержению государственной власти, напротив, речь шла о необходимости ее укрепления - путем реформ. И потому, утверждали правозащитники, нам не от кого таиться.
Для советских следователей, прокуроров и судей то был слабый аргумент. Зато для мирового сообщества - сильный. В мировых средствах массовой информации чуть не ежедневно появлялись материалы о судебных и внесудебных преследованиях за инакомыслие, о цензуре, об использовании психиатрии для наказания за инакомыслие, о жестокости режима в тюрьмах и лагерях, где содержались узники совести. В мировой обиход, благодаря Солженицыну, вошло новое понятие - ГУЛАГ. Правозащитников стали во всем мире почитать как героев...
Академик Сахаров превратился в фигуру мирового масштаба. (Что не помешало Михаилу Горбачеву прогнать народного заступника с трибуны съезда народных депутатов. Потрясенный Андрей Дмитриевич недолго после этого прожил.)
Всесоюзную известность приобрел не один Сахаров. Еще в начале 90-х годов о правозащитниках в демократической прессе писали восторженно. Но шли годы... Имена героев правозащитного движения новая Россия не присвоила площадям и улицам, речным и океанским лайнерам, институтам и школам. Очень скоро пришло забвение.
Сами правозащитники, те, кто не погиб в лагерях, не был выслан за границу, не уехал сам, ни на что не претендовали. Они сочли свою миссию выполненной - и скромно, достойно ушли в частную жизнь. И поскольку сенсаций больше не предвиделось, пресса потеряла к ним интерес. И демократическая, и антидемократическая, зарубежная и российская, эмигрантская и мировая. Появилось поколение молодых, которые о «диссидентах» даже не слышали.
Правозащитник Александр Болонкин, бывший политзаключенный, живущий ныне в США, на страницах «Панорамы» недавно поведал о судьбе бывших политзэков в России и в Америке. Родина не возвращает им конфискованное некогда жилье, задерживает выплату грошовой «компенсации» за утрату здоровья в заключении, за погубленные годы (положили один-два доллара за каждый месяц заключения, причем в общей сложности компенсация не должна превышать 200 долл., даже если политзэк отсидел 25 лет). Но и эту грошовую подачку не получишь! Отняли у выехавших за рубеж право на пенсию, на льготы и пособия, не хотят восстановить незаконно отнятое российское гражданство: вместо возвращения взятых при высылке за рубеж за лишение гражданства денег снова требуют платить - теперь уже за получение гражданства...
Александр Болонкин назвал свою статью о судьбе бывших диссидентов «Отверженные»... При новой власти восторжествовали конформисты, приспособленцы, процветавшие и при старом режиме. Шестидесятники, как они теперь утверждают, были беззубыми либералами, горе-реформаторами. И приводят имена процветавших тогда партийных поэтов, драматургов, публицистов, оставляя в стороне Высоцкого, Галича, Окуджаву, Некрасова, Синявского и Даниэля, Любимова, Вадимова, Войновича, Гинзбурга, Галанскова, Аксенова, Сидура, Неизвестного, Растроповича, Нуриева, Барышникова... Да тот же Шостакович был «диссидентом»!
После того, как Брежнев расправился, с помощью танков, с реформизмом «пражской весны», кончились и наши годы шестидесятые. Увы, в СССР «весна» не состоялась. Но с опозданием в два десятилетия о ней вспомнили Горбачев и Яковлев... Из рук Горбачева мы и получили запоздалый, увы, вариант «пражской весны».
Чехи и словаки прошли тем временем путь политического взросления, на сцену вышло совершенно иное, радикальное поколение антикоммунистов во главе с Гавелом. Не были, однако, забыты заслуги Дубчека и его товарищей. Александр Дубчек был избран председателем Национального собрания, на второй по значению пост в государстве. Его принимали на митингах «на ура». Когда же был избран новый президент, Гавел, власть ему символично вручил не кто иной, как Дубчек. Народ сохранил благодарность лидеру, который возглавил мятеж - пусть даже под знаменем коммунизма - против деспотии.
Т ему вольнодумства в
России не исчерпаешь
одной статьей. Но некоторые соображения выскажу сейчас.
Например, мне не нравится слово «диссидент». Люди, о которых здесь идет речь, называли себя правозащитниками, участниками ненасильственного движения протеста против политических репрессий, против нарушений властью ею же выработанных законов. «Диссидентами» их назвали за рубежом, и этим словцом-ярлычком воспользовался Комитет государственной безопасности СССР, его отделение - ТАСС, а также обслуживавшая комитет рептильная пресса.
Казалось бы, не все ли равно: по-английски dissident и означает «инакомыслящий».
Но слово это иностранное - и потому не понятое многими в России. Подобно тому, как оказался искаженным смысл понятия «народовластие», демократия, которая отождествляется теперь... с дерьмом («дерьмократия»). В России сие считается остроумным!
Началось с Ленина, записавшего во враги человечества оппортунистов, экономистов, каутскианцев, богоискателей-богостроителей, бундовцев, махистов (не путать с махаевцами, которые появились позднее), отзовистов, пораженцев... А уж после Ленина пошло-поехало, появились троцкисты, бухаринцы, зиновьевцы, саботажники, рапповцы, чаяновцы, марровцы, вейсманисты-морганисты, безродные космополиты... Из того же ряда - и непонятные, но зловредные диссиденты.
Что произошло бы, если бы власти назвали их правозащитниками или инакомыслящими? Думаю, труднее было бы задурить народу голову. Думать иначе, чем большинство, - отнюдь не грех. Правозащитник - тоже звучит прекрасно!
Кого считать инакомыслящим - тоже вопрос. Нет, это не горстка диссидентов. Это, по крайней мере, миллион читателей «Нового мира», журнала, подарившего инакомыслящему читателю инакомыслящих авторов - Александра Солженицина и Андрея Синявского, Варлама Шаламова и Виктора Некрасова, Владимира Войновича и Георгия Вадимова, Юрия Трифонова и Юрия Домбровского, Владимира Дудинцева и Василя Быкова, Файзиля Искандера и многих других писателей, порвавших с канонами соцреализма. Не было в ту пору более высокой чести, чем печататься в «Новом мире», журнале, который создавал историю. Тираж его был невелик, 150 тыс., но эти номера зачитывались до дыр в библиотеках, за ними стояла очередь друзей, соседей, сослуживцев...
«Профессия смутьян». Так называлась «антидиссидентская» статья Марка Цыбульского в «Панораме». Автор, правда, не привел конкретно имен этих «смутьянов», которые, если верить Цыбульскому, требовали принудительного лечения, как сумасшедшие. Но если инакомыслящие в СССР были в самом деле психически больны, то кто же в этой стране был здоров?
Был ли здоров боевой генерал, преподаватель военной академии, решивший посвятить жизнь защите права депортированных крымских татар на возвращение домой? Генерала Петра Григоренко разжаловали, отняли у него награды, лишили ветеранской пенсии, он был вынужден устроиться в магазин грузчиком... И прошел через «психушки», прежде чем смог добраться до США.
Был ли здоров «отец советской водородной бомбы», благополучный ученый Андрей Сахаров, бросивший вызов власти? Не свихнулся ли благополучный советский драматург Александр Галич, когда начал писать песенки сомнительного содержания?
Поведение таких людей Марк Цыбульский квалифицирует как «безразличие к тому, безопасно ли твое поведение для тебя и для других». Если ты бесстрашно защищаешь истину и «безразличен к опасности», значит, у тебя - «антисоциальное расстройство», типичное психическое заболевание. Значит, еретики - психи?
Бессрочное помещение еретиков в психолечебницы в СССР в качестве меры наказания было осуждено мировой медицинской общественностью, а придуманный советскими психиатрами-палачами диагноз «вялотекущая шизофрения» отвергнут мировой наукой как ложный. И вот мы снова читаем доводы гэбэшных психиатров об «антисоциальных расстройствах» у диссидентов, как будто не было крупнейших скандалов вокруг бесчеловечия и подлости советских тюремных врачей...
Живя в СССР, я часто ездил в Эстонию. Радовался тому, что эстонцы - все антикоммунисты, что у меня с ними полное единомыслие - не то что дома.
Но кое-что мне поначалу было непонятным. Я спрашивал там у друзей: «А почему вы не спорите до хрипоты о будущем, как мы, не ищете ответы на вопросы «что делать» и «кто виноват»? Не может быть, чтобы вам было безразлично будущее». Мне отвечали: «А что, собственно, спорить, тратить время на болтовню, на доказательство общеизвестного, ни у кого не вызывающего разногласий?» - «Но разве будущее общественное устройство Эстонии вам известно?» - «Конечно! Каждый эстонец хочет вернуться к тому, чего нас лишили, когда Россия оккупировала Эстонию. Мы жили в свободной стране и наш жизненный уровень был выше, чем в Финляндии. Люди старшего возраста хорошо помнят то время, от них узнают об этом подрастающие поколения. Восстановим утраченное - а там двинемся дальше. О чем же тут спорить?»
Друзья объясняли мне: «У нас забота только одна - освободиться от оккупантов, добиться независимости. А дальше все пойдет своим чередом. Мы знаем, чего хотим, у нас, как и в любом цивилизованном обществе, будут свои партии и профессиональные политики, которые, получив мандат доверия избирателей, возьмут в свои руки управление обществом. Как вести дела, они будут знать лучше нас, дилетантов. Если же пришедшая к власти партия не справится с делом, мы выберем другую, конкурирующих политиков, которые предложат более интересную программу. Предоставим дело профессионалам! Что сегодня важно, так это подготовка кадров для нового общества. У нас люди вступают в комсомол и в компартию не из шкурных соображений, а для того, чтобы подготовиться к переходу власти в наши руки. Когда наступит наш день, мы будем во всеоружии...»
У эстонцев была национальная идея, национальная цель: обрести свободу, независимость от России. Эта цель сплотила общество. Возникло редкое национальное единодушие, единомыслие. Оно помогло эстонцам поверить в благие намерения своих политиков и, затянув пояса, пережить трудный переходный период. Сбылись мечты, сейчас Эстония на взлете.
Сравнение с Эстонией помогает понять, почему провалилась кавалерийская атака на коммунизм в России.
После окончания мировой войны Россию враждебная держава или нация не оккупировала, не пыталась насадить там собственные порядки, чужую, чуждую народу культуру. Единая мечта об освобождении русских нацию не объединяла...
В отличие от Эстонии, где идея коммунизма была чуждой обществу, в России она подкреплялась многомиллионной организацией, державшей под контролем массы. Сохранялась сама наивная вера в райскую жизнь при коммунизме, а главное - притягательными оказались соблазны великодержавности, имперского величия, военного и морального превосходства над остальными странами, глобального мессианства. Россия оказалась не готовой к тому, чтобы сменить власть коммунистов на власть какой-либо другой, альтернативной, группы или партии. Борьба за права человека не создала такую организацию или партию. Своего Гавела (или Валенсу) Россия не вырастила, так что выбор оказался между двумя коммунистами - Ельциным и Горбачевым. Инакомыслия, увы, было недостаточно для достижения конструктивных целей, а «своих» специалистов в области управления обществом, как в Эстонии, подготовлено не было.
В этом и проявилась слабость, недостаточность правозащитного движения.
Вот почему не вытанцовываются в России благие намерения реформаторов. Вот почему России придется ждать и ждать, дождаться смены поколений, пройти, возможно, через новый трагический опыт правления коммунистов, пока страна в них не разуверится, пока окончательно не убедится, что ни одному их слову и обещанию верить нельзя.