...Уже несколько дней не могу попасть на выставку, посвященную 90-летию Аркадия Райкина — все время что-то мешает... Выставка открыта в новом Манеже, напротив Государственной думы — еще несколько лет назад я бы посетил ее просто по пути в российский парламент. Но несколько лет назад еще не было нового Манежа, а Дума еще имела какое-то значение в политике. Сейчас не стоит посещать парламент, а следовательно, я не успеваю и на выставку. Досадно. Я совсем не уверен, что 100-летие Райкина будет таким же общественным событием, как этот юбилей, — современников большого сатирика становится все меньше, а людям, родившимся вне социализма, будет очень трудно объяснить, кем был Райкин.
С другой стороны — что выставка? Большой фотоальбом, уже не способный передать движения, пластику, нюансы улыбки, силу личности — всего того, из чего состоит актерский гений. Я никогда не видел Райкина во время выступлений, тем не менее на протяжении нескольких лет наблюдал за ним во время прогулок на юрмальском пляже. Это были последние годы его жизни, когда уже нельзя было увидеть составляющую огромную часть его образа — оптимистическую энергию всегда молодого, сильного, иронического человека. И вместе с тем появилась какая-то усталая, добрая мудрость...
Однажды мне даже посчастливилось пообщаться. Знакомство было несколько странным, во время прогулки с еврейским писателем из Кишинева Ихилом Шрайбманом одним из могикан литературы на идиш и его женой. Шрайбману посчастливилось собственную жизнь превратить в сюжет романа. После продолжительной супружеской жизни он овдовел. Со временем снова женился. Новая жена, давнишняя знакомая супругов Шрайбманов, была русской. Но чтобы мужчина ощущал себя уютно, в обычной домашней атмосфере, в совершенстве выучила идиш. Это, кстати, неплохая иллюстрация к тезису о неизбежности национальных недоразумений, языковой пропасти и т. п. На самом деле нужно просто уметь любить. И хотеть любить...
Следовательно, и разговор с Райкиным в большинстве своем шел на идиш. «Голден шпрах», золотой язык — говорил Райкин. Неожиданно мне удалось найти общую тему для этого непродолжительного разговора. Оказалось, что оба мы переписывались с вильнюсским писателем Григорием Кановичем, певцом умершего еврейского городка. В отличие от большинства своих коллег, писавших на идиш достаточно советские и вместе с тем недоступные широкому читателю вещи (а этот «широкий читатель» навсегда остался где-то в Бабьем яру или Освенциме...), Канович писал на русском и разместил свой городок где-то между людьми и Богом. К тому времени он превратился в собеседника той московской, ленинградской и киевской интеллигенции, которая не могла забыть разрушенный еврейский мир. Однако я почему-то не представлял себе, что Аркадий Райкин тоже находится среди корреспондентов Кановича. Он казался мне не то чтобы человеком правильным, «советским», «лишенным происхождения», а человеком, которому удалось сохранить нравственность и исповедовать ее — во времена, когда аморальность культивировалась, насаждалась, была едва ли не единственным путем для успешной карьеры... Короче говоря, я не помнил, что Райкин — еврей, считал, что на волне своего продолжительного успеха он давно уже превратился даже для самого себя во всенародного любимца, одну из главных персон страны. А оказалось, что он все помнил. И своей памяти не предавал. Возможно, именно поэтому его смех никогда не был обезличенным, имперским, а был именно классическим еврейским смехом — смехом сквозь слезы...
Эта встреча стала для меня определенным открытием — и открытием очень важным. Я увидел большого актера, давно уже превратившегося из «мастера советской эстрады» в почти мифологическую личность для своих соотечественников. Казалось, можно было бы свободно и комфортно существовать в границах, дышавших популярностью и уважением. Но, очевидно, если бы так случилось, Райкин не стал бы Райкиным, не создал бы этот неумирающий образ иронического сопротивления умного человека глупости вокруг. Он был бы просто талантливым актером, читающим юмористические рассказы. Проблема реализации большого таланта в тоталитарные времена — тема особенно трагическая. Сейчас говорят, что Райкин мог стать большим театральным актером, что на эстраде его возможности раскрылись не полностью. Возможно, и так. Но современники Райкина, гении русского или украинского театра, уходили из жизни, так и не дождавшись своих главных ролей и больших спектаклей. Система невероятно боялась личностей, как она побаивается их до сих пор, когда ее лишили клыков, но не аппетита. Нужно было все же иметь особую интуицию, чтобы понять: именно тогда, когда ты остаешься с этой системой наедине, ты получаешь шанс сохранить себя и стать большим, нежели она.