В Хельсинки есть два известных политических музея. Один — особняк маршала Карла Маннергейма, военного и политика, который всю свою финскую карьеру противостоял Советскому Союзу, создал знаменитую «линию Маннергейма», фактически победил Сталина в зимней войне конца 30-х... И второй — вилла президента Урхо Кекконена, способного журналиста и умелого политика, руководившего Финляндией четверть столетия и создавшего особую модель отношений с Советским Союзом эта модель вошла в учебники под названием «финляндизации» и в учебниках не осталась: политика, которую Россия сегодня пытается проводить на постсоветском пространстве — и в своих отношениях с Украиной тоже, — и является, конечно, «финляндизацией» на новом историческом этапе...
На первый взгляд, такая политика — особенная, вплоть до заглядывания в глаза, внешнеполитическая преданность в обмен на внутриполитическую самостоятельность — отнюдь не должна была бы нравиться потомкам. Однако Урхо Кекконен остается — несмотря на всю свою личную и политическую противоречивость — одной из наиболее почитаемых в Финляндии фигур. О нем пишут книги, ему установлен памятник, на его виллу в пригороде столицы водят экскурсии... И это, несмотря на тот факт, что «финляндизация» Финляндии осталась далеко в истории и о ней вспоминают как не о самом лучшем периоде в истории страны. Почему же все-таки президенту, и во время своего пребывания у власти не вызывавшего особого восторга (финны и тогда больше гордились маршалом Маннергеймом), удалось удержаться на пьедестале?
Как мне кажется, причина все же в цели. Финляндское общество могло соглашаться с методами управления своего многолетнего лидера или протестовать против его слишком демонстративной ориентации на Москву. Однако оно осознавало, что Кекконен не руководствуется в этом своем курсе какой-либо личной выгодой. То есть заинтересованность, конечно, была, и большая — однако эта заинтересованность прежде всего политического характера. Как и любой политик, Кекконен стремился оставаться у власти и убедить в своей незаменимости не только соотечественников, но и Советский Союз. Доходило до анекдота: перед очередными президентскими выборами по договоренности главы государства с Москвой разыгрывался какой-нибудь советско-финляндский конфликт — финская, прошу прощения, Тузла. Его успешно разрешал Кекконен, которого с облегчением и с мыслями «а если бы его не было?» переизбирали на следующий срок... Однако все это время президент продолжал играть в рамках финских — и, более того, общеевропейских — правил поведения, укреплять собственную страну, ее роль в мире (вспомните хотя бы совещание в Хельсинки 1975 года, заложившее условия для требований правозащитников и создание Хельсинкских групп), ее экономику... Проще говоря — к Кекконену можно было предъявлять многочисленные претензии, но никто не мог упрекнуть его, что он действует не ради Финляндии. Да — ради Финляндии и себя, а кто-то даже скажет — ради себя и Финляндии, но Финляндия в этом перечне приоритетов все равно была, патриотизм старого президента не подлежал сомнению. И в этом, именно в этом, и состоит отличие между Урхо Кекконеном и нашей политической элитой...