«Не журись» возникла стихийно, как ливень. На грани 1987—1988 годов во Львове во время выступления бардов кто-то подошел к Юрию Винничуку и спросил, что это за группа на сцене. Тот выпалил: «Не журись». С легкой руки писателя оно и приклеилось. Потом Виктор Морозов говорил, что это было интуитивное нащупывание, словно название это давно бродило в голове. А может, это было нечто мистическое, подумала я, собственно, с этого подозрения и начав разговор с композитором, переводчиком и художественным руководителем театра «Не журись» Виктором Морозовым.
— Все в нашей жизни как-то связано. Во Львове после войны, в конце сороковых, существовал джаз-банд «Не журись». Ребята первыми пытались делать украинский джаз, и пострадали за это. Многих арестовали и выслали в Сибирь. Узнав об этом, мы встречались с уже старенькими львовскими панами, с теми, кто выжил после лагерей. И они очень радовались, что название их «банды» получило новую жизнь.
Сначала это был театр авторской песни. Каждый пел что-то свое. Потом подумали, что так неинтересно, нужно что-то более оригинальное. Начали думать над сюжетом, и с этого всего получился театр-кабаре. На первых порах на сугубо политическую тематику. Мы тогда даже гордились, что не поем лирические песни. Особенно я, ведь еще совсем недавно работал в ансамбле «Смерічка» с покойным Назарием Яремчуком. Репертуар «Смерічки» был построен на лирике, песнях о любви, поэтому для меня политический контраст был важен.
— Ваш театр-кабаре — это исключительно львовское явление?
— Можно и так сказать, хотя бы потому, что возник он во Львове. Но даже в первом составе группы был волонтер Василий Жданкин — будущий обладатель Гран-при первой «Червоної рути». Потом с нами работал Кость Москалец. Тоже не львовянин. Из этой же обоймы Эдуард Драч и Марийка Бурмака. Начинали как сугубо львовское явление, спустя время пустили корни по всей Украине.
— То есть стали путешествовать?
— Практически с самого начала. Свою первую театрализованную программу «прокатали» в Косове. Во Львове не решились. Сами понимаете, серьезная публика, пани и паны... А мы кто? Любители, самоучки. Поэтому ездили по окружающим селам Косовщины и нащупывали нашу первую программу. Называлась она «Від вуха до вуха». Потом география поездок расширилась: Ивано-Франковск, Тернополь, Черновцы, Полтава, Киев... Еще позднее — Канада, Штаты, Австралия, Аргентина, Бразилия...
— Очевидно, в разных местах вас по-разному воспринимали... Особенно в Киеве... Понимали ли языковые тонкости региона?
— Особенных тонкостей не было. На галицком диалекте у нас лишь один исполнитель радовал публику. Остальные пользовались литературным языком. Иногда происходили смешные случаи. С первой программой поехали в Трускавец, где «санаторилась» публика из азиатских республик бывшего Союза. Исходя из сложившейся ситуации, наш исполнитель начал синхронно переводить галицкие юморески на русский язык, и так смешно, что все падали от смеха. Относительно Киева... Хорошо принимали. Мы показали тогда три программы: «Від вуха до вуха», «Повіяв вітер степовий», основанные на абсолютно не известных широкий публике и запрещенных стрелецких песнях. В репертуар входил крамольный тогда украинский гимн. Третья программа называлась «Пісні з-за грат». Это были замечательные песни несправедливо наказанных политических заключенных сталинских времен. Трогательный момент... Чаще всего мы находили создателя текста, но иногда кто-то оставался на территории неизвестного автора.
— В начале девяностых театр-кабаре «Не журись» был невероятно популярен. Со временем эйфория прошла... Как оно — было больно? Нет?
— Знаете, как неожиданно возникла, так неожиданно и исчезла. Рождение театра совпало с эйфорией возрождения. Из-за этого и трудоспособность была бешеная. Помню, за один год мы сделали пять разных театральных программ. С началом депрессии в Украине мы свернули деятельность. Хотя театр продолжал функционировать, но это было уже не то.
— Очевидно, лучший отклик находила тогда ваша политическая сатира... Но меня интересует другое. Возникало ли у вас чувство несоответствия? Например, в «Батярських піснях» вы рисовали химерический, давно уже умерший мир...
— По крайней мере, я не чувствовал фальши. Если честно, то еще в студенческие времена, когда учился во львовском университете, в живых было еще много батяров.
— Имеете в виду исполнителей батярских песен?
— Не знаю, сами ли они их создавали, но это были последние живые исполнители тех песен. Период относится к 20—30-м годам. Именно тогда возникла эта субкультура. Меня это очень заинтриговало. Помню, как почувствовал ностальгию по тем временам — раскованным, удивительным. Львов был фантастический. Своеобразный Лас-Вегас, город развлечений. Туда все приезжали отдохнуть и растратить деньги. Этому способствовала масса кофеен, ресторанов, казино, борделей. Город провоцировал гедонизм, желание приносить друг другу наслаждение. Прожив все это, я уже не удивлялся, почему батярские песни возникли «Тільку ві Львові». Хоть поляки даже сегодня считают их достоянием своей культуры.
— Почему же таким городом гедонизма не стали Краков или Варшава?
— Такая уж планида у этого города... Поэтому и у поляков тоска по Львову. Поскольку именно здесь родились не только батярские песни, но и своеобразное эпикурейское отношение к жизни. Какая-то удивительная энергетика у Львова. Может, из-за того, что там бурлит смесь разных культур, или, может, это Полтва — подземная река — этому способствует? Не знаю. Даже украинский язык во Львове своеобразный, так называемый балак. Смесь галицкого диалекта с польским, немецким и... чего там только нет. Горожане до сих пор уверены в собственной уникальности, и совершенно не сомневаются, что Львов — это пуп Земли.
— Неудивительно, что им приписывают строптивость и высокомерие... Но сейчас... Каким сегодня вы видите Львов и его будущее?
— Он переживает различные трансформации — положительные и отрицательные. Собственно, очень много сетований, что Львов становится провинцией, приходит в упадок, что цвет интеллигенции убегает из города... Но мне кажется, что его внутренняя скрытая энергия остается. И чтобы ни случилось, ее невозможно уничтожить. Это город мистических измерений. Он выживет после любых катаклизмов.
— Может, вы просто идеалист?
— Может... Все львовяне идеалисты.
— Еще немного, и мы увидим город ангелов... Давайте возвратимся в горы. Длительное время вы работали со «Смерічкою». Как, при каких обстоятельствах? Что-то об этом периоде расскажите...
— На дворе был еще 1971 год. Я был студентом львовского университета и путешествовал в Карпатах. В городке Вижница, проходя мимо Дома культуры, услышал знакомую мелодию. Зашел туда и познакомился с молодыми тогда Левком Дутковским, Володей Ивасюком, Назарием Яремчуком и Василием Зинкевичем. Именно в Вижнице «Смерічка» начала творческую деятельность. А в начале 1972 года во Львове я принимал участие в создании ансамбля «Арніка». Тогда его стиль еще не называли рок-музыкой, но мы затронули именно этот музыкальный пласт. Со временем «Смерічка» и «Арніка» пересеклись на модном в то время конкурсе «Алло, мы ищем таланты». В Черновцах проходил региональный отбор в Москву. Стали коллегами и друзьями. В «Смерічке» после смерти Володи Ивасюка в составе группы произошли изменения. Тогдашний руководитель Левко Дутковский пригласил меня. Поэтому с 1979-го по 1988 год я работал в «Смерічці».
— Ваше отношение к предвыборным гонкам и обслуживанию власти частью певцов и музыкантов? Именно теми, которые, собственно, выросли на революционной эйфории начала девяностых. Те же «Соколи», Ирина Шинкарук, «Скрябін», сыновья покойного Назария Яремчука...
— Как ни банально, но этот феномен объясняется обычным материальным интересом. Кое-кто пытается как-то оправдаться. Например, «Скрябін» — тщеславные ребята со Львовщины ссылаются на контракт с Таврийскими играми. Но многие музыканты сопротивляются и отказываются. Например, Олег Скрипка и его «ВВ». Еще недавно они были полностью аполитичными. Сейчас проснулось понимание важности выбора. Знаете, в обществе, пронизанном цинизмом, трудно кого-то за что-то хвалить, а кого-то осуждать... Слишком уж размыты моральные критерии...
Но уже сам факт, что люди пришли на выборы, очень положителен. Кто знает, может, Украина спровоцирует рост демократии в других государствах постсоветского пространства? Нечто подобное случилось в 1991 году, когда на референдуме вся Украина проголосовала за независимость. А через неделю в Беловежской Пуще распался Советский Союз. Недавно прочитал реакцию российского публициста на политический момент в Украине. Пишет, что сейчас изменили срок регистрации для наших граждан. Если раньше это были классических три дня, то сейчас три месяца. Приезжает кто-то там из Воронежа или Тобольска и возмущается: почему такая несправедливость? Автор статьи на этот риторический вопрос отвечает иронией: дескать, потому, что украинцы выбрали свободу, а мы проголосовали за ГБ... Интересно, что даже их милиция начала с уважением относиться к украинскому паспорту.
— Действительно, интересно... Но оставим в покое политику. Давайте поговорим о вашей литературной деятельности. Как возник этот странный симбиоз: музыкант, певец, переводчик?
— Для меня здесь ничего удивительного нет. Наоборот, все естественно, поскольку я типичный близнец. А этой братии постоянно нужно что-то менять. Если заниматься чем-то одним всю жизнь — верная смерть. Нужно постоянно заботиться о контрастах. Утомляет музыка — занимаюсь переводом. Потом наоборот. Но моя переводческая деятельность не является чем-то исключительным. В конце концов, во Львовском университете я учился на факультете иностранных языков. Такой должна была быть моя специальность, если бы не музыка... Но для себя, в ящик, переводом баловался с давних пор, еще с того времени, как начал сотрудничать со «Смерічкою». Помню, когда мы побывали в Индии, я купил книгу на английском языке «Экзорцист»...
— Выгоняющий дьявола?
— Да. В мире эти страхи очень популярны. Мы слышим разве что эхо. Потому я купил эту книгу. Начал переводить. Так, сам для себя, для друзей. Цепочка читателей остановилась на Николае Рябчуке, работающем во «Всесвіті». Он предложил напечатать перевод моего «Экзорциста» в журнале. Так в Украине появился первый роман ужасов.
Во второй половине девяностых, когда мы начали сворачивать концертную деятельность, у меня было много свободного времени. Начал с «Алхимика» Пауло Коэльо. Тогда об этом писателе еще никто не слышал. Я тоже. Но, вспоминаю, прочитал — понравилось. Решил перевести. Потом переводил для детей. В это время детская подростковая литература была незаполненным пространством. По миру стала гулять эпидемия «поттеромании». Поэтому я и подумал, а почему бы нашим малышам не прочитать эту популярную книгу на украинском языке?
— Давайте остановимся на этом моменте... Помню ажиотаж прошлого года, когда во всех газетах печатали сенсационные заголовки, дескать, украинцы самые первые в Европе издали «Гарри Поттера»...
— Но мой перевод вышел только с пятой книгой, потому что ни с первой, ни со следующими не удалось. Хотя первую книгу я перевел еще в 2000 году. Но тогда никто из издателей не знал Джоан Ролинг так же, как и Коэльо. Поэтому моя идея фикс оправдала себя лишь с пятой попытки. Два года пошло на поиск издателей, потом фиксация авторских прав. Почему-то все это очень долго тянулось. Наш «Поттер» начал выходить, когда на русском языке издали уже все четыре книги. Хоть и с большим опозданием, но мы все-таки их догнали. Тогда я решил, что наконец достигну своего — переведу хотя бы скорее, чем выйдет русскоязычный аналог. Книгу на английском языке я получил, как только она появилась на европейском рынке. Так получилось, что Андрий Бондар был на поэтическом фестивале в Голландии. Утром он купил книгу, вечером вернулся в Украину. В тот же день я начал работать над переводом...
— Похоже на спортивные соревнования...
— Распланировал так: чтобы уложиться в срок, ежедневно должен переводить как минимум 15 страниц. В 7 утра вставать, в 12 ложиться, отключить телефон и ни с кем не общаться. То есть я себя вырубил на два месяца... Словом, идея фикс... Слава богу, успел. Россиян мы опередили на три или четыре месяца, хотя там переводили сразу три переводчика. Конечно, в этом огромная заслуга Ивана Малковича. Страшный буквоед, ни одной запятой не пропустит, сидел и редактировал. Фантастически, но мы все-таки опередили Европу. И это действительно было похоже на эстафету или марафон. Помню, мы уже запланировали на какое-то там число презентацию, а я смотрю в Интернете, что в этот день презентация у немцев. Вот беда... Я к Малковичу: «Нужно раньше!» А он, схватившись за голову: «Я не могу, не успею напечатать...» Словом, напряглись, и презентацию провели на день раньше немцев. Смешно, но первыми быть приятно.
— Кроме удовлетворения амбиций, был ли у этого соревнования какой-нибудь позитив, например, коммерческий?
— Вне сомнения. Первый тираж, 60 тысяч экземпляров, раскупили полностью. Для украиноязычной литературы, когда четырех-, пятитысячный тираж считается огромным, это действительно большой коммерческий успех.
— Приходилось ли вам читать негативные рецензии на собственные переводы?
— Бывало, особенно в начале. Неприятие вызывал один из героев, разговаривающий у меня на непонятной смеси гуцульско-бойкивского говора. Постоянно приходилось объяснять, почему я использовал именно этот языковой прием. В оригинале этот герой разговаривает не на литературном языке, а на смеси шотландского, ирландского и еще на какой-то абракадабре. Этот язык даже англоязычные дети, например, в Канаде, понять не могут. Но так хотела писательница. Поэтому, чтобы показать характер этого героя, нужно было придумать что-то подобное. Просто перевести содержание было бы не только банально, но и не профессионально. Сначала даже Малкович был против и склонялся к полтавскому суржику. Говорил: «Сделай лучше из него Ивана Плюща, дай ему микрохвон», но мне это не нравилось. Герой Джоан Ролинг был огромный такой, мохнатый, словно вот-вот выпрыгнет из ельника, настоящий горец... При всем моем уважении к господину Плющу, он не похож на горца. Словом, было много мелких замечаний, но в основном отзывы положительные.
— Знаю, что вы лично знакомы с Коэльо... Какой он в общении?
— Типичный латиноамериканец. Привлекает людей своей простотой и непосредственностью. Эмоции никогда не скрывает. Я это понял еще при первой встрече в Москве два года назад. Сначала к нему было почти невозможно попасть, огромные толпы фанатов. Но потом у него было выступление в литературном клубе, поэтому однажды я пробился и представился. А он сразу презрел официоз: «Виктор-Виктор!», чем сбил меня с толку. Московские организаторы и литераторы тоже стали искоса посматривать. В этом году на Форуме издателей во Львове Коэльо убежал с официального открытия. К величайшему сожалению и к ужасу организаторов. Попросил Малковича отвести его в какое-то уютное местечко. Началось веселье. Польки, вальсы, танец с платочком — его научили... Знаете, что это за танец?
— Когда целуются...
— Да, потом начали петь. На украинском, португальском... Я аккомпанировал на гитаре. Коэльо ужасно понравилось. Говорил, что здесь во время искреннего общения с простыми людьми почувствовал настоящую Украину. Для полноты впечатления писателю не хватало разве что нескольких соленых украинских слов. Но я не оставил коллегу в беде, научил. Потом Коэльо ходил и с удовольствием бормотал под нос: «Курва мама, курва мама...» Очень приятный человек, несмотря на разные мысли об его творчестве. Се ля ви... Если недавно была мода на Коэльо, то сейчас мода на критику Коэльо. Но простите, что-то я разговорился... Может, поставим точку?