В 1992 году Александр Гунько, актер одесского театра «Ришелье», остался в Америке. Он не вернулся на родину из служебной командировки — с гастролей, поступив в соответствии с лучшими традициями 70-х — 80-х годов.
Это вызвало небольшой скандал местного значения. Как тогда возмущались газеты: в эпоху расцвета демократии, во время четвертых гастролей замечательного театра «Ришелье» один из артистов (не ведущий, не корифей сцены, не звезда, как тот же Барышников, — простой солист оперетты) решил не возвращаться! Почему и как Гунько удалось остаться в Америке во времена, когда подобный побег уже не вызывал торжествующих улыбок чиновников Госдепартамента, а агенты ФБР, вместо того чтобы охранять беглецов от агентов КГБ, наоборот, стремились поскорее вернуть их на родину — это особая история, напоминающая местами приключенческий роман, местами сентиментальную мелодраму. Впрочем, предоставим решать читателю...
Вот что рассказывает о своих приключениях в Америке сам Александр.
— Что привело вас к мысли остаться в США? Это было внезапное решение или запланированный шаг?
— Я решил не возвращаться с гастролей, поскольку не был уверен в том, что мне удастся еще раз выехать за границу. Я понимал, что эта поездка — может быть, единственный и последний шанс попасть в Америку. В то время положение с выездом было ужасным, и меня могли второй раз не пустить в США. Кроме того, как я понял по настроению нашего менеджера, больше «Ришелье» на гастроли не пригласят. Собственно говоря, с мыслью остаться я и ехал в Америку.
— Ваш поступок был неожиданностью для коллег?
— Да, и он им очень не понравился. Поэтому по возвращении разразился жуткий скандал, меня называли чуть ли не предателем...
— А как вы попали в театр «Ришелье»?
— Я учился на последнем курсе вокального отделения консерватории, и мой преподаватель Галина Поливанова порекомендовала меня главрежу этого театра — Ю.И.Гриншпуну. А он сразу же ввел меня в несколько спектаклей. Знаете, в то время были очень модны спектакли на манер театрального капустника — с элементами оперетты, ариями из опер.
— Давайте начнем с самого начала. Как вы оказались в консерватории?
— В общем, все достаточно просто. После школы я поступил в Николаевский кораблестроительный институт, откуда ушел в армию.
— Вы не одессит?
— Нет, я родился в Борисове, в Белоруссии, и воспитывался там до трех лет, а потом переехал с родителями в Николаев, где жил до ухода в армию. В армии я попал в окружной оркестр, играл там на тромбоне (кстати, тогда я считал, что хорошо играю), и уже потом перебрался в Одессу.
Я с детства проявлял музыкальные способности, а в 15 лет, как и многие, взял в руки гитару и начал петь одесские песни. Вернувшись из армии, попытался поступить в Николаевское хоровое училище. Однако после прослушивания мне посоветовали идти в Одесскую консерваторию, если я хочу развивать свой талант.
И я отправился в Одессу. Я очень боялся этого ответственного шага: понимал, что очень мало смыслю в музыкальной грамоте, а консерватория представлялась мне храмом искусств. Только благодаря маминой настойчивости я все же рискнул.
На мое счастье, для таких, как я, при консерватории имелось подготовительное отделение, куда меня определили после прослушивания. (Впрочем, это вполне естественно, ведь такой дар Божий, как голос, иногда проявляется достаточно поздно, и человек может до этого даже не заниматься музыкой.)
Через год я поступил на первый курс. А на последнем курсе стал работать в театре.
Собственно говоря, я так и остался вечным студентом, уехав на гастроли в США за три месяца до дипломного экзамена.
Позже на собрании кафедры было решено выдать мне диплом, но помешал скандал. Когда театр «Ришелье» вернулся в Одессу, его руководство было вне себя от гнева. Конечно, главрежа можно понять: ему пришлось перекроить весь спектакль — я был занят в большинстве сцен. В Одессе меня объявили чуть ли не врагом народа. Меня ругали в прессе, по радио, по телевидению — в общем, везде, где только можно.
И потому, когда Галина Поливанова обратилась к ректору с просьбой подписать мой диплом, тот категорически отказался, так как мое дело приобрело скандальную окраску.
Более того, меня отчислили из консерватории с формулировкой «в связи с переездом на постоянное место жительства в США». И это несмотря на то, что я никогда не просил политического убежища. Я сознательно, в отличие от большинства моих коллег, не пошел по этому пути, потому что, во-первых, мне пришлось бы долго ждать решения, а во-вторых, я лет пять еще не смог бы вызвать сюда свою семью.
— Вы вообще склонны к авантюрам?
— Я люблю рисковать. Тем более что тогда у меня не было другого выхода. Начинать карьеру везде трудно, а здесь все же гораздо больше перспектив. Кроме того, я полагаю, что каждый получает то, чего способен добиться.
— Но ведь искусство можно делать везде...
— Конечно, но мне казалось, что в такой стране, как Америка, в стране иммигрантов, у человека гораздо больше возможностей быть услышанным. Нужно только все время работать над собой, и тогда тебя заметят и по-настоящему оценят.
Кроме того, мне потрясающе повезло, ибо здесь опеку надо мной взяла концертмейстер Фрида Афонина — она десять лет проработала в труппе Баланчина, а до этого в Москонцерте. Именно она научила меня правильно петь. То есть базу мне преподали в Одессе, но правильно петь научила именно она.
Понимаете, поют многие, очень многие, но правильно поют редчайшие певцы, такие, как Доминго или Паваротти. И можно поставить голос, как это сделали со мной в консерватории, однако научить петь так, чтобы звук лился легко и свободно, невероятно сложно. Для этого нужен не только талант, но и годы труда.
— Итак, вы остались. Не страшно было?
— Я уже говорил, что еще до поездки намеревался остаться в США и заранее начал выяснять, что это за страна, можно ли там устроиться. Но, как вы понимаете, то, что рассказывают, чаще всего не имеет ничего общего с тем, что встречаешь здесь.
По сути, я прибыл на пустое место, у меня не было в Америке ни друзей, ни родственников, и я не знал, как и где буду жить. Мое решение окрепло после того, как на одном из последних концертов в Нью-Йорке я познакомился с Сашей и Инной Шейн, которые, узнав о моем желании остаться, приютили меня и на протяжении двух лет опекали, вводили в новую жизнь, отнеслись ко мне как родные.
— Но ведь мало получить пристанище, материальную помощь, нужно предпринимать какие-то официальные шаги. Человеку нужны документы, чтобы узаконить свое пребывание здесь.
— Поначалу я хотел продлить визу — это не удалось, потому что виза была выписана на всю труппу. Пришлось стать нелегалом. Так я просуществовал почти полтора года, но в конце концов добился своего.
Сразу же после того, как я остался, я решил прослушаться в «Метрополитен-опера». Конечно, сейчас я понимаю, насколько это было наивно и как трудно туда попасть, однако тогда...
Кроме того, мне помог случай. А я верю, что всякий случай предоставляется Богом...
— Вы верите в Бога?
— Конечно. Собственно говоря, именно православная церковь помогла мне легализоваться в США — мне дал «рабочий гарант» настоятель русского православного прихода в Манхэттене владыка Илларион. Сейчас я работаю там руководителем церковного хора.
Вернусь к прослушиванию в «Метрополитен-опера». Я случайно прочел в газете объявление о наборе в оперный хор и не мог упустить такую возможность.
Прослушивание проходило в течение двух дней. В первый день выступали члены профсоюза, на второй оставили прочих.
— Сколько времени к моменту прослушивания вы прожили в Америке?
— Почти два месяца.
— Вы уже говорили по-английски?
— Немного. Я упорно занимался языком и в пределах профессионального диалога мог изложить свою мысль и понять собеседника. Кроме того, к каждой подобной встрече я тщательно готовился, заучивая наизусть свои ответы на возможные вопросы. Короче говоря, элементарно языком я владел.
Когда подошла моя очередь, я представился и сказал, что буду петь монолог Яго из оперы Верди «Отелло». Когда я взял верхнюю ноту, меня остановили, и один из членов комиссии спросил, есть ли у меня вид на жительство. Мне это польстило. Я ответил, что пока нахожусь здесь официально, а потом...
Потом меня попросили исполнить еще одно произведение. Я предложил комиссии на выбор монолог Риголетто (который они отвергли, заявив, что я слишком молод для такой партии, — мне тогда было 25 лет) или каватину Алеко из одноименной оперы. Услыхав, что я могу петь Алеко, они оживились. Когда же я закончил — а еще из консерваторских времен это была одна из моих любимых партий, и ария полностью соответствует моим голосовым данным, — они зааплодировали, попросили меня выйти на полчаса и пригласили художественного директора оперы. После этого мне предложили еще раз спеть эту арию.
Очевидно, директору тоже понравилось мое исполнение. Он пригласил меня на чашку кофе. Я рассказал, в каком положении нахожусь, и он предложил мне поехать на стажировку в Израиль от театра на полтора месяца. Проблема заключалась в том, что мне нужен был спонсор и следовало легализовать свое пребывание в США.
Тогда я наивно полагал, что если мною заинтересовалась «Метрополитен-опера», документы и спонсорство мне обеспечены. Поэтому сам я ничего не предпринимал, только время от времени звонил художественному директору. Между тем подходил срок отъезда, и только в предпоследний день я понял, что эта затея провалилась.
В тот день я снова позвонил директору «Метрополитен», и он заявил мне, что ничего сделать не может, посоветовал вернуться домой и действовать официально.
Мы с ним увиделись через год, уже после того, как я стал лауреатом конкурса Энрико Карузо и Третьего конкурса исполнителей еврейской песни. Тогда я проходил прослушивание на конкурс «Бельведер», который должен был состояться в Вене. Прослушивание было в том же зале «Метрополитен-опера», где я пел во время первого прослушивания. Когда я сидел в холле в ожидании вызова на сцену, директор заметил меня.
Он бросился ко мне, радостный такой, чуть не обниматься лезет. В общем, вполне в американском стиле.
Я ему рассказал о своих переменах, и он еще раз пригласил меня на прослушивание.
На сей раз я пел арию князя Игоря. Мне снова задали тот же вопрос — есть ли у меня вид на жительство, и посоветовали прийти, когда я получу заветную гринкарту. Но после этого, второго прослушивания я попросил у художественного директора оперы рекомендательное письмо, которое помогло мне собрать необходимые документы для получения рабочей визы.
— Вернемся к тому моменту, когда в «Метрополитен-опера» вы не попали. Чем же вы зарабатывали на жизнь?
— Я начал разучивать еврейские песни. Во-первых, на горизонте показался Третий конкурс исполнителей еврейской песни, во-вторых, мне нужно было сформировать репертуар для выступления в концертах. Все лето я работал над несколькими ариями из еврейских мюзиклов. Это выбор уже сам по себе достаточно необычен — большинство исполнителей предпочитает народные песни.
Когда я начал разучивать эти арии, то поразился их глубине, живости, раньше я ведь никогда не сталкивался с такой музыкой, и я настолько проникся этими мелодиями, что, наверное, поэтому исполнение мне удалось. На конкурс я представил четыре арии, которые, кстати, с тех пор прочно вошли в мой репертуар, — и победил. Еще раз хочется подчеркнуть, что в моем успехе большая заслуга Фриды Афониной.
— Это был американский конкурс?
— Скорее иммигрантский. Большинство исполнителей были жителями Нью-Йорка, и только один конкурсант прибыл из Израиля. После победы меня стали приглашать на концерты, и это дало возможность хоть немного подработать.
— Как оказывается нелегал на конкурсе иммигрантов, я еще могу понять, но как вам удалось попасть на конкурс Энрико Карузо, финальный концерт которого проходил в Карнеги-холле, — не понимаю.
— Очень просто. В мире проходит невероятное количество совершенно различных, абсолютно не похожих друг на друга конкурсов. В одной Америке таких десятки, если не сотни. На некоторые из них необходимо представлять документы, и жюри весьма строго относится к отбору певцов, вплоть до того, что иногда к участию допускаются только граждане США и Канады. В других случаях достаточно уплатить вступительный взнос и пройти прослушивание. Все это часть огромного бизнеса, и жюри не очень интересует, кто ты, главное — чтобы ты умел петь.
О конкурсе Карузо я тоже узнал совершенно случайно. Как вы уже поняли, случай играет большую роль в моей жизни. Я же делаю то, что зависит от меня, а от меня зависит постоянная работа над собой.
Едва я узнал о конкурсе, мы с моим концертмейстером сразу же позвонили в приемную комиссию, и оказалось, что обратились как нельзя более вовремя — в последний день приема заявлений. Надо было только заплатить 50 долларов за участие.
Первый тур проходил в Нью-Джерси. К несчастью, я заболел и пел монолог Риголетто, будучи в совершенно разбитом состоянии. Как ни странно, выступление удалось. Знаете, в иные моменты чувствуешь себя отлично, выходишь на сцену — а ничего не получается. А бывает наоборот — вроде бы и сил нет и непонятно, как в таком состоянии петь, а вместе с тем подхватывает какая-то неведомая сила, и поешь, и зал внемлет...
В общем, спел неплохо. Потом я исполнил арию князя Игоря. Мои коллеги советовали включить в конкурсную программу арию из русской оперы — это очень выгодно, ибо никто лучше русского певца не может передать всю глубину оттенков нашей музыки.
Через три дня мне позвонил секретарь жюри и сказал, что по поводу моего выступления разгорелся большой спор. Одни члены жюри считали, что я пою слишком камерно, другие утверждали, что так и нужно петь.
Тем не менее ко второму туру меня не допустили. Если вы посмотрите программку финального тура, то моей фамилии в списке исполнителей не найдете. Я фигурирую как гость конкурса, приглашенный выступить вне программы.
Незадолго до финального концерта хозяйка конкурса синьора Кармела Альтомура предупредила меня, чтобы я ни в коем случае не пел арий, а исполнил вместо этого несколько романсов. Только потом я понял, что это была уловка: исполни я романс, пусть даже гениально, жюри никогда не присудило бы мне премии, сославшись на то, что это произведение другой степени сложности.
Накануне концерта был небольшой прием. У всех финалистов брали интервью, и только я сидел в уголке. Вдруг ко мне подошла женщина — член жюри, директор сцены миланской оперы, и попросила, чтобы на концерте я исполнил арию князя Игоря. «Позвольте, — говорю, — синьора, хозяйка конкурса строжайше запретила мне это делать».
«О, это пустяки», — сказала она и привела председателя жюри, который разрешил мне петь арию.
Я выступал в первом отделении, и когда исполнил эту арию, зал взорвался аплодисментами.
После того как выступили все участники конкурса, жюри решило присудить мне второе место, хотя потом многие говорили, что это несправедливо.
Я получил денежный приз, кроме того, мне предоставили право записаться на радио и съездить в Милан: прослушаться в «Ла Скала» и выступить в доме Верди.
— Как же вам удалось попасть в Италию без документов?
— К тому времени я уже оформлял документы. Дело в том, что, оставшись в Америке, я сразу обратился за помощью к православной церкви, к владыке Иллариону. Он любезно предложил мне работу при церкви. Но, поскольку тогда меня опекали Саша и Инна, поскольку я искал возможность прокормить себя, а работа в церковном хоре была неоплачиваемой, — я отказался от его предложения.
После того как я победил в двух конкурсах и выиграл поездку в Италию, я вновь обратился к владыке и сказал, что у меня намечается поездка в «Ла Скала» и я не могу упустить шанс, который может стать единственным в жизни. Он вошел в мое положение и согласился помочь мне оформить рабочую визу.
— А как поездка в Италию?
— В ту осень я был не в лучшей форме. Сбор документов, оформление визы очень тяжело отразились на моих нервах, на моем здоровье. Я заболел. Дело в том, что для получения официальной визы с правом на работу мне нужно было выехать в Канаду, где в американском посольстве надлежало поставить штамп. Я три дня с утра до вечера простоял в очереди и, конечно, простудился.
Когда я вернулся в Нью-Йорк, оказалось, что у меня бронхит. В таком состоянии я и отправился в Милан.
В Италии почти все время шел дождь, было зябко. На меня сильно подействовала перемена климата, перемена часового пояса. И при этом нужно было выступать, нужно было готовиться к прослушиванию.
Хотя коллеги говорят, что на концерте в доме Верди я спел неплохо, однако был настолько энергетически истощен, что, конечно, это нельзя назвать выступлением в полную силу.
После концерта состоялось прослушивание в театре «Ла Скала», где знаменитейшее итальянское сопрано Джульетта Симионато — ей тогда было 84 года — давала характеристику голосу каждого исполнителя.
Мой голос она охарактеризовала как «светлый баритон». (Кстати, другая певица сказала, что у меня высокий баритон.) А ведь я поступал в консерваторию как бас, через несколько лет стал петь партии баса-баритона и только в конце курса перешел на баритон. А это весьма важно для репертуара. Теперь я смогу петь партию Дон Карлоса и другие — для этого голоса.
В общем, какой бы ни была погода, каким бы ни было мое состояние, но пребывание в «Ла Скала» — это подарок судьбы. Кроме того, так как теперь определились границы моего голоса, то поездка в Италию была очень полезна.
— Вы не жалеете, что перебрались в США? Многих мучает ностальгия...
— Нет, не жалею. За два года я успел здесь невероятно много и, что самое главное, сумел перевезти сюда свою семью. Сейчас я вместе с женой (она тоже певица) готовлю новую программу.
Кроме того, я думаю, что большинство нынешних иммигрантов страдает не ностальгией. Скорее всего, это депрессия. Ведь многие мечтали о лучшей жизни, однако не все ее здесь нашли, некоторые, наоборот, ухудшили свое положение.
А мне нечего было терять.
— Вы много работаете?
— Обычно я пою по четыре часа в день. И хотя сейчас у меня мало возможностей для занятий вокалом, но в ближайшее время я постараюсь подготовиться к новому показу в «Метрополитен-опера». Кроме того, я хочу выступить в других конкурсах, ибо каждый такой конкурс, помимо прочего, помогает наработать репертуар.
— И все же непонятно, как вам удалось не сломаться в психологическом плане?
— Когда не было рядом жены и детей, когда не было никого, кто смог бы меня поддержать, я обращался к Богу. Было время — я выписывал из Библии стихи, которые могли меня утешить.
А вообще я считаю — мне крупно повезло, что я оказался здесь. Америку нужно заслужить. Это страна иммигрантов, куда каждый приезжает, чтобы утвердиться, поэтому в ней такая жесткая конкуренция и выживают самые сильные, самые подготовленные, те, кто может себя проявить. И эта борьба позволяет каждому раскрыть свои лучшие качества.